Татьяна Шередеко - Дыхательные практики для оздоровления, релаксации, высвобождения подавленных эмоций и многого другого

Между тем, если есть кто-либо, кто страдает и кричит об этом, то это младенец.

Появляющийся на свет ребенок не говорит? Смотрите же. Есть ли необходимость в комментариях?

Этот трагический лоб, кричащий рот, эти закрытые глаза и сомкнутые брови, эти трагические руки, умоляюще напряженные, отчаявшиеся, эти ноги с яростно толкающимися ступннями, которые, сгибаясь, пытаются защитить нежный живот, это тело, являющие собой лишь спазмы и потрясения.

Новорожденный ребенок не умеет говорить?

Он протестует, кричит всем своим существом: «Нет, не трогайте меня, оставьте меня!»

И в то же время умоляет: «Помогите мне! Помогите мне!»

Бросал ли кто когда-нибудь призыв более душераздирающий?

Однако кто слышит этот призыв, который бросает ребенок из мрака времени? Никто. Это ли не большая тайна?

– Значит, вы думаете, что… этот малыш, который кричит?.. Вы считаете, что этот младенец пытается сказать?.. Вы меня пугаете.

– Вам страшно? Я вас понимаю. Тогда все извинения хороши, «чтобы не видеть».

– Вы показываете здесь нам ребенка, которого мучают…

Увы, есть и дети-мученики, мы знаем.

«Чудовища! Что они делают с ним? Они его поколотили? Окунули в кипящее масло?

Положили на раскаленные угли?

Надо их приговорить, предать суду…»

Извращенные родители? Садисты? Чудовища?

Ничего подобного.

Обыкновенные люди, как вы и я.

«У них есть глаза, но они не видят.

Все для того, чтобы не видеть».

Это не издевательство над ребенком, это рождение.

Слепцы с широко открытыми глазами, не хотите ли признать, что это факт?

Итак, взгляните.

Святое семейство. По крайней мере, его современный вариант. Только что появилось на свет маленькое существо. Мать и отец рассматривают его с восхищением. Молодой акушер не может не разделить всеобщего ликования. Выражение счастья и удивления освещает все лица. Все светятся от удовольствия. Все, кроме ребенка.

Ребенок, какой ребенок?

Боже мой, это же невероятно!

Это маска невыразимой тоски, руки, поднесенные к голове…

Так выглядит смертельно раненный солдат, который через мгновение упадет, сраженный, на землю. Разве это рождение? Это убийство! И перед лицом такого страдания – такие восторженные родители! Это невероятно!

Да, это невероятно.

И все-таки это так.

Это ослепление просто необыкновенно. Каким чудом…

Чудом? Нет. Все, как всегда, все очень обыкновенно. Посмотрите-ка. Чему улыбается этот молодой врач? Счастью ребенка? Вовсе нет. Ему удались «его» роды. А это не всегда легко. Мать чувствует себя хорошо. Ребенок цел и невредим и громко кричит. Поэтому-то этот человек и доволен. Доволен сам собой, это понятно.

Теперь мать.

Восхищенное лицо. Эта женщина радуется красоте ребенка? Нет, конечно.

Она улыбается, потому что… все закончилось. Эти «безболезненные» роды, чему она верила лишь частично, – они удались! Она чувствует облегчение и даже гордость. И кто осмелится упрекнуть ее в этом?

Отец…

Этот человек, который, безусловно, не совершил ничего необыкновенного, все-таки верит в это. Ведь у него есть теперь наследник! Маленькое существо будет расти и, в свою очередь, производить потомство и воспроизводить – о, заблуждение! – бесценные совершенства автора. Естественно, что этот человек горд. В таком случае все бывают довольны. Довольны собой. Ибо, что касается самого ребенка… Нужно ли плакать?

Да. От такого ослепления.

Ведь только ослепление мешало понять смысл страдания матери и делало из родов Голгофу.

«Рожать будешь в муках». Слава богу… старое проклятие живо.

Но не пора ли теперь сделать для ребенка все то, что мы имели счастье сделать для его матери?

Да, да, совершим это новое чудо.

Но… как?

Рождение без боли может быть подготовлено.

Как же подготовить юного узника?

Давайте запустим тончайшие электроды через мягкий материнский живот, чтобы проникнуть в маленький череп?

О нет, ради Бога!

Мы знаем, какие подвиги совершает технология в наши дни. Но мы забываем, сколько садизма сокрыто порой в человеческом сердце: проникать, исследовать, разрывать, разрезать, рассекать…

Молодого исследователя, будущего нобелевского лауреата, вооруженного иглами, зондами, переполненного гордостью за свои электронные доспехи – что его вдохновляет? Любовь? Или амбиция?

