Перелом - Сергей Альбертович Протасов
Когда первые снаряды долетели до назначенных им целей, даже на исходных позициях нашей залегшей пехоты казалось, что земля под ногами начала ходить ходуном. Что же творилось на японских укреплениях, вообще трудно представить. В воздух взлетали куски размолотых бревен и досок вперемешку с тоннами вздыбленной земли, засыпавшей толстым слоем все, что было вокруг, еще живое и уже мертвое.
Это открыла огонь Тяжелая железнодорожная артиллерийская дивизия особого назначения. Все цели для ее орудий калибром в 6, 8, 9 и 11 дюймов были уже пристреляны редким огнем приданных пристрелочных батарей, и теперь велся методичный массированный огонь на поражение. Хотя по причине невозможности обеспечения высокой степени механизации процессов заряжания в полевых условиях скорострельность самых больших пушек была не высока, разрушающее воздействие их снарядов с лихвой перекрывало этот недостаток.
Грохот, шедший переливами из-за спины передовых русских частей, стоял в течение двух часов, после чего даже начал усиливаться, сливаясь в сплошной тяжелый гул. Так как ответный огонь японских пушек захлебнулся еще в самом начале, на завершающем этапе артподготовки накоплению сил и развертыванию русских гаубичных и конных батарей на новых позициях уже ничто не мешало. Так что в конце бомбардировки на позиции, занятые самурайской пехотой, обрушился еще и дополнительный ураган из снарядов всех сконцентрированных в полосе наступления полевых пушек и гаубиц. Их разрывы, уже вполне привычной величины, но небывалой до того частоты, быстро заполнили промежутки между здоровенными черными столбами выворачиваемой наизнанку земли.
Такой мощный комбинированный обстрел оказался подавляющим не только для противника, но и для наших наступавших войск, никогда раньше ничего подобного не видевших. Вопреки первоначальным планам, несмотря на энергичные действия унтеров и офицеров передовых цепей, двинуть корпус в атаку удалось не сразу после прекращения обстрела, а только через пятнадцать минут после этого.
С японских позиций им навстречу уже захлопали первые винтовочные выстрелы. Они становились все чаще. Но быстро набиравший силу ружейный огонь из разрушенных укреплений оказался совершенно не точным и только взбодрил растерявшуюся, хоть уже и опытную, матерую пехоту, оказавшуюся благодаря этому в хорошо знакомой, привычной обстановке. Даже разрывы немногочисленных шимоз и шрапнелей с единичных уцелевших орудий уже не смогли остановить накатывавшуюся русскую волну.
Вторая линия обороны на перепаханном снарядами участке левее и правее тракта была взята с ходу и с минимальными потерями. После этого прорыв начали расширять, атакуя с флангов ближайшие японские позиции. Здесь уже столкнулись с организованным сопротивлением, но все укрепления, оказавшиеся в зоне видимости участка первого удара, поспешно покидались войсками противника после первых же пристрелочных залпов нашей артиллерии.
Эффектное уничтожение долговременных оборонительных сооружений у дороги было хорошо видно японцам как на восточных склонах хребта, так и с поднимавшегося вверх правого фланга армии Ноги. Повторения подобной участи для себя лично никто, естественно, не хотел. Да и командование не видело необходимости оставлять войска на убой в опасной зоне. На дальности стрельбы тяжелых русских пушек в десять-двенадцать верст в обе стороны от тракта японцев вскоре не осталось вовсе. При этом расход снарядов до конца дня упал до чисто символических цифр, так как разрушать уже ничего не приходилось.
С шара хорошо видели колонны пехоты, отводившиеся в глубину оборонительных порядков. Артиллерии у противника на этом участке осталось мало, что не позволило отбить наши штурмовые колонны, сразу же начавшие преследование, сбивая японские заслоны. Путь на Нанчензо оказался свободен. Остававшиеся там японские войска и обозы пытались оказать сопротивление, но к вечеру тоже были сбиты и отступили вдоль дороги в направлении Кайюаня, оставив нашим войскам богатые трофеи.
Так первый раз показали себя устаревшие береговые орудия морских крепостей, поставленные на железнодорожные платформы. Усилиями великого князя Михаила и полковников Дурляхлера и Миллера в железнодорожных мастерских от Читы до Харбина и Никольск-Уссурийска в кратчайшие сроки было сооружено 16 тяжелых артиллерийских поездов, имевших каждый от двух до восьми орудий на вооружении в зависимости от калибра. После формирования поезда укомплектовали пристрелочными гаубичными батареями и платформами со 120-миллиметровыми пушками Кане, поскольку дальности стрельбы обычных гаубиц для пристрелки удаленных целей не хватало. Старые пушки на лафетах, переделанных под оптимальные углы возвышения стволов, били заметно дальше. Для большего эффекта всю тяжелую железнодорожную артиллерийскую дивизию особого назначения снабдили еще и воздухоплавательной ротой.
Для своего применения это формирование обязательно нуждалось в железнодорожном полотне и ровной площадке с твердым грунтом. Но это в теории. Как показали первые же учебные стрельбы, приходилось строить вообще целый железнодорожный городок с четырьмя-пятью параллельными или близко расположенными ветками, чтобы избежать чрезмерного вытягивания в длину. А для этого к дивизии пришлось пристегнуть еще и целый железнодорожный батальон. Но эти хлопоты с лихвой компенсировались производимым эффектом. Обладая тяжелыми снарядами и значительной дальнобойностью, она могла гарантированно разрушать любые укрепления с безопасной для себя дистанции.
После формирования и комплектования в течение трех недель все это с остервенением училось готовить предстоящий район применения, организованно выдвигаться на позиции и точно стрелять, изведя на такое бестолковое дело, по мнению начальника артиллерии тыла войск Дальнего Востока, просто огромное количество боеприпасов.
Причем столь громогласные стрельбы требовалось еще и максимально засекретить, для чего пустили слух о подожженном японскими лазутчиками эшелоне боеприпасов, который все еще горит и взрывается, разбрасывая свое опасное содержимое по окрестностям. Потому и оцепление выставили, в которое согнали все небоеспособные части из охраны тыла, которые теперь бывалые унтера учили «Родину любить», имея на них далеко идущие планы. Полевое охранение и в боевых условиях нужно будет.
А тыловых господ офицеров, уже привыкших быть на войне, со всеми привилегиями, но в безопасности, гоняли в хвост и в гриву гвардейские офицеры из личного конвоя великого князя якобы за упущения в охране, повлекшие столь тяжкие последствия. В итоге, под угрозой наметившегося краха карьеры, самые безнадежные из «пригревшихся» добровольно подали в отставку, а прочие предпочли либо научиться кое-чему прямо здесь, либо перевестись в передовые части, где также угодили под переформирование.
В общем, хлопот с этой громоздкой и безумно дорогой игрушкой любимого братца императора всем тыловым службам, начиная от управления ветеринарного инспектора тыла до управлений начальника инженеров и начальника артиллерии вместе со штабом тыла войск Дальнего Востока, хватило с избытком.
Отсюда возникла устойчивая неприязнь тыловиков всех уровней к самой дивизии и ее весьма суровому командованию, скорому на расправу. Кляузы во все инстанции хлынули широким потоком, породив массу слухов даже в столице. Зато у солдат, прочувствовавших эффективность нового вида осадной артиллерии на своих шкурах, дивизия сразу начала пользоваться огромным уважением.
