Эдуард Стрельцов - Вижу поле...
Но болельщики «Спартака», кажется, довольны. «Спартак» побеждает. Правда, в сборную Бесков что-то немного своих зовет. Тем не менее «Спартак» все последние годы среди лидеров. Чего про «Торпедо» не скажешь.
Успехи при Иванове у «Торпедо», однако, тоже были. И «бронза», и кубок, и первое место в семьдесят шестом году взяли, правда, в осеннем розыгрыше, который в один круг разыгрывали, что, простите меня, с настоящим чемпионатом не сравнишь.
Ни в коем случае не думаю, что Марьенко Виктор Семенович, при котором «Торпедо» одержало в шестьдесят пятом году победу гораздо весомее, был тренером более торпедовским, чем Кузьма. Но у него в распоряжении было несколько настоящих торпедовских игроков — и в первую очередь Валентин Иванов.
Так почему же я (да и не только я) говорю, что плохо, когда тренер, бывший большим игроком, хочет видеть в своих игроках себя — и никого другого?
Да потому, что в каждом поколении верность стилю, которого клуб придерживается, выражается по-разному. В духе, как говорится, времени.
Преемственность — не копия, а только понимание сути командной игры с помощью и под влиянием лучших из мастеров старшего поколения.
А вот когда тренер бережет классных игроков, его напрасно обвиняют в жалости к ним или в недоверии к новым. Все как раз для новых и делается. Кто сумел войти в настоящую игру с настоящими игроками, тот в такой игре и укрепится и сам наверняка кем-то станет. И ничего страшного, если станет со временем, испытав конкуренцию.
Страшно, если в основном составе человек закрепляется только потому, что у тренера никакого выбора нет.
И вот Иванову достаточно часто приходится быть в такой ситуации — довольствоваться далеко не лучшими исполнителями. И это, конечно, портит ему и настроение, и характер, и без того не самый легкий, как и у большинства у нас.
Не сомневаюсь, что вкус к настоящему футболу у Кузьмы по-прежнему безупречный — и ему нелегко мириться с игрой не на самом высоком уровне. Правда, я огорчился, когда после стажировки в Англии Кузьма поспешил перевести игру на новые, «жесткие», рельсы. Это, по-моему, не торпедовский путь.
Думаю, что и Кузьма в глубине души со мной согласен.
Но хорошо рассуждать, когда не ты отвечаешь за постановку всего дела, когда не с тебя спрашивают победы и очки, когда не с тебя «снимают голову» за поражения. Особенно ведь обидно, что и болельщики спокойнее относятся к потерянной командой игре, чем к потерянным очкам. А тренеру, конечно, страшновато оставаться без влиятельных союзников.
И все же, не испытав себя в большой тренерской работе, рискуя выглядеть наивным и поставить под сомнение свою предстоящую тренерскую деятельность, продолжаю думать, что правда за игрой.
В итоге все равно победят те, кто умеет играть, кто лучше играет — как бы ни менялся футбол, как бы времена ни менялись.
И когда на международной арене побеждают, наконец, тбилисские динамовцы, которых столько упрекали за слишком уж большую самобытность, я, конечно, особенно радуюсь.
Тбилисцев хвалили всегда за стиль, но упрекали обычно за слабую волю. Но они — новое поколение, новый тренер — проявили волю, прежде всего, в том, что оставались верны своему стилю. Ну и выросли в такси верности как спортсмены…
…Я чувствую — пора заканчивать книгу. Мне кажется, что время работы над ней выбрано было удачно. Мы начинали в дни, когда я ждал ответа, решения — примут ли меня в число слушателей Высшей школы тренеров. Сейчас, однако, занятия уже в самом разгаре — и для продолжения книги остается только воскресенье. К тому же из-за новых забот, новых впечатлений уже и не так расположен бываешь к воспоминаниям.
Как-никак воспоминания в не преклонные еще годы все равно не заменяют непосредственного участия в событиях.
Я заметил, что особенно охотно рассказываю о годах, когда играл заметную, как мне кажется, роль в большом футболе.
Может быть, и мыслей о жизни и о игре у меня тогда было поменьше, но так вот получается: говорил я о том, что к давним временам относится, с гораздо большей уверенностью, чем о своем сегодняшнем дне.
Это, в общем-то, досадно — я же старше стал, умнее, опытнее. А говорю о понятом, наконец, и пережитом вдруг с какой-то неуверенностью. Но можно меня, наверное, и оправдать.
