Евгений Красницкий - Покоренная сила
Вообще-то для русских воинов кнут был оружием нехарактерным, но в ратнинской сотне пользовался широчайшей популярностью. Как гласила легенда, много лет назад, в одной из схваток с уграми, сразу несколько человек пострадало от ударов умельца, вооруженного вроде бы несерьезным пастушеским инструментом. За давностью лет, список травм и ранений, полученных ратнинцами, разными рассказчиками приводился разный, но во всех вариантах перечислялись выбитый глаз, поломанные руки и ноги, убитые под ратниками кони и один покойник, которого даже бармица не спасла от перелома шеи.
Относительно имени сотника, командовавшего тогда ратнинцами, рассказчики тоже расходились во мнениях, но действия его описывали примерно одинаково: сотнику хватило ума и хладнокровия приказать взять угорского умельца живым, оглушив его тупой стрелой. Тупые стрелы нашлись, но угр оказался настолько ловок, что оглушить его удалось только с третьей или четвертой попытки.
На следующий день пленнику было сделано предложение: жизнь и свобода в обмен на обучение ратнинцев изготовлению и использованию боевых кнутов. Угр предложение принял, и с тех пор кнут стал частью штатного вооружения ратнинской сотни – не меньше половины ратников возили у седла свернутые в кольцо кнуты, и почти в каждом десятке имелся умелец, способный ловким ударом смять или даже, при особой удаче, сломать кольчужное кольцо на броне противника. Такой удар если и не выводил воина из строя вообще, то резко снижал его боеспособность наверняка. Если же под острие, вплетенное в кончик кнута, попадался кто-то не в кольчатом, а в кожаном или стеганом доспехе, то переломы костей или обширные внутренние кровоизлияния ему были обеспечены почти стопроцентно. Незащищенное лицо при столкновении с опытным «кнутобойцем» означало смерть или слепоту, хотя бы на один глаз.
О дальнейшей судьбе угорского умельца рассказывали по-разному. По одной версии его, щедро наградив, отпустили. Согласно другой версии убили, дабы других не научил. Имелся и третий вариант концовки этой истории – угр прижился в Ратном и даже женился. Оттого-то и рожают иногда бабы темноволосых и скуластых детишек, провоцируя у мужей приступы ревности различной степени интенсивности. Впрочем, лекарка Настена эти приступы умела снимать, проводя с ревнивцем «собеседование», опираясь на легенду об обретении ратнинской сотней необычного оружия.
В нынешнем составе ратнинской сотни было два «рекордсмена», умевших вытворять кнутом такое, что было недоступно остальным, – Андрей Немой и Бурей. Оба были способны перебить ударом кнута ногу не только человеку, но даже быку, а Бурей еще умудрялся, на диво всем присутствующим, сбивать на лету мух.
* * *Мать, покрутив в руках красиво украшенный кнут, выбор деда одобрила. Во-первых, оружие, что соответствовало боярскому статусу Нинеи, во-вторых, кнут был «родственником» плети – символа власти, в-третьих, боевой кнут был ратнинским «эксклюзивом», что усиливало символическую составляющую подарка. Это было важно, поскольку символичность и многозначительность подношений играла в средневековой дипломатии такую же существенную роль, как и их материальная ценность.
Подобраны были цветастые платки, на которых следовало подносить подарки, Мишке и Артемию объяснили, как надо подходить, как кланяться, как складывать подарки к ногам боярыни, даже провели несколько репетиций, но чего-то не хватало. Нинея была женщиной (получи красивую посуду), боярыней (изволь принять оружие), но еще и волхвой! Проигнорировать эту составляющую ее статуса христианам было бы и не зазорно, но некоторая неловкость все же возникала, тем паче что уж Нинея-то читать символику ритуалов умела прекрасно, в этом никто не сомневался.
«Читалось» же отсутствие подарка, предназначенного для Нинеи как для волхвы, подобно поведению человека, подчеркнуто, напоказ, не замечающего недостатков в одежде или поведении собеседника, – жест на грани высокомерия. Допускать подобную бестактность воевода Корней не мог себе позволить ни в коем случае, и без того Нинея достаточно прозрачно намекнула Мишке на низкий уровень родовитости Лисовинов.
Дед, после долгих раздумий, уже решил было конфисковать у Мишки бронзовую статуэтку лиса, найденную Ильей на языческом капище, но тут Мишку осенило:
– Деда, а давай поднесем ей посох куньевского волхва! Понимаешь, посох – знак волхвовской власти, он не должен находиться в случайных руках, тем более в руках иноверцев, значит, мы восстанавливаем порядок, возвращаем его туда, где ему место. А еще мы показываем, что, будучи защищены крестом, не боимся сразиться с языческой силой и способны победить. Вместе получается: «Мы тебя уважаем, но не боимся».
