Василий Панов - Рыцарь бедный

Чигорин содрогнулся. Ему вспомнились разговоры с первой женой. Они были так похожи на сегодняшний! И этот, наверно, приведет к тому же. Подумать только: совсем разные женщины, но обе жалуются на одно и то же: что он из-за шахмат губит их жизнь. Правда, Ольга хотела, чтобы он совсем бросил эти «проклятые деревяшки» и занялся коронной службой. Настя, наоборот, хочет, чтобы он целиком, полностью отдался игре, забыв обо всем и обо всех, думая только о себе, о своей славе, которую она так естественно хочет делить с мужем. И обеим женщинам, честным, преданным ему по-своему, он не может уступить! Не может или не хочет? И то, и то! Есть ли выход?

И ему вспомнился древний вопрос: «Какая радость, если человек завоюет весь мир, но потеряет самого себя?» А он – не только игрок, маэстро, он организатор шахматной жизни России, он – общественный деятель, он глава хоть и маленькой, незаметной, но нужной области отечественной культуры. На него смотрят, на него надеются… Растет молодежь. Он нужен ей!

– Знаешь, Настя, французскую точку зрения? – шутливо перебил жену Михаил Иванович, стараясь смягчить остроту разговора. – Когда девушка выходит замуж, мать дает ей совет: «Если хочешь мира в семье, никогда не препятствуй мужу заниматься, чем он хочет». Мне Арну де Ривьер рассказывал. Правильная мысль!

– Значит, когда ты выпивши приходил, я должна была потакать: «Пей, мол, милый, сколько влезет»?

– Эх, Настя, пойми меня! – продолжал Михаил Иванович, взволнованно расхаживая по комнате, – ведь пьешь не от радости. Иногда горько на душе, что все стараешься для людей, а они не ценят, и не только не помогают, а палки в колеса суют. Ну и пропустишь шкалик, чтобы забыться. Вся Россия пьет с горя. Разве мне не обидно, что вот я, как-никак, прославляю родину, и мне хоть бы раз за пятнадцать лет какую помощь оказали. Да что там помощь – хотя бы простое человеческое внимание, моральную поддержку.

А иногда надо играть с сильным партнером да еще на фору и на ставку, а денег в обрез и настроение ужасное. Устанешь за журнальной работой, за хлопотами всякими, ну, просто не лежит душа к игре, хоть ты лопни! А выпьешь рюмочку или две коньяку и оживешь сразу. Взыграет дух, вернутся силы, и играешь с удовольствием.

А порою пристанет какой-нибудь тип, как с ножом к горлу, скажем, барон Нольде или граф Доррер. «Михаил Иванович, окажите мне честь – поужинайте со мною!»

Ну, соглашаешься, чтобы не оттолкнуть полезного – не мне, а делу! – человечка. За ужином следуют одни бокал, второй, третий и потом неизбежная просьба: «Михаил Иванович, уважаемый, дорогой, посмотрите, какой я, дескать, вариант придумал, или как, мол, в этой позиции играть?» И пьешь, и играешь, и думаешь: «Черти бы тебя взяли за такое гостеприимство!»

– Откажись! Скажи, что тебе вредно, что доктора не велят.

– Эх, Настя, Настя! С волками жить – по волчьи выть! На меня и так многие косятся, что характер, мол, крутой, неуживчивый. Не могу же я людей отталкивать! А иногда встретишься с настоящим приятелем, шахматистом из провинции – вроде Савенкова, или Шабельского, или Хардина – и самому хочется его угостить!

– Вот только приятелей-то у тебя меньше, чем врагов!

– Пожалуй. Шахматы, знаешь, соперничество. Проиграет мне сильный шахматист партию, вторую, третью, и у него на душе этакий неприятный осадок: проиграл, дескать, напрасно, он меня перехитрил, он мой недруг, он мне враг. Умный человек, конечно, так не думает, а когда большое самомнение и нет честности в оценке самого себя, такая злоба растет и растет. Вот Алапин: я его и в отдельных партиях бью, и в матче разнес вдребезги, и анализы его опровергаю вариантами, не наобум, так он и кипит! Кажется, просто: считаешь, что сильнее меня, вызывай на матч и докажи за доской, тем более что богат, на ставку средства найдутся. Я никогда от честного боя не отказываюсь. Так нет! Подбирает против меня шайку недругов в клубе, таких же завистников, как сам, распускает сплетни, интригует… Возьми другой пример: Шифферс. Давал мне когда-то ладью вперед, а теперь мне проигрывает на равных. Недоволен был. Понятно! Сыграли матчи: один, другой, третий. Понял, что я сильнее. И не злобствует! Как были друзьями, так и остались! А почему? Потому, что он сам – крупный маэстро. Понимает и любит игру! Большие люди всегда таковы. Вот я Стейница раскритиковал в пух и прах, опроверг все его анализы. Думаешь, он будет мне мстить! Никогда! Потому что знает: я не со зла, а оба мы отстаиваем свои взгляды. Он в одном прав, я – в другом. Кто сильнее – покажет будущее…

– Пусть так, но мне-то от этого не легче! Я не за будущего Чигорина выходила, а за сегодняшнего. И ты должен повернуть на правильный путь. Ты должен думать о себе, обо мне, а не неизвестно о ком.

