Петр Дементьев - Пека о себе, или Футбол начинается в детстве

Петр Дементьев

Пека о себе, или Футбол начинается в детстве

Светлой памяти моей жены Дементьевой Музы Николаевны посвящается

От редактора

Моему поколению увидеть на поле Петра Тимофеевича Дементьева не довелось. Да и вне поля тоже, потому как, в отличие от иных сверстников, он не стал ни тренером, ни футбольным функционером, регулярно появляющимися на телеэкране, Я увидел его впервые совершенно случайно лет шесть назад, когда беседовал в помещении ФК «Спартак» с Борисом Разинским о проблемах ветеранского футбола. Дверь кабинета отворилась, и на пороге возникла просто-таки мальчишеская фигура — но пожилого человека. Он перебросился с Разинским несколькими фразами и вышел, а мой собеседник пояснил, кивая вслед:

— Знаешь, кто это был? Петр Дементьев!

С его братом, недавно ушедшим из жизни Николаем Тимофеевичем, мне удалось познакомиться поближе, делая материал для журнала. И запомнилось из рассказа Дементьева-младшего, как в тридцатые годы вызвал Петра крупный чин ленинградского НКВД. А Петр ответил — раз ему надо меня видеть, пусть он и приезжает. Такое, наверное, мог себе позволить только человек, обладающий и всенародной популярностью, и личным бесстрашием.

А о другом случае, совсем недавнем, поведал мне Евгений Ловчев. Возглавляемое им малое предприятие помогало Петру Тимофеевичу и другим ветеранам материально, и однажды раздался звонок:

— Женя, это Дементьев. Мне теперь «Спартак» стал к пенсии доплачивать, так что, может, вы эти деньги кому-нибудь другому предложите?

Рукопись воспоминаний Петра Тимофеевича тоже ждала непростая судьба. Его дочь Муза Петровна сделала литературную запись, были подобраны снимки, но где взять средства на издание? Несколько вариантов со спонсорами отпало, пока в роли издателя не выступило Акционерное общество «Лужники». Его генеральный директор Владимир Алешин известный в футболе человек, входит в президиум РФС, представляет нашу страну в УЕФА, регулярно играет за сборную правительства Москвы.

Петр Дементьев в своей документальной книге не подгоняет собственную точку зрения под общепризнанные положения Пусть что-то покажется читателю спорным, но тем интереснее взять книгу в руки.

Часть первая

СТРАНИЦЫ МОЕЙ ФУТБОЛЬНОЙ БИОГРАФИИ

Глава первая

О детстве и о том, как я подружился с футбольным мячом

Родился я в Петрограде в многодетной семье, будучи предпоследним ребенком. Детские годы пришлись на очень трудные времена: первая мировая война, Октябрьская революция, гражданская война, разруха, голод…

Из моих одиннадцати братьев и сестер остались в живых только пятеро. Чудом выжил и я, перенеся тяжелейшую скарлатину. В памяти запечатлелось, как разрезают валенки, чтобы снять их с моих опухших почерневших ног. Тогда-то и решил отец отправить меня вместе с матерью и братом Колей, который был моложе на два года, в деревню Лыпышево к своему старшему брату Евсею. Ходить я еще не мог, и отец нес меня на руках до вокзала. Посадил нас на поезд, шедший до Гдова, а там нас встретил дядя Евсей и повез на телеге в сказочно красивые места, где среди сосновых боров, еловых лесов и разнотравья лугов затерялась деревенька Лыпышево.

Дом у дяди был небольшой, одноэтажный и стоял на берегу неглубокой речушки, не имевшей названия. Нам выделили комнату с широкой теплой печкой, на которой я спал. Здоровая пища и целебный воздух скоро поставили меня на ноги. Хотя достаток в семье дяди был, работали все, включая сына Григория и дочь Наталью, очень похожих на своего отца — таких же высоких, здоровых и красивых. Они всей семьей сеяли рожь и овес на отведенной полоске земли за речкой, молотили зерно, отвозили его молоть на мельницу — словом, несли на себе все тяготы крестьянского труда. Дядя Евсей был к тому же искусным бондарем.

В сарае рядом с домом размещалась его мастерская, где стоял запах смолы и свежих стружек.

