Алексей Фомин - Спасти империю!
– Слушай, Василиса, а может, тебе действительно перебраться в этот… – начал он. – Ну, на женскую половину?
– В терем…
– Ну да, в терем.
– Ага, сейчас! – Освоившись в этой компании, Василиса уже ни с кем не церемонилась. И если считала необходимым «поучить уму-разуму» молодежь, то делала это без всяких там экивоков. – Смерти моей захотел? Там «царица египетская» быстро меня на тот свет спровадит.
– Что еще за царица египетская? – удивился Валентин. – И почему она должна тебя на тот свет спровадить?
– Царицей египетской ее народ прозвал… За гордыню, спесь и небрежение к простому люду. Это – княжна Мария Черкасская в девичестве, а ныне вдова покойного царевича Дмитрия. Царевичев дядька, когда Дмитрий помер, договорился с ее родней обженить их с Иваном. Это когда тому пятнадцать стукнет. Так она и живет во дворце, как жила раньше. И все знают – вот она, будущая царица. Оно, конечно, нехорошо молодому царю на вдове жениться. Пусть даже на вдове брата, пусть и женитьба та была лишь по названию (слишком малы они были), все одно. Но Иванову дядьке другое важнее. Черкасские – род старинный и сильный. Вот он их поддержкой таким образом и заручился.
Похоже, Василиса за одну ночь, проведенную во дворце, узнала о здешней жизни больше, чем Валентин за целый месяц подготовки.
– А почему же египетской ее называют?
– Так ведь князья Черкасские потомки султанов египетских. Не знал? – На этот вопрос Валентину оставалось лишь пожать плечами. – Старший брат ее, Михаил – глава опричной думы, а она в тереме верховодит. Ты думаешь, если я ей в лапы попадусь, она поверит, что я Ивану лишь сказки на ночь сказываю? – Валентин вновь пожал плечами. – То-то же… А нрав у нее, говорят, как у тигры твоей. Уже не одну соперницу на небеса отправила. А я туда не тороплюсь. Мне еще охота своего сынка купцом ярославской купецкой гильдии увидеть. Так что в терем я не пойду.
– Ладно… – буркнул Валентин. – Решу. Не сегодня завтра. Ты лучше скажи, как у тебя успехи?
– Все хорошо, – с достоинством ответила Василиса. – Царевич и этой ночью ждет меня.
– Здорово! Ничего не рассказывал?
– Нет, не успел. – Василиса улыбнулась, словно рублем одарила, и вновь свернула на интересующую ее тему. – И еще, Михайла… Вчера меня в царские покои Сила с Ерофеем провожали. Не принято так. Следом за мной две женщины должны идти. Да и служанки нам с Юлькой не помешают. Так что думай, Михайла…
«Вот черт-дьявол! – мысленно воскликнул Валентин. – Служанок им, видишь ли, не хватает… Да Юлька только месяц назад, может быть, впервые досыта наелась, и уже подавай ей служанку». Но как бы ни возмущался Валентин, он был вынужден признать правоту Василисы. Вчера сгоряча, в суматохе, поднявшейся в их обозе после полученного от Никиты Романовича разрешения въехать в слободу, прислуга вместе с частью багажа была отправлена обратно в Ярославль. Зато, как выяснилось позже, в слободе зачем-то остались воловьи упряжки, тянувшие клетки с тигром и гепардами, а кроме них еще и пара повозок с походными котлами и свернутыми шатрами.
Вожатые диких кошек сразу же вместе с подарками перешли, слава богу, в дворцовое ведомство, и хоть одной головной болью у Валентина стало меньше. Силка же с Ерохой были посланы вдогонку за обозом и через день уже вернулись и с багажом, и со слугами, а Валентин с доном Альбой за это время внимательно изучили слободскую территорию.
Сразу же за единственными крепостными воротами лежала площадь, ограниченная справа длинным двухэтажным каменным строением – казармой, а слева – новенькой неоштукатуренной церковью из темно-красного кирпича. Прямо же напротив ворот возвышался царский дворец. При пристальном взгляде на него создавалось впечатление, что зодчий, его возводивший, имел дело не менее чем с десятком заказчиков, тянувших в разные стороны похуже лебедя, рака и щуки, и старался потрафить вкусу каждого из них. Вне всякого сомнения, денег вбухано в сей дворец было немало, а на деле получилась совершенно невообразимая помесь бульдога с носорогом. Сзади ко дворцу примыкал обнесенный каменным забором старый парк, в гуще которого затерялся путевой дворец (скорее даже – охотничий домик) деда нынешнего царя.
А за дворцовой территорией и вплоть до самой крепостной стены протянулось несколько плотно застроенных улиц. Среди самых разнообразных по размерам и архитектуре, но явно обжитых, обнесенных заборами домов, выделялись три сруба, стоявших в самом дальнем углу, у стены, и похожих друг на друга как братья-близнецы. Были они незакончены, участки их не обнесены оградой, но никто не суетился возле них, спеша завершить работу к зиме.
