Джульетта Алвин - Музыкальная терапия для детей с аутизмом
Однако теперь она стала на два года старше, а для ребенка с аутизмом каждый следующий период приносит новые проблемы и потребность в помощи.
Второй период
Ниже описано событие, которое стало переломным для развития Памелы и окончательно сформировало наши взаимоотношения. С этого момента мы могли осторожно направлять наши занятия в русло обучения. Хотя в начале второго периода поведение Памелы уже изменилось, вот что я писала в своих заметках в то время:
Памела ждет, что все вокруг станет частью ее закрытого мира – слова, музыка, предметы и звуки, однако не использует ничего из этого, чтобы выражать себя. Она полностью воспринимает обстановку в комнате, понимает слова, слышит звуки, но, кажется, лишь «питается» всем этим и «проглатывает», не используя, не вступая с окружающим в нормальную, предполагающую ответные реакции, коммуникацию, что способствовало бы интеллектуальному и эмоциональному развитию. Памела ведет себя с музыкальными инструментами так, что кажется, она стремится «захватить», присвоить их, не делясь ни с кем. Они являются частью ее пространства – клавиатура фортепьяно, струны цитры, а также место на полу, стол. Она рьяно защищает свое пространство и инструменты, безоговорочно присвоенные, от любых посягательств. Она настолько увлечена инструментами, что едва ли замечает остальные предметы в комнате.
В начале второго периода я заметила, что вспышки раздражения у Памелы участились, но стали слабее. В целом, у нее наступил период регрессии, и она несколько растеряла свои достижения. Она была напряжена, скрежетала зубами сильнее, чем когда-либо, двигалась скованно. Регрессия, вероятно, наступила из-за неустойчивой ситуации в семье: Центр закрылся, отец заболел, маме пришлось очень тяжело. Девочка почувствовала себя незащищенной, была настроена негативно, ее поведение опять стало стереотипным, она замкнулась в себе, упрямая и всему сопротивляющаяся. И пыталась настроить меня против отца.
Плохое настроение Памелы ясно проявлялось в музыкальной комнате, девочка к этому времени уже научилась выражать его более открыто. Она отказывалась от некоторых занятий, которым раньше радовалась, включая и игру на фортепьяно, стала пугаться тарелки или же играла на ней не останавливаясь. Она опять могла играть лишь на одном пластинчатом колокольчике, и только на полу. И перестала пытаться точно воспроизводить звуки.
Мне пришлось придумывать новые музыкальные занятия, которые доставили бы Памеле удовольствие, с тем чтобы помочь ей преодолеть эту черную полосу. Я предложила ей новые инструменты – скрипку, виолончель, калимбу.[27] Я старалась не возбуждать ее слишком, хотела, чтобы она расслабилась, «лежа пластом» на полу. Также я старалась слегка изменять наши занятия, стремясь избежать того, чтобы они превратились в стереотипные действия. Эти изменения не повлияли на ее ощущение наших взаимоотношений как безопасных и надежных. По мере того как регрессия проходила, отношение Памелы ко мне приобретало более стабильный характер. Она уже признавала меня личностью и, если возникала такая потребность, отталкивала или сопротивлялась именно мне.
Памела уже осознанно воспринимала наши взаимоотношения и начала принимать наше партнерство. Ей очень нравилось тихонько лежать на полу рядом со мной и слушать спокойную музыку. Спустя некоторое время мы смогли работать вместе за ее маленьким столиком, и, если Памела сопротивлялась этому, я, не обращая внимания на ее крики и выкрутасы, крепко держала ее и отвечала в сходной манере, громким голосом. В дальнейшем, когда у нее случался эмоциональный стресс, она находила защиту в том, что, держа меня за обе руки, цеплялась за меня, словно боясь меня потерять. Она могла называть меня по имени тем странным голосом, который бывает у некоторых детей с аутизмом. Раньше Памела иногда не к месту называла мое имя, но теперь она уже соотносила его с реальным человеком и ситуацией.
Регрессия прошла, мы начали с того места, где остановились, и Памела стала музыкально развиваться. Ее музыкальные навыки отражали и нередко подстегивали ее общее развитие, включая и развитие личности.
Неистовое стремление к независимости помогло Памеле быстро осваивать технику игры на некоторых инструментах, обычно это было связано с тем, что она пыталась найти в музыке приятные для себя переживания. Она могла положить цитру рядом с клавиатурой фортепьяно и пытаться одновременно взять два одинаковых звука – нажимая на клавишу и дергая струну.
