Ромэн Сарду - Блеск Бога

Ромен Сарду

Блеск Бога

Посвящается Жан-Пьеру

Пространство и время – это измерения нашего мышления, а не условия нашего существования. Время, воспринимаемое нами посредством часов и календарей, – это изобретение, имеющее отношение только к человеку и его интерпретации мира.

Определять время по обращению Солнца – это все равно что утверждать, за отсутствием возможности объяснить, чем именно является движение, не поддающееся определению, что оно измеряется преодоленным пространством.

Я был, я есть, я буду – это вопрос грамматики, а не существования. Судьба – ограниченный временем карнавал – поддается спряжению, но если снять с нее маски, она предстает перед нами такой же недвижимой, как надгробная плита.

Откройте ваши окна: разве вы не видите бесконечность? Не чувствуете ли вы, что небо безгранично? Не говорит ли ваш разум об этом? Но воспринимаете ли вы бесконечность? Есть ли у вас представление о чем-то без начала и конца, у вас, кто родился вчера и умрет завтра?

Есть тайны, которые не хотят быть раскрытыми. Люди умирают ночью в своих постелях, держа за руки привидения, которые их исповедуют и с жалостью смотрят им в глаза, – люди умирают с отчаянием в сердце и комом в горле перед ужасом тайн, которые не хотят, чтобы над ними приподняли завесу.

Пролог

О полагающиеся на свою силу и бесконечность своего существования, знайте, что никто не вечен а этом мире. Если бы несметные богатства, многочисленные войска, знания и сила могли сделать кого-то вечным, Соломон, сын Давида, никогда бы не умер.

Поиск

Высеченный надгробный камень был таким великолепным, что, боюсь, мне не хватит слов, чтобы его описать, поэтому я не пытаюсь это сделать.

Дрожащее пятно света, отбрасываемое смоляным факелом, медленно скользило по стенам подземелья. Коридор, уходящий на десяток метров в глубину, был серым от пыли. Он поглощал яркий свет, ничего не отражая.

Факел нес мужчина – высокий, преклонных лет, одетый в лохмотья, чем напоминал погонщика верблюдов; на ногах у него были стоптанные сандалии, при нем – полотняный дорожный мешок. Конец небрежно повязанного тюрбана падал на плечи. Тонкие бескровные губы, шишковатый лоб, белая борода, закрывающая шею. По внешнему виду его можно было принять за грабителя храмов или искателя приключений. И только перстень на левой руке с выгравированным на нем текстом из Корана и таинственным пуансоном свидетельствовал о более достойном положении этого человека.

Это был ученый из Дар-эль-Ильма, древней библиотеки Триполи.

Продвигаясь по крутому спуску, он казался нерешительным, обеспокоенным, будто с каждым шагом все больше опасался того, что искал, или того, что его ожидало. Держа факел в одной руке, свиток с текстами – в другой, он шел через пустынные помещения, соединенные узкими коридорами; останавливался, сверялся со свитком, возвращался назад и снова спускался, чтобы продолжить путь, еще больше углубившись в подземелье. Вокруг не раздавалось ни звука, сладковатый воздух постепенно разрежался, температура понижалась.

Ученый остановился перед стеной, заинтересовавшись восьмиконечной звездой, вырезанной на уровне его колена. От легкого нажатия ладонью часть стены беспрепятственно сдвинулась и повернулась, несмотря на большой вес и песок, забившийся в щели.

Мужчина вошел внутрь.

Круглая комната имела много выходов в виде небольших арок. По бокам каждой из них на каменной поверхности были высечены названия на арабском языке: Гора Каф, Магог, Царство Птиц, Стена Дсу'ль-Карнаип, Джабуяька, Остров Изумрудов.

Человек осмотрел похожие на разинутые пасти зияющие проемы и вошел в последний. Хотя у него был озабоченный вид, он прекрасно знал, куда идет.

Да, многие ученики – от Алеппо до Дамаска – удивились бы, узнав, что их учитель входит в священные подземелья, как какой-нибудь осквернитель гробниц. Поступь его не была уверенной, но причиной тому был не суеверный страх, его также не пугало внезапное появление демона – он боялся ошибиться и не найти нужный туннель.

Всю жизнь он трудился, надеясь совершить открытие, а натыкался только на подделки, приманки, которые кто-то искусно спрятал в недрах Святой земли, чтобы сбивать с толку ученых – таких, как он. Каждый раз, когда он обнаруживал новое подтверждение тому, что находится на верном пути, мужчина останавливался в волнении, опасаясь, что снова может совершить ошибку и не достигнуть той великой цели, которой себя посвятил.