– Эти «неизвестно кто» – русский народ, Настя. Пусть пока шахматистов немного, и не такие они все симпатичные, но, кроме них, повсюду благодаря моему журналу привлекается к шахматам трудовая интеллигентная молодежь, организуются там и сям, даже в университетах, шахматные кружки. Создал клуб, создам и Всероссийский союз, сделаю журнал доходным – тогда нам с тобой будет хорошо. Буду и по России ездить с тобой и за границу…

– Когда? Когда???

Чигорин пожал плечами:

– Скоро, Настя. Еще года два–три…

Подобные разговоры происходили все чаще и чаще.

Михаил Иванович тяжело переживал назревавший разрыв, снова и снова убеждал жену потерпеть, подумать, повременить. Но она решилась:

– Знаешь, Миша, я долго думала. И люблю я тебя, как большого ребенка, но и жить так не могу: в вечной тревоге за завтрашний день. Пойду работать. Вот предлагают место учительницы в отъезд… Буду жить в провинции и ждать, когда ты образумишься. Разводиться не будем, а только разъедемся… временно или навсегда, будущее покажет… А может, сразу, теперь бросишь валять дурака?

Чигорин покачал головой.

– Я люблю тебя, Настя, мне больно будет, если бросишь меня, но… не могу оставить начатое дело! Может, еще все образуется. Если работа клуба оживится, прибавится членов, заведу помощников… авось и подписчиков больше станет… Потерпи хоть годик! Я же стараюсь, как могу…

– Я знаю, – возразила Анастасия Дмитриевна, – да старания-то твои тебе же во вред… Нет, я поеду! Редкий случай устроиться по-человечески. А ты… что ж, я и в Петербурге тебя почти что не вижу. Захочешь устроиться по-людски, приезжай ко мне, желанным гостем будешь! Впрочем, и это только мечты, в которые сама не верю. Да и ты не веришь! Не отрекайся! Я тебя насквозь вижу. Изучила! Ты меня любишь, и первую жену, может, любил, но не так, как простые, обыкновенные люди. И она, и я у тебя на втором плане всегда. А на первом плане – шахматы! Во что бы то ни стало! Любою ценою! Только они!

Знаешь, на кого ты похож? Я вчера взяла томик Пушкина и натолкнулась на твой, можно сказать, портрет. «Рыцарь бедный» – вот ты кто! Вылитый! Как он влюбился в некий религиозный идеал, так ты – в шахматы! Но у того хоть был замок, верные вассалы. Он мог позволить себе роскошь жить «строго заключен». А у тебя ни кола ни двора! Впрочем, что я вру: у тебя тоже замок – твой проклятый шахматный клуб. Только вассалов маловато, ха-ха-ха-ха!

Анастасия Дмитриевна залилась истерическим смехом, потом вытерла выступившие слезы и тихо сказала:

– Прощай! Не могу больше… Или – до свиданья?

Вскоре она уехала. Михаил Иванович бродил по опустевшей квартирке, тоскуя о жене и размышляя о будущем. Беспросветным казалось оно! Чигорину на глаза попался валявшийся на окне томик Пушкина. Он вспомнил про «рыцаря бедного», печально улыбнулся и решил загадать по книге, раскрыв ее наудачу.

Удивленный, прочел вслух, будто был не наедине с собою, такое четверостишие:

Ты царь: живи один. Дорогою свободнойИди, куда влечет тебя свободный ум,Усовершенствуя плоды любимых дум,Не требуя наград за подвиг благородный.

«Удачное гадание, – подумал Михаил Иванович. – Как в воду глядел! Надо только заголовок переделать: не „Поэту“, а „Шахматисту“. И начало: „Ты шахматист: живи один“. Что ж, видно, такая моя судьба. Это ответ на Настины слова. Я должен делать то, во что верю!»

Чигорин махнул рукою на мечты о личном счастье и стал собирать пожитки для переезда во вновь открытый шахматный клуб. Сборы были нетрудны: чемодан с бельем, другой – с одеждой, связка книг и любимые «дорожные» шахматы. Остальное имущество поделили Анастасия Дмитриевна и старьевщик.

1 октября 1886 года Петербургское общество любителей шахматной игры официально открылось в квартире, о которой Чигорин рассказывал жене. Председателем общества единогласно был избран Чигорин, товарищем председателя – его свояк Дубравин.

21 октября тридцать два члена – основателя общества весело праздновали вторую годовщину фактического существования нового Чигоринского клуба. Как красочно описывалось в № 10–12 «Шахматного вестника»: «Один из членов поднял заздравный кубок за шахматную музу Каиссу, другой – за созвучное имя не менее важной „музы“ – кассы, потом были произнесены тосты за здравие Чигорина, Шифферса, Безкровного и многих других».