Арсений Миронов - Много шума из никогда
Данила тихо замер, отставив опустевшую чашу. Потык тоже замолк, хлопая ресницами — закусив вымазанный в меду ус.
— Не исключено, — проговорил Данька. — Скорее всего, так и было.
— Знаешь, давай-ка за тебя выпьем! — Михайло Потык хлопнул непросохшей чаркой по столу. — Я как услышал, что ты этакое страшное средство против хваленой коганой брони выдумал, сразу решил: найду молодца и сердечно медом напою — вдоволь, самым наилучшим! А ты и сам ко мне гостями — тут как тут. Молодец Данька!
Данила поежился на лавке и даже открыл рот, чтобы объясниться — но Потыка не остановить.
— Просто чудо как рад встрече! Не верится даже: сам Данька-коваль в гости забрел. Вот он медок — а вот и добрый роток! Ха-ха! Признаться… ведь я, грешник, поначалу поверил Бусте, будто ты от когани ко мне прислан. Будто со Свищем и Скарашем с утра только шептался, совет держал! Вот ведь дура девка — чего придумала! Врет, что блины печет — только шип стоит!
— Это правда, насчет Свища. — Данила сказал и испугался внезапной тишины. Даже слышно, как охнула в голос подслушивавшая под окном Бустя, — а Потык чуть не облился медом из занесенной чаши: бросил чарку о стол, словно обжегшись. Ух, мерзкая тишина, поморщился Данька. Даже обрадовался, когда за дверью послышалось хрюканье и сопенье вздымавшегося вверх по обрыву медведя.
— Потапушка… слышь, чего Данька врет? — Потык обернул обескураженное лицо к двери. — Дескать, он и впрямь со Свищем нынче завтракал да противу нас с тобой коварное умышлял! А Свищ-де его за своего поделыцика принял, во всем доверился как собрату!
Мокрый медведь замер на пороге, будто принюхиваясь к услышанному, — потом вперил в Даньку удивленный взгляд желтых глаз и почесал затылок.
— Неужто правда? — Михайло в замешательстве намотал обслюнявленный ус на палец. — Тогда… как же ты сумел Свища да Скараша с толку сбить, коли ты по рождению — дубрович? Ваше-то племя и в торговом ряду лгать не научено — не то что коганого каменошу обхитрить!
— Да вот удалось, как видишь! — быстро сказал Данька, зачем-то заглядывая в свою чарку. — У меня… заклинание одно было, волшебное снадобье. С его помощью и врать научился.
— Потап, стоять!!! — вдруг заорал Потык, бросаясь с места наперерез бурой туче, метнувшейся от порога к столу.
Данила вздрогнул: рядом жарко разверзлась клыкастая звериная пасть! Загребая по столу страшными лапами, медведь с ревом бросился на Даньку — но бородатый Михайло успел как раз вовремя: заслонил широкой спиной, упираясь толстым локтем в мохнатую шею зверя.
— Стоять, леший! Тихо! Шутка это была, пошутил наш Данька! — быстро проговорил он, судорожно нащупывая свободной рукой что-нибудь съедобное на столе; ухватил недоеденную луковицу, с лету обмакнул в мед и затолкнул в хрипящую пасть: — На-кось, Потапушка, полакомись немного! Закуси горе луковицей…
Медведь, ощутив в пасти лакомое, тихо застонал и обмяк. Потык осторожно развернул его мордой к выходу:
— Поди, ангел мой, в лесочек — собери нам малинки к ужину…
Ощущая, как стекает по ребрам холодный пот, Данила одним махом осушил остатки меда в чарке.
— Забыл тебя предупредить… — Михайло вернулся к столу, ободрительно похлопал по плечу: — Потапка никакого вранья на дух не выносит. За триста шагов лжеца пронюхает и враз норовит голову откусить. Молодость у него была тяжкая, с малолетства при прежних хозяевах вранья наслушался досыта. Вот разум и мутится теперь, чуть слово не по правде сказано. Я-то привык уже, а гостям, конечно, неудобно…
— Ничего-ничего, — выдохнул Данила. — Если ты не против, я себе вот сюда немного добавлю… Жаль, нет больше луковиц. Я сам виноват, что неправду сказал. Хотел солгать, чтобы проще — да придется, видно, правду рассказать. Долгий это разговор. Дело в том, что…
— Будь здоров! Ух… Хорош медок.
— Да… Дело в том, что я — не настоящий дубрович. Я из другого века дубрович. То есть родился и правда в этих краях, только… не теперь. А через тысячу лет. Поэтому и соврать могу без труда — там, в будущем, все лгать научились, даже дубровичи. Получается… я не местный, понимаешь? Точнее — не теперешний.