Его звали Хинкмар Ибн Жобаир.

Он зашел в очень низкий туннель – вернее, это был разрушенный каменный мост над разломом в земле, размытым сточными водами, – и наконец добрался до лестницы, ступеньки которой были не шире детской стопы. Его сандалии разъезжались на покрытых толстым слоем пыли мелких камнях.

Этот путь привел его в квадратный зал с двумя колоннами в центре, поддерживающими свод. Здесь царил неописуемый беспорядок, и Хинкмар остановился, чтобы оглядеться. Стены, потолок и сами колонны были продырявлены так, что напоминали решето. Плитки пола были раздавлены, с цепей, покрытых паутиной, свисали колья и заточенные полоски металла; деревянная решетка, утыканная гвоздями, лежала на грудах сломанных стрел. То были остатки защитных механизмов, ныне безобидных, установленных на случай вторжения тех, кто осмелится выбрать этот проход.

Ни на полу, ни на кольях Хинкмар не увидел человеческих останков.

«Те, кто были здесь до меня, знали об этом проходе достаточно много», – подумал он.

Хинкмар пошел дальше, уже медленнее, опасаясь, что какой-нибудь сохранившийся по сей день капкан может раздробить ему ступню.

Помещение с ловушками защищало подступы во второй зал. Здесь не было ничего похожего на дверь или проем, только несколько ниш со статуями украшали пустое помещение. Ученый нахмурился. Момент был решающий. Ложные подземелья всегда приводили в этот ужасный тупик. Дальнейшие указания, скрупулезно приведенные в его свитке, были бесполезны: он постоянно упирался в этот тупик.

Старик вытер лоб.

Подошел к нишам со статуями.

Хинкмар Ибн Жобаир был одним из самых загадочных представителей ислама, живших в XI веке. Он родился в 1038 году в Иордании и был известен как ученый, преподававший космогонию и науки о драгоценных камнях в Алеппо. Но помимо этого он занимался исследованиями, о которых не знала ни одна душа. День он посвящал ученикам, ночь – изысканиям, сном же он большей частью пренебрегал, надеясь отоспаться в другой жизни. Все знали, что уже почти тридцать лет он трудится, не щадя себя: кроме уроков, щедро оплачиваемых его хозяевами, были еще и долгие путешествия в одиночку, посвященные исследованиям.

Однако несколько месяцев назад, в марте 1096 года, его тайные занятия неожиданно полностью захватили его. Он перестал преподавать и оставил должность советника принцев. Ходили слухи, что несметные полчища франков направляются в Константинополь. Собственно говоря, это была не армия – разведчики мусульман подтверждали, что движущиеся к Константинополю людские массы большей частью состояли из женщин, детей и дряхлых стариков, намного меньше в них было солдат, снаряженных для военных действий. Знатные семьи не видели повода для беспокойства. Они не опасались христиан, вооруженных деревянными кольями. А вот Хинкмар, узнав об этом, пришел в ужас.

– …А что, если они идут завоевывать наши земли?

Его обеспокоенность раздражала как могущественных кади, так и мелкий торговый люд. И те, и другие считали, что неверные никогда не осмелятся вторгнуться на земли ислама, а если они и совершат подобное безумие, то все будут истреблены. Хинкмар так не думал. Он закрылся в келье, служившей ему кабинетом, обуреваемый мыслью, что не сможет завершить свой труд вовремя, до того как явятся франки, чтобы осквернить их землю и – кто знает! – пошатнуть власть Пророка.

– У них тоже есть хорошие ученые, – говорил он, имея в виду христиан. – Очень хорошие ученые…

Он стал трудиться денно и нощно, утратив всякую связь с Алеппо. Его ученики обеспокоились. Некоторые из них приносили к порогу его жилища фрукты и соки. Те, которым удавалось войти внутрь, ощущали на себе тяжесть молчания. Если они задавали вопросы, он не отвечал; он что-то бормотал вполголоса, писал, делал нетерпеливые жесты, брал то одну, то другую книгу из своей библиотеки. Однажды утром, невзирая на усталость, он вышел из дому с небольшим дорожным мешком. Он вызвал всеобщее удивление, отправившись в одиночку в южном направлении. К пустыне.