Андрей Посняков - Шпион Тамерлана

Андрей Посняков

Шпион Тамерлана

Глава 1

Октябрь 1396 г. Рязанское княжество. Встреча

…Ныне славою и честию обносима,

обаче к нашему достоинству отнюдь не прележима,

лестными словесы не хощем к тебе писати…

Ну и ну!

Иван Петрович Раничев посмотрелся в лужу, почесал свалявшуюся клочьями бороду – дикую, какую-то вовсе разбойничью, мокрую – вздохнул тяжко, хотел было плюнуть, да постеснялся проходивших мимо мужиков. Те направлялись к лесу по недавно восстановленному мосточку через неширокую коричневатую угрюмую реку, от которой и произошло название города – Угрюмов. Да сейчас, в конце октября, в день мучеников Маркиана и Мартирия, все вокруг было таким, что и в самом деле вот взял бы и плюнул! Серым, неласковым, грязным – и в самом деле – «грязник»-месяц, как его называли в народе. Недели как две тому назад отстояло бабье лето, светлое, с золотисто-шуршащими листьями, голубым небом и последним приветом тепла. А числа с десятого – да, с десятого, как раз на день святых мучеников Евлампия и Евлампии – зарядили дожди почти что и без перерыва. Заколдобилась земелюшка, пораскисали стежки-дорожки, ни пешему не пройти, ни конному не проехать. Мужики смотрели ночью на месяц – куда рога смотрят? Ежели на север – к сухой осени да быстрой зиме, а если на юг – к слякоти. На юг рога-то смотрели! На Евлампия задождило, а на Параскеву Пятницу такие дожди пошли – ливни! В те дни и бросил Иван в лесах повозку с лошадью – куда уж с ними! Жалко было бросать, да что поделаешь. Ну да и черт-то с ними, с повозкой да с лошадью, невелик и был товарец, больше для виду – ткани дешевенькие, сушеные фрукты, уже чуть погложенные червем, – так себе товар, да и лошадь, честно сказать, не ахти. Деньги – серебряные ордынские дирхемы – в пояс зашиты были. Дирхемы те получил Раничев от самого эмира Тимура – Тимур-ленга – Тимур-аксака – Железного Хромца – Тамерлана и как там еще его называют, получил на важное дело – выследить бежавших от гнева эмира ордынцев с беспутным ханом их, Тохтамышем, что, напрочь забыв благодарность, несколько раз вторгался в земли Тимура, пока тот не наказал его страшно, разгромив и разграбив Орду. Где теперь Сарай-Берке? Где Елец, где богатые крымские города? Нет их, лежат в развалинах, как вот и Угрюмов. Хотя… Похоже, отстраивается город! Не зря мужики в лес пошли – вона, и лошаденка там у них – бревна тащат. В этакую-то распутицу! Видно, хотят до морозов построиться.

