Смута. Том 1 - Ник Перумов
– Храбре-ец… – протянул дроздовец с неопределённым выражением. – Звезду так и не снял…
На левом рукаве потемневшего от крови кителя красовалась комиссарская звезда.
– Оставьте его, подпоручик, – резко приказал Две Мишени. – Отойдите в…
Дроздовец обернулся. На губах его играла улыбка, которую так и хотелось назвать безумной.
– А вас, полковник, никто не спрашивает, – безмятежно сообщил он и вдруг, развернувшись, с плеча рубанул пленного комиссара. Тот вскрикнул, высоко, тонко, с предсмертной мукой, упал, кровь смешивалась с талым снегом.
– Арестовать! – гаркнул Две Мишени. – За военное преступление – убийство пленного!
– Валяй, арестовывай, полковник… – Дроздовца шатало, он словно опьянел враз. – А только родных наших не вернёшь… сестру Сашке Фролову не вернёшь… Сергею Рыльскому мать с отцом… комиссаров я убивал и убивать буду, полковник!
Севка Воротников молча вынул из руки подпоручика шашку. Фёдор забрал кобуру с револьвером. Дроздовец не сопротивлялся, лишь шатался пьяным.
– Не слыхал про Харьковское ЧК, полковник?.. У Фролова сестра туда попала… и уже не вышла… Ну, арестовал?.. Ничего, Михаил Гордеевич прискачет, разберётся…
– Увести! – рыкнул на кадетов Две Мишени. До ответов подпоручику он не унизился.
Воротников хлопнул дроздовца по плечу, и тот пошёл, механически, словно до сих пор не понимая, что же случилось.
Две Мишени повернулся к пленным. Тело зарубленного комиссара застыло среди окровавленного снега – дроздовец ударил мастерски. Другие пленные мрачно косились на мертвеца, и только один, тот самый, что попросил бинта для раненого, нагнулся к убитому, закрыл ему глаза, перекрестился, зашептал молитву.
– Слушайте меня, слушайте все! – возвысил голос Аристов. – Расходитесь по домам. Я, полковник Добровольческой армии Аристов Константин Сергеевич, своей властью вас отпускаю. Идите. Агитировать к нам вступать, как иные мои соратники, не буду. Добровольческая армия – она и есть добровольческая. А вы ступайте. Будем считать, вам сильно повезло сегодня, уберёг вас Господь, не прибрал к себе. Все меня поняли? Забирайте манатки свои, у кого они были, – и уходите. Немедленно!
Пленные зашевелились, задвигались, недоверчиво глядя на полковника.
– Далеконько шагать придётся, – вновь заговорил всё тот же солдат, пытавшийся помочь комиссару, а потом закрывший тому глаза. – Мне вот в Муром.
– А мне до Вологды! – осмелев, подал голос и другой пленный.
– Рязанские мы…
– Ничего, доберётесь, – отмахнулся Аристов.
– До первой этапной комендатуры мы доберёмся, – дерзко перебил его первый красноармеец. – А там в штрафбат. И обратно к вам сюда.
– В штрафбат? – поразился вдруг полковник. – Ну-ка, ну-ка, братец, иди-ка сюда, расскажи про штрафбат…
– А чего грить-то? Штрафбат, штрафной батальон. Из проштрафившихся, значит. Дезертиры и прочее.
– Надо же, как они быстро, – усмехнулся Две Мишени. – Не хотел вас агитировать, но, коль про штрафбаты речь зашла… Если кто понял сейчас, что с красными ему не по пути, кто за то, чтобы земля, конечно, крестьянам, но и чтобы свободная торговля, и земство, и храмы открытые – милости прошу к нам. У нас и жалованье платят старыми деньгами, и золото есть.
Его выслушали, но никто не пошевелился.
– Смотрите сами. Коль вам штрафбаты большевицкие милей – никого не держим. По домам ступайте, повторяю вам. Кто доберётся, конечно.
– Ты, твоё благородие, слышь, семейства у нас там, – вновь заговорил самый храбрый из пленников. – Да и буржуев мы не любим. Не-ет, уж лучше судьбу попытаем. Чай, не с бреднем по реке чоновцы идут, проскочим.
– Чоновцы? Ах, да, «части особого назначения»… Держать не стану, – повторил полковник. – Пленные, разойдись!
Из дневника Пети Ниткина,
7 марта 1915 года
«…Сводно-ударный отряд прорвал красный фронт. В брешь пошли 1-й конный корпус Келлера и 2-й к. к. Улагая. 1-й к. к. обеспечивал наш левый фланг, в то время как 2-й к. к. напрямик двигался от Миллерова к Вёшенской, где, как нам стало известно, казаки подняли восстание. Я помнил, что в той истории всё случилось существенно позднее, на целый год, и сперва удивлялся такому развитию событий. Но потом мы узнали о “расказачивательной” директиве, что тоже последовала на год раньше, и поняли, что случилось. Наша война начала распространяться куда быстрее той, несмотря на отсутствие Восточного фронта. Красные старались “решить все вопросы” как можно скорее, невзирая на последствия. И зачастую последствия эти оказывались куда злее, чем если бы большевики вообще ничего б не трогали.
Однако меня удивила хорошая координация нашего удара. Словно в штабе заранее знали о восстании и о том, где надлежит прорывать красный фронт. Это навело меня на определённые мысли, которые, однако, я не доверю бумаге…»
…Хутор был довольно велик, дворов триста[40]. Тамошние казаки воевать не хотели ни за красных, ни за белых, выставили вон всех комиссаров и эмиссаров, заявив, что мы, дескать, народ вольный, трогать никого не хотим, но и в свою часть вступаться никому не позволим. Сейчас тут шумел народ, шумел, размахивал руками, многие казаки были при оружии, шашки, винтовки – пока ещё за плечами.
Начдив-15 Михаил Жадов и его неизменный начштаба Ирина Ивановна Шульц терпеливо ждали за околицей. Жадов только что произнёс пламенную речь, про голод в крупных городах, про то, что казаки же сами любят добрую справу, казачки – красивые наряды и прочее обзаведение, а откуда оно всё возьмётся, ежели народ с заводов разбежится? Иголок и тех не станет. Ни иголок, ни свечей, ни керосина, ни стёкол, не говоря уж о шашках, карабинах или патронах. И плугов-лемехов не станет, жаток с боронами тоже. Гвоздей и тех не будет!
Слова его вроде как возымели действие, правда, вылезли вредные и въедливые старичины, принявшиеся при всём честном народе дотошно выспрашивать комиссара – а что вот им, жителям хутора Татарниковского, будет за сданный хлеб? Выйдет ли им какая легота от новой власти? Заплатят ли им доброй монетой или хотя б ассигнациями, на которые хоть что-то купить можно?
– Это какими ж такими «ассигнациями»? – удивился Жадов. – Вот у нас есть теперь совзнаки, советские знаки расчётные…
– Знаки свои себе знаешь куда засунь? – заявил вредный старичина. – Настоящие ассигнации – те, какие в лавках берут. «Александры», а лучше – «катеньки». Ещё лучше – «петруши»[41].
Царских кредитных билетов в банках было захвачено много. Из обращения их с приходом новой власти и особенно – с объявлением «военного коммунизма» приказано было выводить, заменяя совзнаками. Однако совзнаки народ брал неохотно, считая за настоящие деньги только те, «старорежимные», банкноты, и потому начдив-15 расплачиваться
