Юрий Власов - Соленые радости
Роюсь в чемодане. Вот томик Тютчева – подарок Цорна после моего выступления в Тампере. Пожалуй, так целую библиотеку домой привезу. Со школьных лет не перечитывал Тютчева. Мне по душе равнодушие Тютчева к судьбе своих стихов. Чувства, мысли выражены – остальное не суть важно. Тогда, в юности, я принял это за дряблость души, недостаток жизненной энергии, аристократическую пресыщенность.
Часы после полуночи отличное время для свиданий с прошлым. Читаю стихи, посвященные Елене Александровне Денисьевой – последней любви поэта.
Я стою посреди комнаты. В руке томик стихов, но я теряю слова. Кто напялил на меня эти одежды скомороха?..
Подхожу к окну. Белая ночь во всех окнах. Омуты стекол.
На все согласен, лишь бы найти, в чем бесконечность воли. Это не бред – я найду формулы бесконечности воли. Я хочу вложить в свои дни гораздо больше, чем им назначено. Только бы подобраться к этим формулам. В победах развитие всех форм жизни.
Запираю номер. На ходу набрасываю плащ. Рекорд? Зачем дурачить себя? Хубер испробовал все. И в слова тоже наигрался…
Администратор с любопытством надевает очки, подслеповато щурится. Перед ним батарея пивных бутылок. Он без пиджака. Верхняя пуговица рубашки расстегнута, галстук приспущен. Углы вестибюля, лестницы, высокий потолок размыты ночными тенями. Красно горят сигнальные цифры лифта. В выпуклом стекле часов над головой администратора искры отраженных огней. Вспоминаю парижского портье… Похожи…
Дверь-вертушка выталкивает меня в молочные сумерки. Приглядываюсь к ночи: дымчатые контуры деревьев, призрачно-хрупкие фонарные столбы, погашенная строгость домов, лужи под белым глянцем. Снова я в ночном дозоре. Иду бритыми пустыми улицами. Всю жизнь у меня не было времени рассмотреть себя – теперь есть. Я был обманут покоем своих ночей.
Полирую мостовые ботинками. Хриплым дыханием пытаюсь обогнать свои шаги. Кружится голова. Еще не хватало, чтобы я свалился в обморок. И это я?! Я – самый сильный?! Я, который всей огромностью силы беспомощен?! Но жалким, быть жалким?..
Ноги листают страницы улиц.
Гонка с «экстримом» продолжается. Придвигаю кресло к окну, сажусь и смотрю на эту белую ночь.
Ночами я один. Я могу расшнуровать все свои чувства и ни к чему не примеривать их. В ночах много добра. Без этих встреч с собой, наверное, совсем потерял бы себя.
Волнуюсь. Поглядываю на часы. Думаю о рекорде.
Я следовал всем предписаниям силы; я вел себя, как покорный механизм. Мне было несладко, но мышцы получили отдых, пусть незначительный, но отдых. В этот раз мне хватит и нескольких часов сна. Одна ночь для моего физического состояния значит немного. Я выстоял. Я должен подчинить «железо». В семнадцати попытках взять рекорд в Париже, Лионе, Тампере, Оулу, я хорошо притерся к весу.
Единственное средство выжить – это борьба. И чтобы потом все пригодилось людям. Рекорд докажет мою способность управлять собой. Превратить волю в самый надежный мускул. Тогда уже ничто не собьет с ног! Случайностей быть не должно. Случай должен подчиняться моим расчетам.
Странно, прожил тридцать три года и вдруг находишь в себе подлоги. Ты из набора инстинктов, из чужих мнений, из выжеванных истин…
Я сижу в кресле. Крыши большого города плавают в дымке северной ночи.
Воля есть нечто способное к изменчивости, а значит, упражняется. Значит, падения и срывы происходят из-за несоответствия воли и цели. Следовательно, сообразно целям должна совершенствоваться воля. И ее необходимо упражнять.
Я стараюсь держаться расслабленно. Эти часы тоже должны пойти на пользу мышцам. Расслабленно полулежу в кресле. Я очень тяжел мышцами.
Я кропотливо распутываю свои мысли, чувства. Моя ошибка не в формулах тренировок. Нет! Конечно, нет! Если бы это была ошибка только в расчетах силы, я давно поднялся бы. Я умею подниматься…
Я очень тороплив. Рекорд уже примеривается к моей силе.
Я должен подгрести штангу одним усилием под себя и уйти в «сед», чтобы обогнать штангу и принять вес в самом выгодном положении. Надо обогнать штангу, тогда она ляжет на грудь точно, без удара. И сразу вывести локти вперед.
Мах! Без чистых, расслабленных мышц это движение невозможно. А я? Я в зачумленных усталостью мышцах, в узлах надсаженных мышц.