Памела была осторожна, но не пугалась, столкнувшись с чем-нибудь новым. Поначалу она не прикасалась к скрипке, которую я ей показала. Но, рассмотрев ее поближе, она оттолкнула мою руку от струн, чтобы «присвоить» инструмент себе. В конце концов Памела вполне освоилась со скрипкой: научилась довольно умело щипать струны и подвинчивать колки. И ей очень нравилось играть смычком на виолончели. Она персонифицировала инструменты, с которыми могла справиться. Говорила: «Спокойной ночи, звук», укладывая их спать. Несомненно, ее взаимоотношения с большой оркестровой тарелкой раскрыли многие из ее музыкальных пристрастий. Она постепенно идентифицировала себя с инструментом, и эта идентификация послужила ее музыкальному и психическому развитию во многих областях.
Первые несколько месяцев Памела боялась громких звуков тарелки, ее также пугали большие размеры тарелки, помещенной на подставку. Я не сняла тарелку, но накрыла ее большой подушкой. Девочка понимала, что тарелка никуда не делась, но находится в безопасной недосягаемости.
У Памелы были и две маленькие тарелочки, которых она не боялась. Они стояли на подставке, и Памела обращалась с ними бережно и вполне свободно. Время от времени, когда Памела играла на тарелках, я тихо ударяла по большой тарелке, и девочка останавливала игру и подходила к своему отцу, говоря: «Звук». В течение нескольких недель я повторяла эти действия, пока она не перестала бояться. Она продолжала очень тихо играть на своих тарелочках, и вот однажды я заметила, что она бьет по тарелкам все сильнее и сильнее и одновременно голосом издает громкие звуки. Было похоже, что Памела уже готова раскрыться и выразить себя с помощью громких звуков. Я тихонько постучала по большой тарелке, отвечая Памелиным звукам. Это послужило неким переломным моментом. Девочка осторожно приблизилась к большой тарелке, которую я не стала накрывать. Она стукнула по ней палочкой и, услышав звук, тут же отступила. Затем она подпрыгнула, как ошпаренная (ее обычная реакция на сильный резонанс), однако уже больше не пятилась, а осталась на месте. Постепенно она начала исследовать инструмент, подходя все ближе и ближе, пробуя бить – то так, то этак – по тарелке разными палочками или же стучать по ней ладонью или пальцами. Она выстукивала дробь на самой верхушке или же на нижней стороне тарелки, наблюдая за ней с напряженным любопытством и одновременно отвечая на вибрацию инструмента.
Памела все ближе «подбиралась» к тарелке, схватила ее и, утащив ее на свою территорию, продолжила играть на ней. Она изучала инструмент больше двадцати минут. Наконец, она поднесла тарелку к фортепьяно и стала играть на двух инструментах по очереди, словно подбирая или сравнивая их звуки.
Памела подружилась с этой тарелкой. Инструмент стал частью ее безопасного пространства, участником ее оркестра. У нее получилось терпеть, а потом и наслаждаться всем разнообразием звуков, которые она научилась сама контролировать – от самых тихих до самых громких, – не впадая в паническое беспокойство. Временами танцевала вокруг тарелки в каком-то ритуальном танце, однако при этом хорошо себя контролировала.
Когда у Памелы случился «темный» период, он двояко повлиял на ее взаимоотношения с тарелкой: девочка или держалась в стороне от инструмента, или же только с ним и занималась. Я оставила на ее усмотрение – накрывать или не накрывать тарелку подушкой. Эта тарелка нередко была «солистом» ее оркестра. Памела расставила вокруг нее несколько барабанов и маленьких тарелочек и играла на них по очереди. Делала она это весьма ритмично. Инструменты не погружали ее в навязчивое состояние, и Памела могла также слушать звуки, издаваемые мною. В завершение мы разыграли музыкальный диалог (в отличие от дуэта), в самой простой его форме:
Диалог
Тем не менее у Памелы еще сохранялись многие из ее навязчивых состояний и аутистических черт. Я пыталась как-то целенаправленно изменить их. Например, когда Памела уже было хотела хлопнуть в ладоши, я заставляла ее повернуть ладони быстрым вращательным движением. Я успевала предупредить появление ее нежелательной реакции, вовремя произнося: «Поверни ладони». Памела хорошо усвоила «урок», так что уже могла делать это без понукания.
Навязчивая тяга Памелы к личной мелодии-подписи не ослабевала. Это было крайняя форма «музыкального аутизма», и ее невозможно было ввести как средство коммуникации ни в один из наших музыкальных опытов.