Когда Валентин спросил у Никиты Романовича, что это за дома и может ли он занять один из них, чтобы поселить там своих людей, тот даже обрадовался.
– Занимай, конечно. А то стоят бесхозные, не приведи господь, еще пожар займется. Это купцы Строгановы для себя и своих людей ставили. А как получили жалованную грамоту, так и решили здесь никого не оставлять, а всем ехать на Уральский Камень. Так что занимай хоть все три.
Все три Валентину были ни к чему, а за один из домов его мастера взялись засучив рукава и через несколько дней довели его до ума. Теперь места хватало всем, и у Валентина появилась свобода выбора – в зависимости от ситуации можно было ночевать либо во дворцовых покоях, либо в «собственном» доме.
III
Нина Федоровна заперла дверь и нажала кнопку вызова лифта. Лифт у них был старенький, медленный, но зато чистый, что по нынешним временам явление достаточно редкое. Но заслуги в том ничьей не было. Просто так получилось. Дети у всех жильцов давно уже выросли, завели свои семьи и разъехались по разным московским районам. А в подъезде остались одни старики. Все примерно возраста Нины Федоровны. Может быть, чуть постарше. Дом их строил завод, и квартиры соответственно получали заводчане. Все тогда были молоды и счастливы. Счастливы ли? Да, пожалуй. Счастливы, потому что молоды, счастливы, потому что завод наконец-таки достроил этот долгожданный дом и квартиры получили все, кто только стоял в заводской очереди. Все… Или почти все… Сейчас это уже не имеет никакого значения. Сейчас и завода-то не осталось. Точнее, территория осталась, никуда не делась. И даже главный корпус сохранился. Взамен остальных построили коробку из стекла и металла, и теперь вместо завода – бизнес-центр. Может быть, так оно и должно быть, может быть, это правильно, но Нине Федоровне при воспоминании о родном заводе и его нынешней судьбе почему-то делалось грустно.
Нина Федоровна вышла из лифта на первом этаже. У них хороший подъезд, чистый. Но это опять же явление временное, пока живут все свои. Скоро начнут помирать старики, и наследники станут сдавать освободившиеся квартиры в наем. Достаточно одной такой квартиры – и все, прощай чистота в подъезде. Постепенно, одна за одной (достаточно быстро; ведь что такое десять – двадцать лет даже в масштабах человеческой жизни? Ничто. Один миг) квартиры будут освобождаться от прежних владельцев, и их подъезд очень скоро превратится из московского в кавказско-среднеазиатский. И от осознания этой необоримой жизненной тенденции ей тоже почему-то делалось грустно и тоскливо. Казалось бы, какое ей дело до того, что будет после нее? Ан нет… Скребут почему-то кошки на душе.
Нина Федоровна вышла на улицу и невольно поежилась. Не от холода, нет. От хмурого осеннего неба, от влажных черных деревьев, от облетевшей желтой листвы, яркими кляксами прилипшей к мокрому асфальту. Поздняя осень. Вот-вот полетят из свинцовых пузатых туч белые мухи.
– Здравствуй, Федоровна. В булошную собралась?
Это Зина с третьего этажа. Работала в технологическом отделе. Вот уже сорок лет, как Нина Федоровна с ней чуть ли не ежедневно здоровается. Говорит она по-московски – «булошная». Так теперь и не говорит никто, да и булочных уже не осталось.
– Здравствуй, здравствуй… Нет, в собес. Пенсию пересчитывать.
Нина Федоровна знала, что нынче эта контора называется как-то иначе – длинно и вычурно, но не считала для себя нужным запоминать подобные идиотизмы. А собес – он и в Африке собес.
Соседка хмыкнула.
– Ну, удачи тебе. Вязание с собой взяла?
Нина Федоровна похлопала рукой по сумке.
– Книжку. Главное – стул свободный занять, а ждать я готова хоть до морковкина заговенья.
Нина Федоровна вышла из своего двора не торопясь, спокойно дошла до остановки. Ждать практически не пришлось. Восемьдесят второй автобус, которого порой можно прождать и полчаса, подъехал к остановке одновременно с нею. Она поднялась в салон через переднюю дверь, прошла через турникет валидатора и сразу же села на свободное место. Народу в салоне было немного, да и вслед за ней поднялось человека четыре, не больше.
Какое-то время, остановки две-три, она по инерции предавалась грустным раздумьям о бренности бытия и тщете человеческих дел и усилий, нахлынувшим на нее сегодня почему-то с раннего утра, но в определенный момент вдруг ощутила затылком чей-то пристальный взгляд. Нина Федоровна не оборачивалась, ей это было не нужно. Это перенасыщенным гормонами молодицам и скатывающимся в шизофрению старушкам все кажется, что за ними кто-то наблюдает. Ей же не казалось, она знала. Ведь уж в чем, в чем, а в области сверхчувствительности она была профессионалом. Она чувствовала, что смотрит на нее мужчина. Молодой, лет тридцати – тридцати пяти.