Наверное, от пережитого страху пробило Данилу на откровения. Он с опаской заглянул в лицо собутыльника и вдруг не узнал его: впервые круглые глаза Потыка — светло-серые с ярким темным ободком, как у волчонка, — посмотрели совершенно серьезно. Хотя… возможно, показалось нетрезвому Даньке.
— В прежней жизни тоже звали Данилой. И родился в окрестностях Мурома — по-вашему, Морама. Жил себе жил, добра наживал, о вашем времени только из книг узнавал: разные там богатыри и князья… Вдруг все помутилось, какая-то путаница… Чудом поменялся местами со здешним Данькой-ковалем. Вчера утром проснулся на вашей земле, и здешние меня за Даньку принимают — видимо, одно лицо… А мне что делать? Надо как-то жить!
Михайло спрятал взгляд, недовольно насупился — ухватил пальцами горшечное горлышко, опрокинул в чарку. «Дурак, зря проболтался», — Данька вытер ладонью сухой лоб.
— Я слыхал про такое, — спокойно кивнул Потык. — Серебряный Колокол?
XIII
Полковник Васин приехал на фронт
Со своей молодою женой.
«Аквариум»Так Данила узнал странную историю отца Леонтия — ростовского миссионера, создавшего в начале XVI века единственный в человеческой истории Серебряный Колокол.
Потык рассказывал тяжело, будто нехотя: да, был у нас похожий случай. В честном городе Ростко, где самого Потыка воспитали приемные родители, несколько лет назад возникла небольшая христианская община — одна из первых на диком залесском севере Руси. Всего-то дюжина домов объединились в новорожденный приход полуподпольной церкви — во многом благодаря воодушевленной деятельности священника Леонтия, весьма известного и состоятельного человека. Этот Леонтий в юности попал в плен к крещеным варягам и много странствовал за Вирянским морем, побывал в Ледяном городе, Царьграде и Млетоке. Вернулся на родину православным священником, будучи рукоположен в гордом царстве Марко-Королевича, что в стране белых србов. В отчем городе Ростке немедленно приступил к проповеди христианства: в числе прочих батюшка крестил всю семью Михайлы Потыка — его самого и родителей-восприемников. С течением времени прихожан становилось все больше, чему немало способствовала добрая слава Леонтия; его дом всегда был полон гостей — даже странники из далеких стран забредали к главе ростокских христиан на ночлег и честную беседу. Вскоре деятельный священник обустроил себе новый терем, женился и обзавелся первенцем — поповича назвали Алешей.
И вот… три года назад с обожаемым батюшкой случилось несчастье: глухой ночью в начале зимы он исчез из собственного дома — словно похитили злые люди, кто-нибудь из многочисленных недругов христианской общины. Исчез будто по волшебству. Ни прощальной весточки, ни следов схватки не удалось обнаружить в опустевшей спальне. Верные друзья и простые прихожане день и ночь искали следы пропавшего священника — однако все усилия были тщетны. Наконец, к исходу третьего дня Леонтий сам постучался в двери своего дома — исхудавший и оборванный, с незнакомым пламенем в очах… Говорил странные речи и размахивал руками как полоумный, в лицо не узнал собственного сына. Прогнал из дому жену, отказался даже обняться с ней после тяжелой разлуки! У попадьи оступилось сердце, едва выходили… Священника будто подменили — однако прихожане, поплакав и помолившись, просили его возобновить богослужения и вернуть жену обратно в дом.
И тут Леонтий, собрав весь приход у себя на дворе, произнес страшную речь. Он признался, что вовсе не является тем отцом Леонтием, который жил прежде среди этих людей. Он прислан сюда из грядущего века силою небывалого волшебства, пробужденного к жизни ударом Серебряного Колокола. Он — всего лишь двойник истинного батюшки Леонтия, его зеркальный потомок из страшно далекого будущего, из немыслимого, гремучего и пламенного 15… года по Рождеству Христову! Поэтому он не прикоснется к жене прежнего, здешнего отца Леонтия. И не признает своим сыном босоногого сорванца Алешку-поповича. Он — всего лишь гость в этом времени и явился сюда с важной и непростой целью, которую необходимо достичь для большой русской победы в будущем.
Там, откуда он явился, новый Леонтий принял обет — и готов выполнить свою задачу любой ценой, даже если ради этого придется переворошить грязное белье прошлого и песчинка за песчинкой пропустить сквозь пальцы солнечный поток времени.
Прежний, здешний и любимый ваш батюшка скоро вернется, говорил новый Леонтий. Как только будет выполнен мой долг в вашем диком времени, я вновь ударю в волшебный Колокол. Тогда все обернется на свои места: каждый возвратится в родное время. Так сказал этот небывалый человек и ушел из города Ростка, ушел от соседей-христиан куда-то на полдень, по Прямоезжей дороге на Престол. А прихожане, погоревав, разошлись по домам — молиться и ждать, когда вернется их обожаемый батюшка, чтобы возобновить богослужения в потайном храме.