Раничев отвлекся от задумчивого созерцания собственной внешности, выпрямил спину, посмотрел за полуразрушенные полководцем Тимура Османом стены. Вроде ведь ничего в городе не осталось после того пожарища, что устроили гулямы эмира… ан, нет! Вон вдалеке, за разрушенной башней, – дымки, рядом – новехонький частокол, хоромы, там вон еще дома – целая улица – кажется, аж сюда смолой пахнет! Сколько ж Иван не был здесь? Около года, а пожалуй, даже и больше. Как сразу после битвы захватили его в плен гулямы Энвер-бека, так и не видел с тех пор родных мест. Впрочем, родных ли? Еще раз вздохнув, Иван прикрыл глаза. Представил – вот сейчас распахнет веки, и… Тут, прямо напротив стены, – автобусная остановка, вот-вот подойдет маршрутка, во-он она уже выползает из-за угла, с улицы Коммунаров, желтая такая «газелька»! Сядь на нее – три остановки – и городской музей с вывеской салатного цвета, закрытый еще пока, по случаю раннего времени, ну да ничего, можно разбудить сторожа, подняться на второй этаж, благоговейно пройдя мимо экспозиций, а там уж на двери табличка, вернее, не табличка даже, ксероксная такая бумажка скромненькая – «И.П.Раничев. И.о. директора». И.П. Раничев – это он, Иван Петрович, кутающийся сейчас в куцый мохнатый плащ подле глубокой лужи, и есть. И.о. директора – тоже он, не утвердили еще пока в новой должности, не успели… Успеешь тут, когда такие дела приключились, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать! Прощаясь с утра с любовницей, Владой, – ух и женщина, из тех, что коня на скаку остановит, но вместе с тем вполне изящная, стройная, – Раничев не мог и представить, что так вот закончится день. Да что там день – жизнь! Прежняя, довольно-таки вольготная, как он сейчас вспоминал, жизнь. Ну, с женой не ладилось, и не жили уж вместе, да все не развестись было – некогда. Работа, друзья, хобби – по выходным играли с друзьями в группе в одном из городских баров, «Явосьме», что принадлежала некоему Максу, тоже знакомому с детства. Иван играл на басу, еще и пел, одноклассник Вадик – на гитаре, еще был клавишник Венька и ударник Михал Иваныч. Вот такое вот хобби у мужиков, которым уже давно за… за тридцать, да не за сорок же, да и за тридцать-то – не так уж и давно. Эх, сейчас бы вломить на басухе соло из песенки «Куин» «Драгон Аттак»! Под это соло вся «Явосьма» когда-то визжала. Да, увы, не сыщешь тут бас-гитару, днем с огнем не сыщешь, да что там бас-гитара, чанг – стремный такой инструмент, подаренный хозяином, Энвер-беком, – и тот ведь в телеге забыл, а когда вспомнил, то возвращаться уже не хотелось. Черт с ним, с чангом! Будет время, можно и гусли спроворить или гудок – вот уж поистине универсальная штука – и пальцами струны можно перебирать, и смычком – погудьем. Был у Ивана когда-то друг-скоморох – Ефим Гудок… Впрочем, почему был? Ведь все-таки удалось помочь им бежать из плена, Ефиму и длинноносому писцу Авраамке, должны ведь были бы убежать, чай, тогда еще не так далеко от родных мест ушли отягощенные добычей гулямы. Значит, где-то здесь сейчас сердечные – Ефим с Авраамкой. Хотя, конечно, могли и в иные места податься – чего тут, на развалинах, делать-то? Ну, конечно, не такие уж развалины, но все же… все же…

– Нет, это не Рио-де-Жанейро! – Очистив от грязи щегольские яловчатые сапоги, травчато-нежно-зеленые, узенькие, короткие – до половины икр, – с тонкой серебряной нитью по самому краю голенищ, Раничев передернул плечами. – И к сожалению – даже не Арбатов. Впрочем, не будем впадать в уныние… – Он неожиданно для себя улыбнулся: – В конце концов, бывало и хуже. Теперь-то уж грех жаловаться, с полным-то поясом серебра. Да и прикид вроде ничего себе, грязный, правда, так тут сейчас все грязные – экая непогодь!

Иван с неудовольствием посмотрел на затянутое низкими серыми тучами небо. Тучи изливались дождем – мелким, нудным, противным – плащ Ивана давно уж вымок, однако холода не чувствовалось – под плащом была однорядка, ярко-синяя, долгополая, из хорошего немецкого сукна, купленная где-то по пути взамен халата. Удобная оказалась вещь – просторная, без ворота, с длинными рукавами в прорезях, в которые можно – ежели распогодится – руки просунуть, ну а ежели дождь, то так – в рукава. Под однорядкой с желтыми витыми завязками-канителью имелся кафтан, вернее сказать, полукафтанец, тепло-коричневого неброского цвета, застегнутый на несколько деревянных пуговиц и подпоясанный сложенным в несколько рядов кумачовым поясом, в котором Раничев хранил серебро. Не очень длинный – чуть ниже колен – кафтан тем не менее считался вполне приличной одеждой, его можно было носить везде, в отличие, скажем, от короткого зипуна, предназначенного исключительно для поддевки или для домашнего ношения. Зипун у Ивана тоже был – правда, остался в повозке. Под кафтан была поддета салатного цвета рубаха из тонкой шерсти, вышитая по подолу и вороту бязью, на поясе имелся кожаный кошель-калита – для всякой мелочи, – кроме того кинжал в черных сафьяновых ножнах, исключительно для самообороны. Вот такой вот внешний вид – преуспевающий купчина средней руки или отъевшийся на хозяйских харчах приказчик, путешествующий по коммерческой надобности и не вызывающий ни у кого никаких подозрений. Не то что в тот раз, когда… Когда Иван, не собственной волею, объявился вдруг в здешних местах. В одежке по моде начала двадцать первого века, «маде ин» Польша-Турция-Китай. Уж конечно, казался тогда весьма подозрительным типом, потому и был вскоре схвачен людьми местного боярина Колбяты Собакина, сынок которого, Аксен… Впрочем, незачем пока вспоминать всяких гадов, дела надо делать.