Мой шанс – это точность. Все элементы должны быть идеально состыкованы. Я должен очень точно сыграть свою партию. Я должен вести штангу по наивыгоднейшей траектории. Усталости будут вышибать ее из этой траектории. Я должен контролировать прохождение веса. Я не смею потерять на возникающих вредных рычагах ни грамма усилия. Я должен слиться с «железом».
И конечно, старт. Не обмануть себя в старте. Расслабиться, вывести плечи слегка за гриф. Не зажать гриф. И ступни в этот раз поставить чуть уже – мощнее сработают ноги…
Далеким ритмом начинает оживать будущее усилие. Оно ищет меня. Отбрасывает залежалые слова. Пробует все слова. Я прозреваю мышцами, такт за тактом проигрываю будущее усилие.
Ночь прожорлива на мои слова. Ночь слушает все слова. Налегла на меня – белая, бездонная тварь.
Каждой мышцей вспоминаю «железо». Я перевязан горячими мышцами. Порой у меня кружится голова. Но завтра этого не будет. Почему завтра? Сегодня! Уже сегодня! Считанные часы отделяют меня от поединка.
Ночь любопытна. Я понимаю все ее вопросы, тишину ее вопросов.
Нечто могучее наперекор отчаяниям и здравому смыслу связывает меня с жизнью.
Особенная ночь. Особенные часы. Неизвестность будущих часов. Самых важных часов.
«Одомашним и этот рекорд», – шепчу я ей.
Жить не сказками музейных холстов, не книжной пылью и бредом похвал. Слышать свой голос.
Все вспомнить. Все забыть и все вспомнить. Стать другим.
Все только начинается. Пока есть возможность ставить эксперимент – буду тренироваться. Хубер зря поспешил. Есть выход.
Я встаю и смотрю на ночь. Мы так и стоим напротив друг друга: я и она во весь рост. Странная ночь. Ночь, обряженная в мускулы рекорда. Мои выдуманные страсти.
Мышца проявляет наибольшую силу в определенном положении – единственном положении. Годами я шлифовал эту точность движения.
Смотрю на ночь. Не видел прежде майских северных ночей.
Веду штангу по мышцам. Слышу все усилия, все переключения. Раскрываюсь в подрыве. Я даже включаю мышцы стопы. Их натяжение прибавляю к последнему усилию. В самый последний момент привстаю на носки. Замираю в этом последнем натяжении. Я замираю прежде, чем обмануть вес и уйти под него, когда он еще будет ползти вверх.
Снова и снова проверяю напряжение мышц, настраиваю мышцы. Чувствую сопротивление грифа.
Гроздья двадцатипятикилограммовых дисков раскачивают гриф, осаживают меня, лишают дыхания. Но встать, встать! Губы шепчут все злые слова команд.
Прихожу в себя. Пробую руками мышцы. Надменно не замечаю сомнения. Обхожу все сомнения.
Я должен поднять уровень срабатывания своего стрессового механизма – поднять свой «стрессовый порог». Вывести эту борьбу на новый, гораздо более высокий уровень – вот результат «экстремального» поиска. Еще больший накал борьбы – вот итог потрясения, вот выход! Вот что я не мог найти!
Главная задача – поднять порог срабатывания стрессового механизма. Тогда ничто не будет связывать меня. Природа человека должна отвечать целям и задачам, которые он ставит перед собой. Она не должна ограничивать задачи разума. И я должен превратить стрессовый механизм в свое орудие. Становиться другим, быть другим, быть в вечном изменении, быть выражением изменения. Волей изменять свою организацию, знать направление этих изменений, заново создавать себя.
Жар нашей крови, ветры суровых зим и облака дерзких надежд. Я принуждаю разум прислуживать моей воле. Я всегда спешу. Я жаден. Я отрицаю все конечные цели. Твари стерегут нас в законченности целей. Нет конца, не может быть конца. Воля не признает ограниченность смыслов. Воля дарует будущее. Я поклоняюсь неизбежности будущего.
Я переберу все дни, смешаю все дни, спутаю все дни.
Приговоры всех неудач не отнимут у меня смысла моих шагов.
Я беспечен. Я спокоен. Я безразличен. Я равнодушен. Я жаден. Я нахожу себя в пыли старых книг и пыли всех дорог – в бесчисленности всех будущих жизней. Я беспечен и равнодушен, потому что отрицаю ограниченность всех помыслов, заказанность чувств.
Я смеюсь над всеми, кто пытается придать смыслам и целям убогий смысл единственности. Как может быть неизменным то, что по природе своей вечно, изменчиво- Бытие, частное и общее. Я смеюсь над непогрешимостью и непогрешимыми. Я презираю удачи. Я юродствую, когда слышу о совершенстве. Совершенство – это приговор для больших надежд, это холодные, мертвые руки. Это только мертвые руки. Я всегда вижу лишь начало совершенства. Все логические построения в великом движении, в смешении и хаосе. Извлекать их из жизни – это и есть разум, вечность каждого и всех!
