Дмитрий Янковский - Голос булата
Вскоре добрались до самой избы. Мешки были исправно сложены у входа, а серых носильщиков и след простыл. Микулка со своего волка упал как сноп, старик слез чинно, отряхнулся, достал из под полы пищащего котенка. Волки попятились и бесшумно растворились в лесной чащобе, а дед кряхтя отпер дверь, поставил у порога дрожащего как осиновый лист котейко и не злым шлепком отправил в сени. "Вот будет кикиморе радость!" – подумал Микулка, вставая с мягкой травы. Он подхватил пару мешков и поставил в сени, завтра надо будет в чулан перенесть. Дед уже запалил лампу и что-то искал в сундуке, выкладывал на свет одну за другой непонятные, таинственные вещицы. На привычном месте у отдушины вертел головой филин, примерялся глазом к осторожно ступающему у печи котенку.
Микулка затащил в сени оставшуюся поклажу, раздул огонь, предвкушая горячий ужин, побрякал крышками, выискивая нужный горшок и поставил его на жар. Потом скинул полушубок и полез на печь, понаблюдать за дедом.
Старый Зарян словно не замечал паренька, разложил рядом с сундуком на столике какие-то грамоты, идола с локоть высотой, несколько склянок, сухую траву. Микулка вздохнул. Эдак можно и месяц смотреть – ничего не высмотришь, не разумеешь… Хитрый дед. И не прячется, а тайна все равно тайной остается. Зарян близоруко водил по грамоте широким ногтем, еле разглядывая начертанное, кряхтел, качал головой.
Вскоре и ужин поспел. Микулка разложил по чашкам густое сочиво, достал из другого горшка тушеную оленину, выложил на скатерть ароматный хлеб и свежую зелень, купленную у ромеев. Хорошая еда, добрая, чай не сухая лепешка.
– Ты как доешь, – сказал Зарян, обсасывая оленью косточку, – так спать ложись, небось устал сегодня.
– Да тут разве уснешь! Столько всего было, в голове мысли так и мечутся. – поделился впечатлениями Микулка. – Со мной за всю жизнь столько всего не было, а тут за день… Интересно с Вами, дед Зарян!
– Доедай и спать! – улыбнулся старик. – За всю жизнь… Сколько там было той жизни-то.
– Ну… Семнадцатая весна! Не маленький уже.
– Кхе… Кхе… Ну да. Мужик. Бестолковый правда. Но уже кое в чем толк знаешь. Дрался с полуденницами хорошо.
– Это я-то дрался? – искренне удивился Микулка. – Это Вы их шалапугой своей раскидали, я едва с травы встать успел.
– А кто хлопцу голову с одного удара снес?
– Так там той головы… Мягкая!
– Ну да… Мягкая. Тебе еще поработать, дрова порубить, удар поставить, чтоб силу чувствовал, тогда сможешь кулаком в избе стену пробить. Завтра с утра начнем боевую науку учить. А сейчас спать. Мне надо работу сделать.
– Дед Зарян… – почувствовал неладное Микулка. – Что-то тревога у Вас на лице. Случилось чего?
– Не знаю пока. Но на базаре ходят слухи, что князь киевский Ярополк, родную землю по кускам продает, чуждую веру принял. Если правда, то беда будет не малая, поскольку князь – он голова, а ежели голова подгнивать начала…
– Не врут ромеи. И не слухи это. – нахмурился Микулка. – Я ведь от Киева недалече жил, не спокойно там. Прошлого года Ярополк убил брата своего, Олега Древлянского, теперь метит на Новгород. Гора киевская гудит, говорят бояре, что пока единого князя не будет, не бывать миру в земле русской. А какой же мир, если Ярополк целуется с теми, с кем русичи и отец его воевали не жалея сил? С ромеями, с печенегами погаными… Жену себе привез ромейскую, идолища на Подоле повалил, пожег, поставил одного Бога. Слабого. Это какой же такой Бог, ежели его к дереву гвоздями прибили? Прям такое идолище и стоит – прибитое.
– Значит и впрямь беда… – нахмурился старик. – Это какая же сила нужна, чтоб остановить самого князя? Кхе… Ладно, спать иди, не мешай. Буду думу думать.
Микулка спорить не стал, прибрал посуду и залез на печь. Вскоре, утомленный удивительным днем, он уснул, натянув одеяло до носа.
Старик посидел не много, подумал, потом кряхтя пересел к сундуку, глухо стукнул идолом о столик и зашептал что-то прикрыв глаза. Вокруг идола заструился голубоватый туман, свернулся вихрем, замаячили в нем неясные образы. Постепенно в этих образах проявились знакомые черты и вскоре на деда взглянуло полупрозрачное человеческое лицо.
– Вопрошай, коль звал! – прогудел в полутьме надменный голос призрака.
– Чем Ярополка киевского остановить?