Постояв немного на мосту, Раничев решительно направился в город. Да, дела нужно было делать. И те, что поручил ему Тимур, и личные, в первую очередь, конечно, личные, хотя они так тесно сплелись друг с другом, что Иван уже и не различал – какие где. Абу Ахмет! Вот кто нужен был и Раничеву, и потрясателю Вселенной – Тимуру. Абу Ахмет был даругом – могущественным чиновником ордынского хана Тохтамыша – и ярым врагом Тимура еще с давних времен. Ныне Тохтамыш был низвергнут с престола и обретался… черт знает где. С ним же, скорее всего, последовал и Абу Ахмет, правда, его, говорят, видели и в Самарканде, но, по последним, полученным людьми Тамерлана, сведениям, Абу Ахмет последовал-таки за своим опальным ханом. Зачем? Загадка. Пока загадка. И разрешить ее, волею эмира Тимура, придется Раничеву. Абу Ахмет… Человек со шрамом на левой щеке. Тот самый, что явился в грозу в музей и похитил перстень… вернее, пытался похитить – Иван помешал ему… или все ж таки не смог помешать? Кто знает? Именно этот перстень, как считал Раничев, и был причиной всего случившегося. И с его помощью, наверное, можно было бы вернуться домой, обратно, в свое время… если бы только еще знать – как? Эту тайну наверняка знал Абу Ахмет, которого и нужно было разыскать во что бы то ни стало. И убить – как приказал Тимур. Ну, насчет «убить» Иван пока не задумывался, главное было – найти. И узнать тайну, и вернуться… К друзьям, к любимой – гм… ну пусть считается, что к любимой – женщине, к работе, вообще к привычному своему миру, покинув вот этот, гнусный и подлый мирок, густо пропитанный запахом пожарищ и человеческой кровью. Мирок, в котором, однако, Иван успел уже обрести друзей: Ефима Гудка, Авраамку, мальчишку-акробата Салима – вот уж кто был себе на уме! – Тайгая, ордынского красавца-вельможу, смелого и честного воина и сибарита, обожавшего вино и женщин. Где-то сейчас они все? И где Евдокия, Евдокся? Девушка с зелеными глазами, которая… которая… Раничев улыбнулся. А ведь Евдокся должна быть где-то здесь. Он лично провожал ее с караваном бухарского купца ибн Файзиля. Караван шел на север, в Москву, и давно бы уже был здесь… Как и Евдокся. Черт, жаль, что не договорились о конкретном месте встречи – не до того было, Евдокся покидала столицу Тимура в спешке. Говорила, что отыщет родичей – семью боярина Евсея Ольбековича, геройски сложившего голову при обороне Угрюмова от войск Тамерлана. Покойный Евсей Ольбекович был не просто боярин, а угрюмовский володетель – наместник рязанского князя Олега Ивановича. Родичи его… могли, конечно, погибнуть, но быть может, не все? Кто-то из слуг наверняка остался в Угрюмове, а может, и все семейство… Ну, если и не здесь, тогда – в Переяславле, стольном городе княжества. Сворачивая на знакомую – отстроенную уже! – улицу, Иван так и представил: вот, подходит он к частоколу, стучит в ворота, те открываются, кланяется старый слуга, а на крыльце, в узорчатом, накинутом поверх сарафана летнике, стоит Евдокия, любимая Евдокся, стройная, белокожая, с длинной темно-русой косою. Стоит, улыбаясь чуть припухлыми губами, на щеках ямочки, а в глазах – зеленых, колдовских каких-то – слезы счастья. И так отчетливо представил всю эту картину Раничев, что, сворачивая за угол, аж напрягся весь в ожидании… И сглотнул слюну. Не было ворот, не было частокола, не было ни старого слуги, ни Евдокси, а на месте сожженной усадьбы кричали на голых деревьях вороны.