Лев Филатов - Обо всем по порядку: Репортаж о репортаже

Вот тебе на! Система четырех защитников, приме­ненная бразильцами на чемпионате, в то время как все остальные придерживались «дубль-ве», когда и дома все клубы играли с тремя защитниками, и другого варианта я просто-напросто не мог видеть, вдруг объ­явлена спецкором «общеизвестной». Нахальное неве­жество! Наш футбол на эту систему переходил мучите­льно долго, лет пять, должно быть, а спецкор ничего, заслуживающего внимания, в ней не разглядел.

А как можно было не подметить взрывной быстро­ты бразильцев? Их знаменитая аритмия и тогда дей­ствовала, на ней издавна и до сей поры строится игра бразильцев. Кажущаяся, обманная медлительность и в непредсказуемый момент — выстрел.

Я, видимо, равнялся на постоянную скорость дви­жения игроков, свойственную нашим командам.

Позже я не раз возвращался к шведскому чемпи­онату, к его героям, но воспоминания были подсвече­ны поздними впечатлениями, когда появилась возмож­ность сравнивать.

Как бы то ни было, из Швеции я вернулся с ощуще­нием, что футбольное поле для меня — поле деятель­ности и теперь только и начнется настоящая работа, что быть самоуверенным — стыдно, футбол тот, кото­рый я увидел, этого не примет и не простит.

Только спустя восемь лет, в 1966 году, отправился я вновь на чемпионат, в Англию.

Эти восемь лет представляются мне наиболее кра­сочными в истории нашего футбола. Любое время имеет свой смысл, свой пафос, но эти годы были насыщенными, как никакие другие.

Футбол опирается на факты. Сначала о них. После первого выезда на чемпионат мира, который сам по себе был поворотным пунктом, в 1960 году в Париже наша сборная выиграла Кубок Европы.

Нет, я не собираюсь рассказывать о матче сборных СССР и Югославии, которым завершился первый ро­зыгрыш Кубка Европы. Когда заходит речь об этом событии, красной строкой вошедшем в хронику советс­кого футбола, я почему-то вспоминаю не поле под туманом мелкого теплого дождя, не перипетии захва­тывающей борьбы, потребовавшей дополнительных полчаса, не голы наших форвардов Славы Метревели и Виктора Понедельника, а тесную раздевалку сразу после матча. Пожимая чьи-то руки, кого-то обняв, кому-то сказав слова поздравления, я помнил — такова уж доля специального корреспондента, — что мне необ­ходимо взять у всех футболистов и у тренеров коро­тенькие интервью. Но все были так прекрасно возбуж­дены, что мне полагалось выдержать паузу. И я подсел к столику, стоявшему в углу. На нем по-домашнему, среди бутылок с оранжадом, стаканов, рассыпанных абрикосов стояла высокая амфора на подставке из зеленого камня, та самая, которую только что пронес по овалу стадиона капитан Игорь Нетто.

Она была новешенькая, только что от ювелиров, ей предстояло первое путешествие — в Москву. Я не мог удержаться, чтобы не прикоснуться к ней: неожиданно она оказалась теплой, хотя остро сверкала чистым серебром. Постучал ногтем, и она послушно, певуче отозвалась.

Это сегодня, много лет спустя, напрашивается из­речь: самый славный трофей в истории советской сбор­ной! Но тогда такая пышная фраза и в голову не приходила. История сборной выглядела коротенькой, и то, что вслед за золотыми медалями на Олимпиаде в Мельбурне в 1956 году завоеван Кубок Европы, представлялось просто-напросто добрым началом. Се­ребряной амфоре, при знакомстве с которой я позво­лил себе некоторую фамильярность, суждено было на многие годы стать героиней репертуара, удачами и не­удачами проверявшей положение вещей в нашем фут­боле. Приближение или удаление от амфоры достовер­но характеризовало нашу сборную: ее серебро оказа­лось безобманно чутким.

Та победа забавно коснулась меня, спецкора. Кома­ндировка выписывается на строгий срок. Получилось так, что согласно расписанию авиарейсов, чтобы со­блюсти срок, я должен был сесть в самолет утром, не дождавшись финала СССР — Югославия. Закрыв гла­за на грозившие неприятности, я остался. Денег на оплату номера уже не было, и я попросился переноче­вать на диване к Андрею Петровичу Старостину, на­чальнику команды. Он меня приютил. В общем, жил я на птичьих правах, «незаконно», но помалкивал, решил все взять на себя: не уезжать же в самом деле, не увидев финала? Ну а толкнуться со своей незадачей к руководству постеснялся, догадываясь, что перед таким матчем не до меня.

Когда все было позади, в полночь, меня вызвали в «штабной номер», где жил руководитель делегации

Дмитрий Васильевич Постников, заместитель предсе­дателя Спорткомитета. Шел я с ощущением, что мое самовольство раскрыто и предстоит разбирательство.

— Садись,— широким жестом показал на кресло Постников. Тут же были Гранаткин, Старостин, Ка­чалин.