Я, как только окреп, стал вносить свою посильную трудовую лепту: собирал в лесу грибы, ягоды, ловил рыбу самодельной удочкой, подвязывая к ней на нитке крючок, вырезанный из сучка дерева. Особого умения здесь не требовалось, так как и ягод, и грибов, и рыбы в тех местах было вдоволь. Труднее было ездить в ночное пасти лошадей — дядину и еще двух для заработка. Платили продуктами, большей частью картошкой. Пастбище находилось у реки Плюсы, и добирался я туда не без приключений. Роста я был маленького, самому забраться на лошадь мне не удавалось: обычно меня подсаживал дядя Евсей. Беда подстерегала у овсяного поля, куда лошади забирались и не хотели выходить. Я с досады плакал, не зная, что и делать. Спасибо, выручал старший конюх — помогал вывести их из овса. А дальше была река Плюса, откуда открывался такой великолепный вид на высокий противоположный берег с домишками деревеньки Лысковщины, лесами и раздольем лугов, что просто захватывало дух. Старший конюх разжигал костер и сидел около него всю ночь, сторожа лошадей. А мы, ребятишки, спали рядом с ним у костра. В холодные ночи забирались в сарай, где хранилось сено.

Однако деревенька жила не одним трудом. Молодежь любила развлечения, разные подвижные игры, в особенности килки — игру, перенятую, судя по названию, у соседей-эстонцев. Играли в нее часто, особенно по церковным праздникам, свято соблюдаемым в деревне. На поляне около речки собирались две команды по пять-шесть человек в каждой. Игроки одной из них выполняли поочередно удары по деревянному шару деревянной битой. Шар подбрасывал игрок водящей команды, его товарищи располагались в поле. Выполнив удар, надо было быстро бежать за своей отлетевшей битой и вернуться назад, пока кто-то из соперников не перехватит летящий шар своей битой. Чтобы не проиграть, нужна была недюжинная скорость бега на отрезке 30–50 метров и точное попадание по шару. Мне это удавалось, и меня наперебой приглашали в команду старшие ребята. Бросал биту я так резко, что водящие игроки пугались:

— Петька, да ты нас убьешь!

На что я отвечал:

— Не бойтесь, не промахнусь!

И действительно, никогда не промахивался. Если в килки играли в любое время года, то в маслянку только зимой, когда замерзала речка. Делали во льду лунки и пасовали друг другу палками деревянный шар. Располагавшийся в центре водящий игрок должен был отнять шар и занять чью-либо лунку во время перемещения остальных игроков. Эта незатейливая игра развила у меня умение вести шар, держа палку одной рукой, очень пригодившееся впоследствии в хоккее.

Дома сидеть не любил и в зимнее время. Когда трещал мороз и ребят не выпускали на улицу, катался один на санках и ледянке с горы или на коньках и лыжах по льду замерзшей речки. Санки и коньки делал мне дядя Евсей — мастер на все руки. Для коньков он брал небольшие деревянные полоски и вставлял между ними кусочки железа, ну а санки у него получались просто превосходные. Глядя на дядину работу, я изготовил себе лыжи. Взял полоски от старой бочки, набил на них кусочки кожи, валявшиеся на полу в мастерской у дяди, и соорудил лыжные крепления. Начинал кататься, когда лед на реке был еще не очень крепким, и частенько проваливался в воду. Хорошо, что речка была неглубокая, да и дом рядом. Забирался сушиться на печку, выслушивая, как мать сердито бранит меня за неосторожность. В таких случаях мою сторону всегда принимал дядя Евсей, внушавший мне ничего не бояться. Так же бесстрашно катался я с горок на ледянке. Брал у дяди Евсея пилу, вырезал из панциря реки кусок льда толщиной с полметра, садился на него и съезжал с крутого берега вниз. Кувыркался, падал, вставал, и все повторялось снова, хотя набивал себе синяки и шишки.

Любимой летней забавой было, конечно, купание в речке. Плавать, как и все деревенские ребята, научился сам. Летом ребятишкам поручали присматривать за коровами. Спасаясь от жары, коровы залезали в речку, пока вода не доходила им до брюха. Мы забирались туда, где поглубже, плавали и ныряли.

Однажды я очутился в лесу в «змеиный день», когда все деревья были просто увешаны шипящими и извивающимися гадами. Отталкивающее и одновременно завораживающее зрелище оставило в памяти неизгладимое впечатление об этих местах, как о колдовских.

Так незаметно пролетели два года. Жизнь в Петрограде понемногу налаживалась. Надо было возвращаться домой. Дядя Евсей очень привязался ко мне, просил мать оставить меня в деревне, но она не согласилась. Сам я с болью в сердце расставался с этими местами, словно чувствовал, что никогда их больше не увижу.

Когда мы вернулись в Петроград, мне было уже лет десять, но никакой грамоте меня еще не обучали — в Лыпышеве не было даже начальной школы. Пришлось ходить пешком от Смольного, в районе которого находился наш дом, в школу для переростков на Знаменской улице у Московского вокзала. Брата Колю поместили в школу такого же типа, только на улице Жуковского. После привольной деревенской жизни учеба показалась довольно скучным занятием. Из всех предметов больше всего любил математику — она давалась мне легко. В критической ситуации, когда остальные ученики были не в состоянии решить особенно трудную задачу, старенький учитель вызывал к доске меня, приговаривая: