Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)
– Я его знаю, сэр?
Чезаре оторвался от телефона, в его глазах отражались одиозные красные блики на гигантской карте мира в дальнем углу комнаты.
– Вы помните Фельдмана? Профессора Фельдмана?
– Нет, сэр. Я не знаком с этим человеком.
– Не важно. Он мертв. Но я пытаюсь найти в Чикаго его заместителя, который жив-здоров. Я слышал, что там за каша на Востоке. Рассказывают всякие ужасы: голод, чума, каннибализм, анархия, потопы, смерчи. Нужны восстановительные работы. Тут есть фантастические возможности для одного маленького проекта, который я вынашиваю вот уже несколько лет. Называется он Проект Альтернативных Ресурсов. Идеально подходит для этого случая. Мы должны воспользоваться ситуацией. Поверьте мне, это лакомый кусочек. Мы могли бы сделать там генеральную уборку.
Единица хранения
Привет, малыш. Ну вот, собирался почитать, а вместо этого пишу тебе. Я все объясню позднее, а сначала маленькая история (терпение – это отчасти для того, чтобы я мог отвлечься, в том числе и от книжки, которую я начал читать, но еще для того, чтобы отметить первые совпадения. Так вот).
Кажется, это был… 1975-й. Нужно проверить по моим дневникам, чтобы сказать наверняка. Я той весной закончил универ и поехал на целое лето автостопом по Европе. В своем сумбурном путешествии я добрался до Парижа, Бергена, Венеции, Рабата и Мадрида. Три месяца спустя я направлялся домой и, побыв немного у тетушки Джесс в Кроули, на оставшиеся деньги купил билет на автобус Лондон-Глазго (выбираться автостопом из Лондона было дьявольски тяжело). Автобус был ночной, и тащился он, представь себе, сто лет по каким-то проселкам. Тогда в автобусах еще не появились видео, мини-бары, стюардессы и даже туалеты. Старая развалюха скрипела и урчала в исхлестанной дождем тьме, останавливаясь у придорожных кафе «Формика» – этих холодных островков света в ночи.
Автобусы, особенно в те времена, предназначались для людей малообеспеченных. Я был заскорузлым, патлатым автостопщиком. Сидел я рядом со стариком в потертых брюках и поношенном твидовом пиджаке – тонкие руки, очки с толстыми стеклами. Перед нами сидела пожилая дама, читавшая «Пиплз френд», сзади – два парня со вчерашним номером «Сан». Неизменный капризничающий ребенок и смущенная молодая мать где-то сзади. Я смотрел, как натриевые фонари убегают назад оранжевыми линиями в линзах капель на стекле, и все время менял позу – то садился прямо на тесном сиденье, то соскальзывал вниз, упираясь саднящими коленями в переднее кресло. В течение первых двух часов я читал какой-то фантастический роман (никак не могу вспомнить название).
Потом я попытался уснуть. Это было нелегко; ты все время проваливаешься в сон и возвращаешься в реальность, никогда не засыпая полностью и не бодрствуя целиком, постоянно чувствуешь клацанье переключаемых передач и скрипучую боль в согнутых коленях. Потом старик начал говорить со мной.
Я принадлежу к необщительным типам – ну, ты знаешь, – и во время путешествия делаю вид, что рядом со мной никого нет. К тому же в те времена я был довольно застенчив (хочешь верь, хочешь не верь), и мне ужасно не хотелось говорить со старым занудой: что у нас могло быть общего? Но он начал разговор, а я не мог ему нахамить и просто отвернуться. Если память мне не изменяет, он указал на фантастический роман, вклинившийся между моей ногой и подлокотником кресла.
– Вы верите во всю эту писанину? – Шотландский акцент, хотя и не очень сильный; может быть, юго-восток или Эдинбург.
Я вздохнул. Ну вот, приехали, подумал я.
– Простите? Вы что хотите сказать?
– Ну, НЛО и всякое такое.
– Да нет. – Я перелистал страницы дешевой книги, словно ища в ней ответ. – Просто люблю научную фантастику. И потом, про НЛО пишут не так уж много. Вот эта книга совсем о другом. А про НЛО я, возможно, и читать бы не стал.
– Ах так. – Он посмотрел на книгу (меня смутила слишком яркая обложка, и я засунул книжку куда подальше). – Вы студент?
– Да. Вернее, нет. Был студентом. Закончил в этом году.
– Вот как. Небось наукой занимаетесь?
– Английским.
– Вот как. Но наука вам нравится?
Уверен, именно так он и сказал. На следующий день я записал большую часть нашего разговора и пару месяцев спустя написал об этом стихотворение – «Джек». Будь у меня те мои заметки, они бы подтвердили, что именно так он и сказал: «Но наука вам нравится?»