– Кхе, умно вроде бы. Что скажешь, Анюта?
– А не обидится она на то, что напоминаем о разорении капища? – усомнилась мать.
– Напоминать-то напоминаем… – дед задумчиво поскреб в бороде, – но мы тут для того и поселены, это наше дело – язычество искоренять. Как ты это называл, Михайла?
– Функция.
– Вот-вот, она самая. И громили мы Кунье городище не просто так, а за дело, по справедливости. Не только по нашей справедливости, но и по древним славянским обычаям. Нет, упрекать нас не за что! А отдать Нинее посох… Михайла верно сказал – вернуть то, что у нас находиться не может и не должно, туда, куда надо, и тому, кому надо. Годится! Анюта, найди, во что его завернуть можно, а ты, Михайла, при Нинее руками к посоху не прикасайся, только через ткань. Придется еще кого-то с собой взять, три подарка – три отрока, у меня руки должны быть свободны, Михайла, кто у нас еще на ногах?
– Ходить могут двое: Матвей и Петр, но у Петра руки в лубках.
– А Кузьма?
– Хромает сильно, деда.
– Ну и что? Ты тоже хромаешь, да и я… свое уже отплясал.
– Нет, деда, у него рана в таком месте, что кланяться больно, да и сидит он все еще на одной половинке, намнет ногу в санях, пока едем, вообще ходить не сможет.
– Ну что ж, давай Матюху. Повязку с него уже сняли, я видел, а что рожа покорябана, так боевое ранение воину не в укор.
* * *Роська, изображая Нинеиного «ближника», встретил посольство у ворот, вежливо поприветствовал, распахнул створки и пригласил проезжать. Вообще-то въезжать верхом во двор можно было только к хозяину, стоящему ниже гостя на сословной или иерархической лестнице, да и то считалось невежливостью и высокомерием, простительными только князьям. В отношении же равного или вышестоящего подобные действия однозначно воспринимались как оскорбление. Но если приглашают…
Впрочем, все тут же и разъяснилось – Нинеи на крыльце не было, хотя «по протоколу» ей надлежало встречать гостей на верхней ступени, а деду, как менее родовитому, самому подниматься к ней. Корней недовольно нахмурился, но потом, видимо, сообразил, что въехать во двор на коне ему позволили как увечному, чтобы не шел к крыльцу пешком, а в качестве компенсации за такую вольность Нинея не вышла встречать гостей, оставшись внутри дома. Можно было только восхищаться тонкостью балансировки политеса, рассчитанной волхвой с аптечной точностью и пропорциональностью.
Роська, словно всю жизнь подвизался в роли лакея, ловко забежал вперед, распахнул перед воеводой дверь, а потом умудрился снова обогнать сотника Корнея в сенях и раскрыть перед ним дверь в горницу. А в горнице! Да! Нинея была неисчерпаема на сюрпризы и способна поразить своими преображениями кого угодно.
У противоположной входу стены был сооружен невысокий, в одну ступеньку, помост, наподобие тех, что издревле именовались княжескими столами, породив впоследствии термины «стольный град» и «столица». Из чего был собран помост, оставалось непонятным, поскольку накрыт он был белым войлоком. Мишка раньше думал, что на белом войлоке сидели только татарские ханы, выходит, ошибался.
За спиной Нинеи, на стене, висело алое полотнище с вышитым золотом гербом «Разъятое ярмо» и девизом (Мишка чуть не сел от изумления): «Fortis qui se vincit». Латинское слово «fortis» Мишка знал: «сильный, храбрый»; «qui se» – тоже понять можно, а вот «vincit» что значит? И почему по-латыни?
Сидела Нинея на чем-то тоже покрытом белым войлоком и почти невидимом из-за складок просторного платья. Платье было черным, расшитым по подолу и краям рукавов золотым травным узором. Черным, расшитым по краям таким же, как и платье, узором был и глухой платок, застегнутый под подбородком золотой брошью. В правой руке боярыня Гредислава (иначе и язык не поворачивался назвать) держала резной волхвовской посох, но не темный, как у куньевского волхва, а из какого-то светлого дерева, цветом напоминавшего слоновую кость. Мишке, ожидавшему, что на волхве будет традиционный белый плащ (получается, и тут ошибся), сразу же вспомнилась боярыня Морозова с картины Сурикова – вроде бы и непохожа, и ситуация совсем другая, но что-то такое было…
