Космонавт. Том 2 - Феликс Кресс

Космонавт. Том 2

Глава 1

Двигатель гудел ровно, как часы. Я держал строй, четко следуя за Борисовым, чувствуя каждое движение его машины. Первые фигуры прошли идеально — взлет, сближение, виражи с креном ровно в тридцать градусов. На трибунах аплодировали, но я не отвлекался.

Пока всё шло, как по маслу.

Мы начали выполнение фигуры «зеркало» — Борисов шел впереди, я дублировал его маневры с точностью до метра. На третьем витке, когда мы развернулись против солнца, я вдруг почувствовал легкий, едва уловимый рывок.

Словно кто-то слегка дёрнул самолёт за хвост.

Я нахмурился, пробежал взглядом по приборам. Обороты в норме, давление масла стабильное, температура — в пределах допустимого. Всё в порядке.

Или нет?

На следующем вираже, когда я начал доворачивать, ручка управления вдруг стала тяжелее. Не критично, но ощутимо — будто в системе что-то сопротивлялось. Я сильнее нажал на педаль, парируя крен, и в этот момент услышал едва различимый скрежет где-то в глубине фюзеляжа.

Что за чёрт

— Громов, ты отстаёшь! — в шлемофоне раздался голос Борисова.

Я взглянул вперед — дистанция действительно увеличилась.

— Понял, исправляю, — бросил я.

Добавил оборотов, подтянулся. Но рули по-прежнему отвечали с какой-то странной задержкой.

«Такого быть не должно», — подумал я и проверил триммеры — всё в норме. Шасси убрано, закрылки на месте. Но что-то было не так.

— Борисов, у меня… — начал я, но тут же замолчал.

'Что докладывать? Никаких явных признаков поломки нет. Может, просто показалось?

Но когда мы пошли на следующий маневр — боевой разворот — я понял: не показалось.

При резком наборе высоты двигатель на секунду захлебнулся. Не заглох, нет — просто будто кто-то перекрыл ему воздух на долю секунды. А потом… я почувствовал запах горючего.

Я резко опустил нос, проверяя крыло. Никаких видимых повреждений, утечек нет. Но запах усиливался.

— Громов, что у тебя? — снова Борисов.

Я не ответил. Вместо этого перевел взгляд на приборную панель — температура масла росла. Медленно, но неуклонно. Стрелка уже была в желтой зоне.

«Это не просто случайность, — подумал я и сжал ручку управления, чувствуя, как самолёт стал чуть хуже слушаться. — Что-то не так с топливной системой. Но что?»

Мы вышли на финальный этап — проход над трибунами. Борисов дал сигнал, и мы синхронно снизились, пролетая над головами зрителей. В этот момент я почувствовал новый рывок. И на этот раз он был сильнее. Следом из-под капота повалил дым.

— Чёрт! — выругался я.

— Громов! — крикнул Борисов.

Я ответил не сразу — всё внимание было сконцентрировано на приборы. Давление масла падало. Температура зашкаливала.

— Отказ двигателя, — коротко бросил я Борисову.

Но почему? Мы же проверяли всё перед вылетом! Дым становился гуще. В кабину потянуло гарью.

— Громов, уходи на посадку! Немедленно! — скомандовал Борисов.

А то я сам не понимаю. Я резко сбросил газ, начал разворачиваться. Но самолёт вдруг клюнул носом — будто что-то заклинило в управлении.

«Прекрасно… Рули не слушаются», — мысленно проговорил я.

Я сильнее нажал на педаль, почувствовав сопротивление.

«Саботаж?» — продолжил я мысленный диалог с собой.

Мысль промелькнула на долю секунды, но я отбросил её. Сейчас не время строить догадки.

— Теряю управление! — коротко доложил я.

— Сбрасывай скорость, держи прямо! — в шлемофоне голос Борисова был резким, но спокойным.

Я перевёл взгляд на полосу. До неё ещё метров триста.

«Дотяну? — подумал я и сам же себе ответил: — А куда деваться? Дотянешь, Громов!»

Двигатель захлебывался, дым валил уже сплошной пеленой. Но самолёт ещё слушался.

Я сбросил обороты, выпустил закрылки. Шасси… Чё-о-орт… Шасси не выходит.

— Механизм заклинило! — сквозь зубы выругался я. — Придется садиться на брюхо.

На трибунах уже заметили проблему. Люди вскакивали с мест, показывали в мою сторону.

«Нельзя паниковать», — подумал я, мельком взглянув на суету, которая творилась на земле.

Я с силой потянул ручку, выравнивая самолёт. Дым резал глаза, но полосу я видел. Главное было не задеть ангары, потому что там были люди, а жертвы нам не нужны. Не в мою смену, как говорится.

Последние метры казались вечностью. Земля приближалась слишком быстро.

Удар.

Скрежет металла. Искры.

Я вжался в кресло, изо всех сил удерживая штурвал.

«Хоть бы не перевернуться», — подумал я, стискивая зубы.

Самолёт пронесся по бетону, оставляя за собой полосу искр, и наконец остановился.

В ушах звенящая тишина.

Затем в мир вернулись звуки: рёв пожарных машин, крики, бегущие ко мне люди.

Когда самолёт окончательно остановился, я резко дёрнул рычаг аварийного сброса фонаря. Тот со скрежетом откинулся, впуская в кабину едкий запах гари и выхлопов. Глаза слезились от дыма, но я всё же разглядел, что остановился почти у самого края лётного поля — в зоне аварийной посадки, метрах в двухстах от главных трибун.

— Фух, жив, — выдохнул я себе под нос.

Но когда я выбрался из кабины и оглянулся на свой Як, одна зудящая мысль не давала покоя: Это не случайность. Кто-то намеренно сделал так, чтобы я разбился. И теперь предстояло выяснить — кто.

Я завертел головой по сторонам. Трибуны в ДОСААФовском аэроклубе были устроены особым образом — высокие, с крутым подъёмом, как на стадионе. И даже с такого расстояния я мог различить лица.

Особенно одно.

Катя вскочила с места первой — её ярко-рыжий платок мелькнул, как сигнальный флажок. Она стояла, вцепившись в ограждение, и даже отсюда я видел, как дрожат её плечи.

А рядом… Мать.

Она не бросилась вперёд, не закричала. Она сидела неподвижно и слишком прямая. Лицо — как маска. Только побелевшие пальцы, вцепившиеся в край скамьи, выдавали, что она не каменная.

«Блин, мать зря испугалась…» — мелькнуло в голове.

Я хотел было помахать им, чтобы успокоить, но в этот момент ко мне прорвался Крутов, заслонив обзор. Его лицо, обычно непроницаемое, сейчас было бледным, а в глазах читалось что-то непривычное — страх, что ли. Настоящий, неприкрытый командирской строгостью.

— Громов! — он схватил меня за плечи, резко осмотрел с головы до ног, будто проверяя, цел ли я. — Жив?

— Так точно, товарищ майор. — Я выпрямился, стараясь говорить чётко, хотя слова вырывались с хрипом, и отдал честь. — Самолет посадил.