Так мы перешли к теме, о которой он всегда хотел поговорить.
Он – да, звали его Джек – не мог понять, как это люди рассуждают о событиях, случившихся миллионы лет назад. Как вообще человек может утверждать, что то-то и то-то произошло там-то и там-то, тогда-то и тогда-то? Он этого не понимал. Он был христианин, и Библия представлялась ему источником куда как более основательным.
Ты знаешь, что такое тоска смертная? Мы были в дороге уже два часа и даже Нортгемптона еще не проехали, и я был обречен (возможно, до самого конца пути, судя по акценту моего попутчика) сидеть рядом с древним старикашкой, который считал, что вселенная была создана в пять вечера, в 4004 году до нашей эры. Черт бы его драл.
Я был молод и глуп и на самом деле попытался объяснить (я смотрел программу «Горизонт» и иногда перелистывал «Нью сайентист»).
Пусть теперь стихотворение перебьет мой рассказ (пишу по памяти, так что не суди слишком строго).
И боже мой, читатель, что я мог?Да, сделал я несмелую попытку,Сказал, что все взаимосвязано, что физикиИ химии законы, благодаря которымОн сидит в автобусе, урчащем на шоссе,На протяжении веков определяли жизнь.Упомянул я углерод 14И длительный его полураспад,Ориентацию магнитных линий,Впечатанных в породуОгнем пожаров древних,Окаменелости назвал и континентов дрейф,Эрозию и непрерывностьИ неизбежность перемен…Но с первых самых слов,Да что там говорить – еще до нихЯ знал, что вопиет в пустыне мой глас.А где-то в глубине,За всем этим набором дилетантщиныНечто похожее гораздо большеНа то «я», что было мной в реальности,В очки его смотрело и слушало.
Старинные очки в оправе толстойСо слоем пыли.Перхоть, мертвые чешуйки старой плоти,Волоски, что слиплись от сала кожногоИ пота, царапины на стеклах – все этоСмотреть ему мешало, даже если быГлаза его не сдали с тех времен,Когда диоптрии ему назначил окулист.Та въевшаяся в стекла муть,Безлично-обезличенная грязьЛишала их какого-либо смысла,Эти линзы. Но как глаза за ними —Эти старческие мутные глаза —Могли бы разглядеть, что стеклаВ их виде нынешнемМешают только им смотреть на мир?
(В те времена я практически не пользовался рифмой, считая ее лишь одним поэтическим средством в ряду прочих.) Там было что-то еще – рассуждения о «видимости», о туманности мышления и все в таком роде, но я это опускаю, чтобы без дальнейших задержек привести концовку:
Но он был глух ко всем моим словам.Сорвал я голос,Но наконец доехали мы до Шотландии, и он сошел —сестра его ждала в каком-то маленьком, дождем избитом городке.Ну как? Идем дальше.
Прошлая неделя. Я с основным ядром Литературной творческой группы сидел в поезде-экспрессе. Мы направлялись в Лондон на чтения в Институт современных искусств (Кэти Акер, Мартин Миллар и др.). Я сидел напротив Мо – симпатичного индийца с усиками и очень умного. Почему он выбрал нас, а не Оксфорд или Кембридж – одному богу известно. Я вылил содержимое маленькой бутылочки «феймос граус» в пластиковый стакан и вытащил книгу, которую собирался читать, и тут Мо… напрягся. Я плоховато разбираюсь в телесном языке. Я знаю, что многое проходит мимо меня (понимаешь – я ведь слушаю, что мне говорят), но, такое ощущение, Мо вдруг превратился в ледяную статую, и эти волны холодной враждебности стали накатываться на меня через стол. Другие тоже это заметили и замерли.
Значит, я вытащил «Сатанинские стихи» Салмана Рушди из рюкзака, так? А Мо сидит на своем месте и ждет, что сейчас эта книга начнет коробиться, морщиться и наконец прямо у меня в руках займется огнем.
Я не знаю, слышал ли ты про шумиху вокруг этого романа. Новость не то чтобы для первых страниц, и пусть так будет и дальше – но после выхода книги много мусульман требовали ее запрета, изъятия или чего уж там, потому что она содержит (как они утверждают) нечто богохульственное против Корана. Я разговаривал на тему авторской свободы и религиозного цензорства в нескольких аудиториях, но роман так до сих пор и не прочитал, и мне не приходило в голову, что кто-нибудь вроде Мо (которого не было ни в одной из этих аудиторий) может оказаться на стороне плохих ребят.
– Мо, что-то случилось?
– Это плохая книга, мистер Манро, – сказал он, глядя на книгу, а не на меня. – Она злая, кощунственная. – (Остальные погрузились в смущенное молчание.)
