Кшиштоф Барановский - Вокруг света на Полонезе
_______________
* Польское выражение "zlam kark!" (дословно "сверни себе шею") соответствует в русском языке пожеланию "ни пуха, ни пера", "счастливого плавания" и т. п. - Прим. пер.
Яхта постепенно выходит из сильного крена, появляется небольшая скорость - всего полузла. Через несколько часов ветер ослабевает и мне снова приходится менять передние паруса, чтобы сохранить скорость. Смена парусов - привычное дело, тут не на что жаловаться. Но на спинакер я не хочу смотреть даже тогда, когда для этого не нужно поворачивать головы.
В тумане
Тот, кто выбирает "северную" трассу, знает, что выбирает туманы, холод, льды, плохую погоду. Я начинаю испытывать все это на себе. Вместе с тем это и самый короткий путь до Ньюпорта. Сейчас я к Америке ближе, чем к Европе, и радуюсь тому, что по сравнению с победителем предыдущей гонки запаздываю всего на два дня. Сравнение сомнительное, но другого просто нет: местоположение яхт в этой гонке либо неточно, либо вообще неизвестно.
В первые дни туман был слабым - мерцающая, как опал, дымка вокруг солнца. По мере приближения к Ньюфаундленду "Полонез" все чаще попадает в густую пелену. Видимость - не больше полумили. Все труднее ориентироваться по солнцу - свет его рассеивается, словно сквозь матовое стекло. Горизонта не видно, его скрывает серо-белый муслин тумана. Я каждый день слушаю сообщения о передвижении льдов и на карте отмечаю треугольниками границу появления айсбергов. В любую минуту можно проскочить ее. Пока же я непрерывно слежу за температурой воды и воздуха.
Почти у самого изголовья моей койки на стенке висит прибор, который всегда вызывает интерес у всех, кто посещает яхту. Это - электрический термометр, сконструированный товарищем по яхт-клубу, научным сотрудником Варшавского политехнического института Ежи Костро (Ежи - один из тех деятелей парусного спорта, кому "Полонез" обязан своим существованием). Снаружи к борту яхты прикреплен датчик, непрерывно выдающий значения температуры с точностью до половины градуса. В журнале я отмечаю: температура воды 12°C, воздуха 10°C.
Сегодня суббота, пятнадцатый день гонки. Ни туман, ни штормовой ветер не меняют установленного на "Полонезе" правила: по субботам я бреюсь. Вода от тряски проливается, мыло попадает на нос вместо усов, на лице несколько порезов. Но уж лучше все это, чем заросшая физиономия. Мне больше нравится отпускать волосы, а не бороду.
Краем уха слушаю передачу английского радио и вдруг вскакиваю в сильном волнении. Две "козырные" яхты британской команды недалеко от Ньюфаундленда! "Бритиш Стил" - в шестистах милях, "Стронгбоу" - в семистах. Хватаю циркуль и не верю своим глазам: "Полонез" тоже в семистах милях от Ньюфаундленда! Сильное волнение и слезы, выступившие на глаза, я могу объяснить огромным нервным напряжением, которое является уделом всех одиночных яхтсменов, управляющих яхтами и парусами в условиях, далеких от так называемого благоразумного плавания.
Кругом туман. Густой, насыщенный влагой, он закрывает весь мир, и даже штормовой ветер не в состоянии его развеять. Поднятые ветром высокие волны яростно налетают на яхту. При каждой их атаке слышен сильный треск, словно "Полонез" вот-вот развалится на куски. Яхта разрушается не от ветра, а от воды...
Выскакивая на палубу, я каждый раз удивляюсь, что мачты еще целы. Волны сотрясают яхту от топов мачт до киля. Трудно стоять, еще труднее сидеть и даже лежа на койке нужно быть начеку, чтобы не свалиться на пол. Спать в таком шуме невозможно. Читаю Форрестора "Капитан Коннектикут" и утешаю себя тем, что герой книги плыл в снег и мороз.
И все же ночью пытаюсь вздремнуть, хотя море силится раздавить мою деревянную скорлупку. Оно трясет и скручивает ее, будто это не 12-тонное судно, а бумажная лодчонка. Наверху, в снастях, воет ветер, огонь на мачте освещает небольшой круг вспененной воды, за пределами которого видна только белая стена. Я бросаю взгляд на отражатель и успокаиваю себя тем, что в этих местах, к северу от трансатлантических путей, вероятность встречи с судами ничтожна. Только рыбаки, наиболее отважные из моряков, тралят тут, не обращая внимания на туман. Так или иначе высматривать что-то впереди нет смысла, все равно ничего не видно. Я снова ложусь. В случае столкновения наверняка проснусь.
Сквозь сон до меня доносится оглушительный треск, однако ритм качки не меняется, значит, мачты стоят и паруса работают. Только утром обнаруживаются повреждения, нанесенные тяжелыми аккумуляторами, слишком слабо прикрепленными к борту. Я вспоминаю верфь, но сейчас это мало чему поможет. День предстоит трудный.