Ведь авторитет, заставляющий, надеюсь, читающих со вниманием следить за моим рассказом, приобретен во времена достаточно давние, особенно по футбольным меркам, где любое влияние, любая известность в большинстве случаев ненадолго.
И я не могу быть уверенным в том, что мои сегодняшние соображения о сегодняшнем футболе покажутся большинству интересными и важными, раз я сейчас как бы в стороне от большого футбола.
Но сам-то я не ощущаю себя в стороне от главных в нем событий…
…Я выхожу играть за ветеранов — и снова убеждаюсь, что качество, за которое меня всегда хвалили, остается при мне по-прежнему — я вижу поле.
Я вижу его не в прошедшем времени.
На футбольном поле я никогда не чувствовал себя одиноким, хотя и не всегда бывал так понят партнерами, как мне этого хотелось, но игра продолжалась, и я продолжал надеяться.
Надеюсь, я и сейчас, что жизнь моя, связанная с футбольным полем, позволит мне увидеть и понять еще многое…
Стрельцов захотел закончить книгу несколько неожиданно, не включив в завершающую главу — а была ведь такая возможность — почти ничего из того, что так или иначе вошло в его беседы с корреспондентами по ходу последних футбольных сезонов, не вернулся здесь к тем мыслям, что присутствовали в его обозрении отдельных игр сезона, например, восемьдесят первого года.
Стрельцову не всегда удавалось высказать на словах свои всегда самостоятельные мысли о футболе, и он довольно спокойно относился обычно к тому, что отражены его соображения бывают в словах и фразах достаточно общих, не помеченных индивидуальностью.
Но в книге он настойчиво избегал общих мест и, конечно, не его вина, что перевод со «стрельцовского» оказывался достаточно приблизительным.
Утешением всем нам может, однако, послужить то, что истинно «стрельцовское» — не слова. Скорее уж — жест, движение.
Футбол Стрельцова — картина в картине всего нашего футбола.
Стиль игры Стрельцова вряд ли повторим, вряд ли воспроизводим в других измерениях, кроме сиюминутных измерений самой его игры. Думаю, что даже видеозапись, вырванная из контекста тех дней, в которые выходил на поле Стрельцов, без атмосферы ожидания тех дней, предвкушения их, не столь уж выразительной показалась бы нам сейчас.
Фотографии, сохранившие моменты его игры, интереснее всего в его собственной компоновке, окрашенные особой интонацией его личного комментария, — он редко обращался в наших беседах к старым фотографиям. Но запомнилось мне, как смотрел он на себя, схваченного изображением, — без видимой гордости, но с некоторым удивлением.
Влияние игры Стрельцова при всей невозможности копий, тем не менее, ощутимо и в нынешнем футболе. Не так заметно, как всем бы нам, наверное, хотелось, но кое-что сохранено от Стрельцова. Редко услышишь репортаж с матча, где бы пас пяткой не назвали «стрельцовским». И ведь не Стрельцовым лично удар пяткой изобретен, а вот запомнился больше всего в исполнении Стрельцова.
Не в каждом из наших разговоров, не в каждой из наших встреч в связи с подготовкой этой книги Стрельцов бывал одинаково словоохотлив — воспоминания далеко не всегда давались ему легко, иногда он и замыкался в себе. Ко и бывал же, однако, в своих рассказах почти столь же артистичен, как и на футбольном поле. Щедро, откровенно и безжалостно к себе порой делился тем, чего с трибун никак было не разглядеть, не разгадать.
Иногда он сам звонил — волновался за сроки сдачи рукописи. Иногда же казался равнодушным к судьбе книги, сильно сомневался — реально ли, возможно ли, удобно ли перед теми, с кем играл, рассказывать в ней все так, «как оно на самом деле было»?
Он подвластен бывал разным настроениям, но интуитивно определял: в каком настроении следует вести рассказ. Ему очень не хотелось той напраслины, что обычно возникает в разговорах, когда начинают ворошить прежние обиды, углубляются в историю собственных неприятностей…
Стрельцов иногда излишне, на мой взгляд, принижал, что ли, себя в разборе отдельных жизненных и футбольных ситуаций, излишне стопорил внимание на промахах своих и ошибках.
Излишне — потому что в характере его, пожалуй, преобладает вечная победительность. Не навязчивость, не настырность, но спокойная победктельность. Отходчивость его и кажущееся легкомыслие, лишающие его солидности, требуемой в некоторых житейских обстоятельствах, — скорее всего, проистекают из его чувства собственного достоинства, в том, наверное, и выражающееся, что от многих принятых в нашем быту условностей Стрельцов легко отказывается, правда, нередко и во вред себе, своей общественной репутации…
