Арсений Миронов - Много шума из никогда

— По удальству либо по любви?! Сказывай, не тяни душу! — Тихо поводя перед собой горячим клинком, Михайло плавно, по-звериному скользнул ближе, на подступ. — Если биться будем, хватай свой меч! Ну — решайся, Данила-богатырь!

— А чего мне решать? — Данька пожал, плечами, демонстративно не выпуская из пальцев огуречную пупочку. — У меня и меча при себе нет. Так что по удальству не получится, извини… Придется, видно, брататься.

— Ты словами не шути, Данька! — Потык замер, настороженно вытянув вперед бычью жилистую шею: — Коли надо — я тебе и меч, и доспех сыщу! А если брататься — тогда на всю жизнь, до могилы! За брата на смерть ходят… Дороже брата только жинка да батюшка с матушкой…

— На смерть? — Данька криво прищурился и отправил огурец в рот. — Это любопытно. Я понимаю: тебе сейчас нужна моя помощь. И наверное, я с удовольствием помогу тебе против Смеяны. Но ведь… ты за меня тоже на смерть пойдешь, когда надо будет?

— Как есть пойду. Как не раз уже вставал за старшего брата моего названого — он во Престоле-городе живет, а имя ему Добрыня Злат Пояс. Теперь, выходит, будет нас трое братьев. И знай: твоя правда. Нужна мне теперь родная рука — жену из беды вызволить.

— Не боишься со мной брататься, Михайло? Если я злой человек? Незнакомый — из другого времени совсем!

— А ну не балуй! — Потык побагровел и нервно дернул тяжелым клинком: — Не болтай впустую! Говори наконец, кто таков: брат или супостат!

…Широким жестом, с видимым удовольствием отбросил меч в угол, как ненужную игрушку. Едва удерживая в бороде улыбку, косолапо шагнул вперед и охватил лапами за плечи. Трижды ткнулись друг другу губами в небритые щеки. Здорово, братишка… ну вот и с Богом, и познакомились. Давай, что ли — еще по одной, за добрую встречку?

XIV

Не целуй ты меня, красной девушки,

У меня уста поганые,

И веры ведь буду я не вашей,

Не ваша-та вера — поганая.

Словно молодая торпеда Данила ворвался головой в прохладную, уже знакомую озерную воду — изогнулся в облаке пузырчатой мути, широко распахнул руки и сдавил, толкнул под себя податливую зеленую глубину, на одном дыхании просквозив у самого дна несколько долгих саженей… Что за ясное солнце в здешней воде… видны даже тени каменьев на дне, и нежные следы полозящих ил улиток, и мутные хищные полосы, туши длинных рыбин, шарахающихся прочь от шумного человечьего тела. Данила не прятался в воде, он выбивал в небо брызги и после каждого подводного толчка по грудь вылетал из испуганной волны. Лихой, небывалый баттерфляй — впервые на Руси!

Уже ни о чем не думал, беспокоясь лишь о ритме дыхания — благословенная прямолинейность в голове, в душе, в каждом движении тела! Он теперь только чувствовал — холод, удар в грудь, блеск и жар в воздухе, опять глубокий холод, глубокий выдох, веский удар сердца, снова безумный рывок вверх… Чувствовал, что хочет уехать — в Ростко вместе с Потыком — поначалу пожить у брата, потом отстроить себе невиданный терем по-старому, без дурацких удобств, приглядеть здоровую девку покрасивее… Выдох, немое скольжение по дну, воздуха полная грудь… Может быть, построить кузню, попробовать расшифровать гравировку на медном браслете — кстати, забрать его у Метанки… Но сначала — Смеяна, и Скараш, и Свищ. Вретень и Одинок-хан, злобное осиное гнездо. Хорошо, если б успеть в починок раньше Михайлиной жинки. Коли нет — крови не миновать.

Напротив узкого песчаного острова он повернул под берег, поглядывая на вьющуюся по-над водой тропинку. До этой границы Потыкову Лебедушку проводил Потап. Дальше, по словам брата, начинались владения Потапкиного дядьки, косолапого старосты Сильвестра, — он должен был последить за женщиной до околицы Малкова починка. Жаль, что Михайло вынужден дожидаться в избушке греческого гостя Колокира — вдвоем бы сподручнее выбить из хутора коганый отряд! Просто пустить в дело тяжелые железки. А так придется хитрить… Данила дернул головой в воде: да не впервые.

Когда из-за косы вынырнул низкий берег с дымками над рядком соломенных крыш, Даньке стало тошно: эх, вовсе не возвращаться бы туда! Стиснув зубы, подплыл к дощатому настилу — оброненная Бустей корзина на месте, а внутри под смятым желтым сарафаном Данькина кольчуга и сапоги. Вздохнув пару раз, натянул на мокрое тело, уже поотвыкшее на радостях от доспеха. Ладно, зверье коганое… пришло время играть с острыми предметами.