— Просьба к тебе. В Лужниках будет чествование сборной. Поедем туда прямо с аэродрома. Должен выступить капитан команды Нетто. Набросай коро­тенькую речь, потеплее. Но без зазнайства. Сделаешь? Да, мне тут сказали, что у тебя командировка кон­чилась. Продлим. Валентин Александрович, — обра­тился он к Гранаткину, — сделай, как полагается, и де­ньги выдай...

Победа милостива. Так я избежал неприятностей, и за страничку, написанную ночью, получил «гоно­рар» — суточные во франках, — какого сроду не по­лучал.

Наша сборная без осложнений выходила в финаль­ную стадию чемпионатов мира в Чили и Англии, дошла до финала второго розыгрыша Кубка Европы в 1964 году. Эти маршруты и эти места (в восьмерке лучших в мире и в четверке — в Европе) сделались «своими», считалось, что иначе и быть не может.

И домашние дела шли увлекательно. Чемпионами страны становились, кроме привычных московских «Динамо» и «Спартака», еще и «Торпедо», киевское «Динамо», тбилисское «Динамо», все чемпионы при­вносили что-то свежее, их отличавшее.

Какие незабываемые матчи разыгрывались! «Спар­так» — «Динамо» (Киев) осенью 1958-го в Лужниках, переигровка после окончания сезона, решавшая, кому стать чемпионом (3:2). «Динамо» (Киев) — «Торпедо» в Киеве в 1960-м (1:2), завершившая блестящий сезон торпедовцев. Кубковый финал в том же году «Тор­педо» — «Динамо» (Тбилиси) с дополнительным полу­часом (4:3). «Динамо» (Тбилиси) — «Торпедо» в Таш­кенте в 1964-м, дополнительная встреча за звание чем­пиона (4:1). Двухдневный финал «Спартак» — «Дина­мо» (Минск) в 1965-м (0:0 и 2:1)...

В 1965-м киевское «Динамо» дебютировало в розы­грыше Кубка кубков, открыв новую страницу, без которой теперь и футбол не футбол.

И какие мастера подвизались на полях в те годы! Всех достойных упоминания не перечесть, но хоть нескольких назову: Яшин, Шестернев, Воронин, Нетто, Стрельцов, Иванов, Метревели, Месхи, Хурцилава, Хусаинов, Понедельник, Войнов, Сабо, Шустиков, Гу­саров, Турянчик, Биба...

Я бы сказал так: футбол наш в те годы был на замахе, от него ждали больших побед, претензии были самыми высокими, а критика — из лучших побужде­ний. Словом, мы в футбольном Большом театре сиде­ли на хороших местах, в партере, не подозревая, что не за горами время, когда придется перебираться на га­лерку.

То время отличала напряженная дискуссионность. После того как была сломана перемычка и наш футбол влился в русло мирового футбола, информация хлы­нула, как в распахнутое после зимы окно, и хотелось надышаться ей.

Летом 1960-го футбол получил собственный печат­ный орган — еженедельный журнал «Футбол». На его страничках и развернулись дискуссии. О тактических новинках, разных школах игры, звездах, об энергетике, интенсификации и универсализме.

Кроме радости от новых познаний была в этом и практическая необходимость. Как-то так получалось, что наши команды и тренеры, долгие годы прожива­вшие в самодовольной изоляции, не поспевали за бур­ным течением, медлили, опасались, норовили про­плыть там, где тише, привычнее. Дискуссии это об­наруживали. Кто-то из тренеров был против четвер­того защитника, другой стоял на том, что два крайних форварда («крылья») совершенно обязательны, без них не взлетишь, третий опасался засилья игроков в сере­дине поля.

Говорилось и писалось разное, противоположное. Сейчас нетрудно, полистав страницы газет тех лет, выявить консерваторов, упорно стоявших за старину, либо торопыг, подобострастно хватавшихся за каж­дую черточку у иноземцев, чтобы немедленно ее ско­пировать. Но это было бы нечестно. Те дискуссии велись открыто, как на духу, из одного единственного побуждения — желания добра нашему футболу. Это, наверное, дороже всего. Тогда было особенно заметно, как высоко ставят все причастные к футболу общие интересы, какая готовность за них сражаться.

На чемпионат в Англию мы полетели вместе с Ма­ртыном Ивановичем Мержановым, он от «Футбола», я от «Советского спорта». И в самолете, и в отеле, где мы поселились в одном номере, и на прогулках по Гайд-парку мы с ним говорили и говорили о футболе, из матчей, которые увидели, черпали аргументы и до­казательства. Не в пример шведскому, за этим чемпи­онатом мы вели наблюдение во всеоружии знаний и взглядов. События не кружили нам голову, если и встречалось что-то прежде невиданное, мы тут же подбирали объяснения. Мы оба знали, что обязаны дойти до сути футбола середины шестидесятых го­дов,— в этом, а не в добросовестном описании матчей видели свою репортерскую службу.