Среди айсбергов?
С немалым волнением пересек я границу района айсбергов, уточненную по последней метеосводке. Теперь чаще слежу за температурой воды и воздуха, хотя вокруг почти ничего не изменилось. "Полонез" идет по-прежнему, словно призрак, окутанный густым влажным туманом. Таращить глаза бесполезно - от соленых брызг только промокаешь и замерзаешь. Видимость днем не больше нескольких сот метров, а ночью - нескольких десятков. В такой обстановке скорее можно услышать, как разбиваются об айсберг волны, чем увидеть его самого.
Долго я привыкал к мысли о плавании во льдах, и вот теперь, когда в любую минуту может раздасться треск ломающегося о них форштевня, я спокоен. Уже несколько дней плыву на ощупь. Солнца не видно и проверить местоположение яхты нельзя.
Температура низкая - всего восемь градусов. Здесь не тропики. Иногда мне приходит в голову мысль: не попаду ли я ненароком к берегам Гренландии из-за какой-нибудь ошибки в навигации? Если бы кто-нибудь сказал мне об этом сейчас, я счел бы шутку неуместной. Однако то, что ветер, все время дувший с юго-запада, удерживал меня на одном галсе, и яхта пошла чуть севернее, чем я предполагал, - реальность.
В Плимуте нас информировали о необычном продвижении айсбергов на юг в этом году. Я твердо решил пересечь опасный район севернее Ньюфаундлендской банки. Она славится изобилием рыбы, паршивой погодой, туманами и айсбергами, наиболее крупные из которых "любят бросать якорь" на мелководье. Отсюда многоструйное Лабрадорское течение разносит айсберги во все стороны, и они сеют опасность на судоходных трассах.
Локатора на моей яхте нет, поэтому, удастся ли избежать столкновения с ними, зависит от счастливой случайности. Я решил пересечь Лабрадорское течение севернее банки, рассчитывая на то, что зона дрейфующих айсбергов там сравнительно узкая.
Позже, уже будучи в Ньюпорте, я разговорился со знакомым англичанином, который в то же самое время пролетал над Лабрадором на самолете. Хорошо, что я не слышал его рассказа раньше...
Уставившись на стрелку прибора, показывающего температуру воды, я уговаривал себя не думать о льдах, пока она не опустится ниже четырех градусов. Таким образом, в моем воображении "Полонез" пробирался в густом тумане по безопасному водному коридору, свободному ото льдов.
Как-то температура воздуха снизилась до 6°C, повеяло морозцем. Слышался запах рыбы и водорослей. Пронизывающий холод и затихающий ветер наводили на мысль о том, что сразу за туманной стеной начинается ледяная стена. У меня было желание громко крикнуть, чтобы услышать собственное эхо. А вокруг по-прежнему ничего не менялось. И поскольку я по природе фаталист, я решил приготовить... роскошный обед.
Даже сообщение радио Сент-Джонса о том, что во многих местах проходы забиты льдами, не испортило мне аппетита. К тому же перечислялись дальние районы Лабрадора.
На первое у меня был гороховый суп с копченой свининой, очень горячий, как раз для морозной погоды. На второе - гуляш с рассыпчатой гречневой кашей, на десерт - чай, печенье, халва. В дополнение ко всему две бутылки, каждая размером с небольшой бокал, знаменитого зеленогурского вина.
Мне явно везло: зловещих льдов воочию я не видел, зато сны вознаграждали меня за это сторицей. Мне снились то страшные обломки льдин величиной с "Полонез", то телега, которую понесли лошади. Еще я разбирал дом, пущенный на слом, и удирал от белых медведей. Вероятно, иногда я просыпался от собственного крика, но в одиночном плавании переход от сна к бодрствованию настолько молниеносен, что момент пробуждения невозможно зафиксировать.
Ближе к Ньюфаундленду я сумел уточнить свое местоположение с помощью радиопеленга. Видимости все не было, и я проводил время под палубой, зашивая паруса и слушая американские станции. День прошел спокойно, зато ночью мне приснился бобслей - как дополнение к гонке... Ветер угрожающе быстро ослабевал.
Штиль
Яхта переваливается с борта на борт, как утка, но с места не двигается. В ритме наклона мачт колеблются на мертвой волне паруса, вытряхивая остатки воздуха. Уже третьи сутки я толкусь возле Ньюфаундленда: делаю не больше 30 миль за день, и в основном не туда, куда мне нужно. Пешком и то быстрее...
До сих пор "Полонез" выдерживал довольно приличную среднюю скорость. "Северный" путь, правда, не очень приятный, но самый короткий, дал мне небольшой выигрыш во времени, которое другие яхты потеряли, обходя район айсбергов. А теперь все пошло прахом. Я трясусь в бессильной ярости, но сделать ничего не могу - нет ветра...
