Та, что стала Солнцем - Шелли Паркер-Чан
Лекарь продолжал:
– Я не смог найти следов преступления, насилия или отравления. Возможно, все было так, как предположил генерал. Симптомы соответствуют быстро текущему заболеванию того типа, который обычно вызывает испорченная пища.
– Ты уверен?
– На первый взгляд есть схожесть с отравлением, так как испорченная пища сама по себе является ядом. Но после обследования ситуация стала ясной. – Лекарь встал: – Уважаемый Князь, пожалуйста, примите мое мнение, как мнение знающего лекаря.
Лицо Эсэня осталось мрачным, но через секунду он сказал:
– Хорошо. Организуйте погребение. Это не должно помешать нашим обычным приготовлениям. Завтра мы пройдем обычное расстояние. Готовьтесь! – Он быстро ушел.
Господин Ван незаметно приблизился к Оюану Довольная кошачья физиономия раскраснелась, и, несмотря на безупречно чистые волосы и одежду, он выглядел растерзанным, будто не сомкнул глаз после того, как Эсэнь так плохо обошелся с ним два дня назад.
– Как легкомысленно. Потерять стольких командиров прямо накануне решающей битвы? Я бы побеспокоился о боевом духе.
Оюан язвительно ответил:
– Приберегите свое беспокойство для собственного боевого духа, мой господин. Вам не дают спать потертости от езды в седле?
Господин Ван бросил на него язвительный взгляд:
– Я бы сказал, что меня преследуют мои грехи, но вспомнил, сколько у вас грехов, и это не мешает вам спать, не так ли? – Затем, к ужасу Оюана, взгляд господина Ван скользнул мимо него, и его тонкие губы плотно сжались с недоверием и горечью. Оюана обдало холодом, настолько знаком ему был этот взгляд. За его спиной стояло то, что могут видеть животные, чье присутствие заставляет колебаться огонь свечей. А теперь каким-то образом господин Ван обрел способность это видеть. Кожа Оюана съежилась от ужаса. Он знал, что не мог просто не заметить этой особенности господина Ван за все те годы, в течение которых они знали друг друга. Это было нечто новое. Что-то в нем изменилось с той ночи в юрте Эсэня, и он понятия не имел, что это означает.
Должно быть, он как-то среагировал, потому что господин Ван плотнее сжал губы:
– Жаль, генерал, что хороших командиров так мало на земле. Это были три ваших лучших командира, не так ли? А времени осталось так мало, и, я думаю, вам будет трудно воспитать ту степень доверия, которая вам понадобится в этой решающей схватке.
– Полагаю, у меня достаточно людей, которым я доверяю, – коротко ответил Оюан. Холодный пот тек под его доспехами и колол кожу.
– Неужели? Надеюсь на это ради вашего блага, генерал. Многое зависит от Бяньляна. Поскольку я все равно не сплю, возможно, мне следует уделить несколько из ночных часов молитве о хорошем исходе.
– Молитесь сколько хотите, – ответил Оюан. – Это ничего не изменит.
– Ну, очевидно, ваши молитвы ничего бы не изменили. Какое божество или какой предок станет слушать грязного евнуха? А меня они могут послушать. Но это правда: мне действительно спокойнее взять веру в наши усилия в свои руки. – Невеселая усмешка господина Ван была острой, как клинок, и Оюана сбивало с толку то, что он не мог определить, куда он направлен. – Хорошенько составляйте планы, генерал. Мне было бы очень неприятно увидеть ваше поражение.
21
Аньфэн. Второй месяц
Ма лежала, освещенная лампой, голова Чжу лежала у нее между ног. Они занимались этим так долго, что трение давно уже не ощущалось, пальцы Чжу внутри нее скользили так легко, что их движение казалось невидимым.
– Еще, – говорила Ма, изгибаясь дугой. – Еще…
Она почему-то знала, что Чжу улыбается. Чжу пустила в ход все пять пальцев, сложенные клином. Они проникали все глубже, растягивали ее. Ма это чувствовала. Ей было больно; и это было всепоглощающее наслаждение, казавшееся знакомым и новым одновременно; это был целый мир. Она услышала свой собственный крик.
– Прекратить?
– Нет!
Ма представляла себе улыбку Чжу, дразнящую и напряженную, с оттенком отстраненного любопытства, которое никогда не покидало ее, даже в самые острые моменты между ними. Чжу ввела ладонь еще глубже, до самой ее широкой части. Она уверенно вдвигала ее внутрь, по чуть-чуть, пока Ма задыхалась и всхлипывала, костяшки пальцев до предела растягивали ее. Когда Чжу сделала паузу, Ма поняла, что потеряла способность думать самостоятельно. Она вся превратилась в ощущение. Боль и наслаждение, наслаждение и боль. Она не представляла себе, как долго продолжалась пауза, потом Чжу снова начала двигать рукой. Внутрь или, возможно, наружу, затем Ma неудержимо содрогнулась вокруг руки Чжу. Ее мышцы так растянулись, что скорее трепетали, чем сжимались. Она стонала и дрожала, чувствуя твердую как камень руку Чжу внутри себя.
– Еще нравится? – Голос Чжу плыл к ней снизу. Ее язык легонько скользил вокруг чувствительной точки Ма, исторгая из нее вздохи и следующий приступ сдавленного трепета. Когда дрожь стихла, Чжу опять проникла в глубину, и Ма вскрикнула от ощущения, слишком сильного, чтобы сдержаться, а потом Чжу в последний раз толкнула и погрузила руку внутрь до запястья. Ма лежала, содрогаясь, вокруг этой руки, доведенная до крайности этой прекрасной, ужасной болью, все мышцы ее тела дергались вразнобой – так металл трещит во время охлаждения.
– Я чувствую, что могу принять всю тебя, как бы много тебя ни было. – Она едва узнала собственный голос. Чжу рассмеялась:
– Ты и так уже все взяла.
Ее голова опустилась, и Ма почувствовала, как ее язык снова прошелся у нее между ног. Язык ласкал ее плоть нежными, повторяющимися движениями, снова и снова, пока трепет Ма не превратился в содрогания: в возрождение после потери всех сил. Она могла лишь слабо корчиться под губами Чжу, сердце ее билось под тонкой кожей, натянутой вокруг проникшей в нее руки Чжу. В этом был сокровенный восторг: она могла впустить Чжу в себя и держать ее в своем теле, будто была единственным человеком на свете, обладающим этой особенной властью.
«Вечно буду принимать Чжу», – подумала Ма, приходя в ужас. Что это может быть, если не любовь, это ощущение ее сердца, покорно бьющегося вокруг руки Ма? Чжу, которая могла причинить ей боль, но предпочла этого не делать; заполняя тело Ма, она становилась такой близкой к Ма, как никто другой на свете, и все же она всегда уходила от нее ради погони за своим собственным величием.
Чжу вынула руку, поворачивая ее медленным, скользящим