– А надобно? Пусть смертные сами свои дела разбирают. Негоже мне влазить. И тебе незачем. Сидишь в глуши и сиди себе…
– Я тебя вызвал не указ мне давать! – повысил голос Зарян. – Не великий ты Бог, чтоб меня отчитывать. Отвечай, коль вопрошаю!
Туман заколебался, померк, но вскоре вновь обрел четкие очертания.
– Есть одна сила… Эта сила может много чего сотворить, если ей выход дать. Но дремлет она пока, дальше носа своего зрить не желает.
– Яснее говори. – нетерпеливо подогнал Зарян.
– Младший сын… – прошептал призрак. – Робичич…
– Мой Микулка, что ли?
Призрак засветился ярче и полумрак содрогнулся от жутковатого хохота.
– Смертный… Приметился героя воспитать? Может и выйдет, я будущее не зрю, а вот что есть и быть может, то ведаю. Тот робичич только злыми языками так кличется, потому что мать его рабыня, ключница. Но отец его князь Святослав и сам он князь русский, смелый и гордый, не чета брату своему Ярополку.
– Понял я о ком ты говоришь. – нахмурился старик. – О Владимире-князе, о племяше Добрынином. Слыхивал… Но какая в нем сила? Молод, глуп небось… Как мой Микулка.
– И молод и глуп… И без помощи не сдюжит. Но есть в нем то, что делает его сильнее брата своего, то что завсегда победу дает.
– А не будет он хуже Ярополка? А то порой лекарство хуже хвори бывает…
– В нем душа его отца, потому как рожден он был по любви. Может это как раз тот кузнец и есть, который русские шеи закалит, чтоб зазря не гнулись.
– И какая в нем сила? – пристально взглянул на призрака Зарян.
– Вера в Русь… – ответил призрак и медленно угас.
9.
Минуло лето, Микулка окреп, возмужал. Работал много, построил из бревен мост через ручей, засыпал, заливаясь потом, гнилой овраг, чтоб не расползался. Зарян просто так работать не давал, придумывал разные штуки, учил ноги ставить в устойчивость, учил держать топор, чтоб силу удара добавить. А по вечерам учил боевой науке.
Микулка выстрогал деревянные мечи и они с дедом бились на них у избы так, что щепки летели. Старик бивал Микулку крепко, до синяков, но давал и выигрывать, чтоб волю к победе не убить. Скоро тело окрепло так, что и синяков не оставалось, хотя получал паренек не меньше прежнего. Сделал Микулка себе и лук, как учил Зарян, учился стрелять оперенными стрелами с костяным острием. И хоть по началу с десяти шагов в стену промахивался, но упорством он был не обижен, к концу лета со ста шагов уже прошибал падающий кленовый лист. Не всегда, правда.
Ароматы осени листьями опали, закружила пухом первая метель… Лес стал прозрачным, унылым. Зарян стал покашливать чаще, реже выходил из избы, но Микулка вел хозяйство исправно, охотился, готовить научился не хуже деда. Потом вроде потеплело, как всегда в Таврике, где зимы мягкие, без снега, только весна да осень злые.
Как-то ближе к полудню, когда серое небо роняло на промокшую землю туманную морось, Микулка вернулся из леса с добычей и увидел у избы пятерых всадников. Разодетые, в кожаных доспехах с медными бляхами, в меховых шапках с волчьими хвостами, они сидели на низкорослых мохноногих лошадках, шумно переговаривались, смеялись. Микулка даже вздрогнул, узнав в пришельцах печенегов. Один из них не слезая с коня постучал в затянутое тонкой кожей окно. Кони топтались, чавкали копытами и гадили у самого крыльца.
Микулка бросил на землю добытого молодого козла, схоронился в деревьях и приготовил на всякий случай лук. Жаль, что стрелы без булата, охотничьи…
Дед Зарян вышел злой, видать оторвали от работы.
– Чего надобно? – хмуро спросил он, опираясь на посох.
– Слушай, урус, – улыбаясь произнес печенег, – зачем здесь живешь? Зачем на север не едешь, в Киев?
– А с каких пор ты мне указ? – нахмурился старик.
– Эх, урус, зачем обидный слова говоришь? Мы к тебе с добром приехали, у нас дело к тебе.
– Так не тяни кота за хвост, говори, коль по делу.
– Зима… – прищурился печенег, а остальные согласно кивнули. – Наши не любят холод, любят тепло. Будем здесь жить, здесь лес, много мяса. Без скота можно жить. Каган Кучук хочет купить деревянный дом с печкой. Сколько хочешь за него?
– Сами стройте! – отрезал старик. – Лес большой, Таврика и того больше. Но гадить в лесу не дам… А коль по доброму, так живите.
– Эх, урус… Какой грозный, да? Зачем так говоришь? Знаешь, что печенег строить не умеет. Обидно говоришь! Смотри сколько золота.
Печенег похлопал по притороченному к седлу мешку. В мешке звякнуло.
– Вот и оставьте его себе, мне грабленого не надо. – закончил старик и собрался идти в избу.