Как некогда религия, так сейчас наука и исследования прикрывают преступления все тем же плащом респектабельности. Только чтобы спасти нас с вами, инквизиция пытала и сжигала на кострах, крестоносцы лили кровь рекой. Другие времена, другие нравы. Те же истоки вдохновения.

Умоляю, никаких электродов! Попытаемся просто понять.

Осмелившись задать себе вопрос: «Почему женщина страдает, рожая?» – мы поймем причину боли, истоки страха. Еще раз исполнимся смелостью, откроем наши сердца. Может быть, наконец удастся нам услышать, что так давно и безуспешно пытается сказать ребенок, появляясь на свет.

«Рождение – это страдание», – сказал Гаутама.

Рождение – это страдание. А не только роды. Рождаться на свет так же больно, как и давать жизнь. Когда говорилось «рождение – это страдание», Будда имел в виду не мать, а дитя.

А что касается ужаса рождения…

Ужас рождения – это не боль, а страх.

Для малыша этот мир – пугающий. Его разнообразие, огромность сводят с ума маленького путешественника. Он чувствует все! Абсолютно все, без фильтров, без выбора, без различия! Рождение – это гроза, ураган. А ребенок – терпящий кораблекрушение, уничтожаемый, поглощаемый стремительным приливом ощущений, которые он не умеет распознать. Наше единственное преступление в том, что мы не ведаем всей тонкости и остроты переживаемых новорожденным чувств. Эта свежесть чувств носит прекрасное название: юность. А мы, остальные, «взрослые люди», мы уже ничего больше не чувствуем. Наши чувства притуплены, пресыщены. Проклятие не возраста, а силы привычки делает нашу кожу такой же грубой, мертвой, бесчувственной, как шкура носорога, крокодила.

Новорожденный не видит? Это написано в книгах. Это в сознании всех людей…

Потому что иначе как представить себе, что кто-либо мог бы устремить на ребенка такие прожекторы, которые не вынес бы ни один хирург?

Может быть, уменьшить свет, когда дитя появляется на свет? Да разве со слепым церемонятся? Итак, новорожденный слеп?

Откроем же, наконец, глаза, что мы увидим?

Голова едва вышла, тело – еще нет, а ребенок уже широко открывает глаза.

Пусть он их тут же с криком закроет, а маленькое личико омрачится невыразимым страданием.

Глаза Михаила Строгова жгут саблей, раскаленной добела. Итак, когда же Жюль Верн проделал этот эксперимент?

Если бы хотели отметить ребенка печатью страдания и насилия, дать ему понять, что он попал к сумасшедшим, лучший способ доказать ему это, направив на него ослепляющие лампы.

Как готовится хорошая коррида? Как делают «хорошего» быка бешеным, пьяным от боли и ярости?

Целую неделю животное держат запертым в темноте. Затем его внезапно выпускают под ослепляющий свет арены. И тогда он нападает; надо, чтобы убивал.

Рычи, толпа!

Кричи, ребенок!

Слепой ли новорожденный? Ослепленный…

А что до слепых…

Теперь уши.

Глух ли новорожденный?

Не более чем слеп.

Когда он появляется на свет, он уже давно все слышит. В теле матери он узнает так много разных звуков! Скрип костей, урчание кишечника, и такой важный барабан, просто колдовской – сердце. И более грандиозная вещь, иногда как дуновение ветра, иногда как ураган, – «ее» дыхание. Затем – слово, «ее» голос, это единственный по тембру, модуляциям, настроению голос, с которым растет ребенок.

А шум окружающего мира!

Ребенок знает голос своего отца задолго до того, как встретит его. А все вместе – какой великолепный концерт!

Конечно, все это смягчено, ослаблено, притуплено околоплодными водами. Как грохочет этот мир, рожденный в волнах! Наши голоса, наши крики должны казаться несчастному младенцу тысячекратным раскатом грома. Кто помышляет говорить тихо в родильном отделении?

«Тужьтесь! Да тужьтесь же!»

Эти вопли должны очаровать ребенка.

Ах, несчастный ребенок, какое же это бедствие – родиться, в мгновение ока очутиться в океане нашего незнания, невольной жестокости! Может быть, твоя кожа, мой маленький, менее измучена?

Полноте, ведь младенец ничего не чувствует!

На самом деле ничего?

Чувствует ли что-нибудь эта боязливая кожица, которая не знает: друг или недруг к ней приближается, и начинает дрожать? Эта кожа, которая не знала ничего, кроме нежности и ласки прикосновений слизистых оболочек, что она встретит? Гигиенические салфетки, грубые ткани, а иногда даже щетку! О, терновый венец! Новорожденный малыш попадает прямо-таки на острые шипы. Вот он и кричит. А мы хохочем во все горло. При виде таких страданий хочется крикнуть: «Хватит! Достаточно!»