— Должно быть, ты провалился к демонам в преисподнюю, Данэил! — сухо звякнул раздраженный голос, и Данька поднял голову, чтобы улыбнуться Свищу. Тот восседал на своем стуле, склонив набок влажный блестящий череп и поглаживая железные перья жуткой птице на плече. Нехорошо оскалился: — Скараш сказал — ты убежал за девкой. Где она?

— Я бросил тело в реку. — Данька медленно тронулся по тропке вверх. — Больше крика, чем удовольствия.

— Глупец… Славяне это ненавидят! — Свищ болезненно поморщился. — Если узнают — слух разнесут до самого Престола. Но главное — ты отлучился без моего дозволения. Еще раз сделай так — и навек перестанешь бегать за девками. Я тебя вылечу быстро! А теперь ступай в дом! Помоги Скарашу и Смеяне — они допрашивают жену славянского богатыря.

— Допрашивают?! — Данила покачнулся — от неожиданной радости едва не оступился, коротко взмахнул руками: — Как ее нашли? Откуда известно, что его жена?

— Сама пришла — к хозяевам в гости, под видом нищей странницы. Смеяна узнала ее в лицо. Оказывается, это Лебедь, племянница калинского хана Костяка. Чертова кошка хитра, как сарацинский джинн, — у нее пока не выведали ни слова про мужа. — Свищ презрительно пошевелил в воздухе пальцами — снова Данила разглядел на руке черный перстень, похожий на уснувшую муху. — Ступай и очаруй ее, Данэил… Пусть кошачий язык развяжется для тебя. А не справишься — что ж… на помощь приду я, твой добрый повелитель. Покажу, как добыть правду из женского сердца.

«Когда-нибудь тебе оторвут твою лысую голову», — холодно подумал Данька, шагая на порог дома. Внутри по-прежнему темно… Странная картина: две женщины спокойно сидят у стола, одна из них нежно гладит другую по тонкой щеке, теребит пряди темных волос у виска. Как будто и не допрос это — в углу застыла тень Скараша с отеческой полуулыбкой на узком лице. И Смеяна так нежно говорит что-то, едва касаясь кончиками пальцев смуглой кожи на восточном лице собеседницы… Густые ресницы второй женщины опущены, на высоких, неуловимо монголоидных скулах легкий румянец… похоже на тихий, сердечный разговор двух сестер. Только вот густой запах в комнате слишком знаком Даниле. Гнилая сладость, липкий эфир… «Аймаун беш». «Вино честных людей».

Он подошел ближе — так и есть: тонкие руки смуглой гостьи заведены за спину, кожаными ремешками притянуты к спинке лавки. На губах белесый налет засохшего меда, маленький нос и щеки блестят от пыльцы наркотической петунии — видно, немало дурманящего меда Смеяна насильно залила ей в онемевшее горло, мягко раздвигая дрожащие зубы краем металлической чаши… А чудо как хороша Михайлина жена, поразился Данька: высокая и грациозная, несмотря на нищенское рванье, под ворохом серых тряпок скрывающее гибкий стан ханской племянницы. Длинная шея царицы центавров. Маленькая точеная грудь. Но главное — неистово-черные азиатские глаза в узком аккуратном разрезе век, в ночном шорохе ресниц. Только сейчас эти глаза уже не видят ничего, кроме золотистых змеек и лазоревых искр в зеленом стекле вокруг…

— Мы бьемся над ней давно, — зашептал в ухо Скараш, касаясь колючим плечом и щекоча Данькину шею влажной бородой. — Эта калинская красавица умело борется с петуниевым хмелем… Все время пытается заснуть и болтает сквозь сон какую-то бессмыслицу! Потратил на нее одиннадцать унций петуниевой пыли — тщетно.

— Лебедушка… сестрица моя… — мягко зашептала Смеяна, уже касаясь губами лебединой шеи пленницы. — Ну где же, где ты потеряла своего милого, суженого своего Мишеньку? Давай поищем его… Куда он мог пойти, наш милый Потык? Куда он спрятался от нас?

Она опустилась на пол перед сидящей Лебедью, обняла ее руками за бедра и по-кошачьи потерлась щека о щеку: их волосы смешались, черные на черном, соперничая в своем полуночном блеске — вьющиеся и легкие у Смеяны, прямые и тяжелые у Лебеди. Данька вздрогнул: он почти залюбовался этим невиданным зрелищем изощреннейшего из допросов! Лебедь тихо простонала, облизывая бледным языком бесчувственные, засахарившиеся губы — и вдруг слабо дернулась на стуле: изо рта у нее пузырьками выступила прозрачная пена… Господи, они замучат ее, содрогнулся Данька — и быстро обернул к Скарашу спокойное лицо:

— Я оставил девчонку в живых. Бустя… она очень ласковая и послушная. В овраге за сараем… Хочешь застать ее теплой — поспеши.