Василий Панов - Рыцарь бедный

Посвящаетсямоему брату и другу – поэтуНиколаю Николаевичу Панову

Василий Панов

Рыцарь бедный

Документальное повествование

о великом русском шахматисте

Михаиле Ивановиче Чигорине

Жил на свете рыцарь бедный,Молчаливый и простой,С виду сумрачный о бледный,Духом смелый и прямой.

Глава первая

Посвящение в орден «Доминиканцев»

В сырой, дождливый день осени 1873 года по Невскому проспекту шли два молодых человека. Это был час, по удачному выражению французов, «между волком и собакой» – быстро наступали северные сумерки. Давно схлынула с широких, просторных тротуаров первая волна гуляющих – няньки с закутанными детьми, блестящие, звенящие шпорами гвардейцы, молодые франты в модных бекешах, нарядные женщины и девушки знатных фамилий, сопровождаемые компаньонками или лакеями. А для третьей, вечерней, или, вернее, ночной волны – бурливой, кипящей, жаждущей развлечений толпы огромного города, – час еще не наступил.

Сейчас на улицы Санкт-Петербурга высыпал чиновный люд, возвращающийся домой после окончания томительного служебного дня в опостылевших канцеляриях. Мелкие и средние чиновники неторопливо шли пешком, вдыхая промозглый воздух и задерживаясь у ярко освещенных витрин. Чиновники высших рангов лихо проносились по бесшумным деревянным торцам Невского проспекта на собственных дрожках, запряженных упитанными лошадями.

Наши молодые люди были одеты в потертые клетчатые пледы, из-под которых высовывались лоснящиеся обшлага чиновничьих вицмундиров. Пройдя почти весь Невский, они остановились у огромного дома близ тускло мерцающего, только что зажженного газового фонаря. Дверь подъезда с ярко освещенной вывеской поминутно открывалась, и за ней слышался звон посуды, веселые крики, неясный гул. В тумане неподалеку тускло вырисовывались гигантские колонны Казанского собора.

– Пойми, Федя, я просто не решаюсь, – сказал один из молодых людей, брюнет двадцати трех лет с резкими чертами лица, большими карими глазами и волевым подбородком, на котором только пробивалась черная бородка. Из-под форменной фуражки с кокардой виднелись зачесанные назад черные, как смоль, волосы. – Куда мне, с суконным рылом да в калашный ряд? В такой ресторан, в центре столицы, как и войти-то не знаю. Я ведь недавно в Питере. Все жил на Охтенских пороховых заводах. Какие у меня там знакомые? Голь перекатная: мещане, мелкие чиновники, как мы с тобою, рабочие, выбившиеся в люди, как мой отец. А ты меня тащишь туда, где, сам говоришь, и бароны и генералы бывают. Разве я чета генералам да богачам? На равной ноге с ними быть не могу, а пресмыкаться не стану: не такая у меня натура.

Его задумчивые, грустные глаза гневно вспыхнули. Он нервно провел рукой по лицу и заставил себя ласково улыбнуться приятелю.

Тот был полным контрастом собеседнику. Приземистый, толстенький, веселый человечек с душой нараспашку. Говорил быстрым, четким тенорком, непрестанно улыбался и для большей убедительности горячо жестикулировал.

– Чудак ты, Миша! Боишься людей, привык жить, как таракан в щели. Сейчас не николаевские времена, чтоб перед каждым фон-бароном тянуться. Сейчас 1873 год. Если есть голова на плечах, и в люди выйти, и разбогатеть недолго.

– Я к этому не стремлюсь.

– Я к примеру сказал. Но я ж тебя не в аристократический салон веду, а к будущим друзьям. Ты интересуешься шахматами, играешь хорошо…

– Какое там хорошо! До знакомства с тобою семь лет фигуры в руки не брал. Да и научился играть только шестнадцати лет. Был у нас учитель немецкого языка Шуман, славный такой старик. Увидит тоскующего воспитанника и подзовет к себе: «Ты что делаешь? Погоди-ка!» Вытаскивает из шкапчика доску с шахматами и начинает показывать ходы. Сам играл слабо. Я и увлекся – все-таки какой-то просвет в нашей горькой жизни. Все свободные часы проводил за игрой с товарищами и с Шуманом. Под конец стал ему даже фору давать – ладью.

– Так много? Это значит, дружище, у тебя талант. Мы с тобою лишь месяц знакомы, но я сразу распознал. Ты и меня уже побеждаешь.

– Какой я игрок! Ни книг по шахматам не читал, ни журналов, а говорят, есть специальные. Теорию не знаю, с дебютами знаком понаслышке. Королевский гамбит! Еще какой-то! Я, брат, самоучка во всем. Ты меня обещал свести в шахматный клуб, показать настоящих, сильных игроков, не таких, как мы с тобой, а куда тащишь?! В ресторан! Выпить! Нешто я не вижу!

– Ах, Миша, Миша, как ты несправедлив! Я ведь добра тебе желаю! А настоящих шахматистов покажу тебе сейчас же, высших категорий.

– Какие там еще категории?

– Так принято делить шахматистов. Самые слабые, начинающие, вроде тебя – пятая категория. Получше, поопытнее, не первый год играющие, вроде меня – четвертая категория. Опытные, сильные шахматисты – третья категория. А уже бывалые, понаторевшие и в теории и в практике игроки, бравшие призы в соревнованиях, – вторая категория.

– А первая?

– А это, братец ты мой, – уже вершина, орлы. На Западе их величают «маэстро», по-нашему – умельцы, мастера. Это уже подлинные доки! Во всей России таких, может быть, лишь десяток или дюжина наберется. У нас в Питере самых могучих – двое: Шумов Илья Степанович, бывший моряк, крупный чиновник. Играет, как бог, и задачи шахматные забавные составляет. А второй – твой ровесник Шифферс Эммануил, учитель математики, художник-любитель, знаток шахмат, с младых ногтей играет; его мать, отец, братья, сестры – тоже! Про Шифферса Илья Степанович во «Всемирной иллюстрации» писал, что он молодой шахматист, но уже опытный, искусный и знающий всю шахматную теорию, как «Отче наш». Еще есть Ашарин, Петровский, Безкровный. В Москве – музыкант Соловцов да учитель Шмидт. В Варшаве – купец Винавер, в Нижнем Новгороде – адвокат Хардин. В своих поместьях проживают герой севастопольской обороны князь Сергей Урусов и его брат Дмитрий. Вот, пожалуй, и все шахматные киты Российской империи. Сергей Урусов, рассказывают, до того любил шахматы, что во время войны – а он был храбрейшим офицером – пришел к начальнику севастопольского гарнизона Сакену с замыслом: предложить англичанам сыграть партию в шахматы. Наградой победителю, призом должна была быть передовая траншея, которая уже много раз переходила из рук в руки и стоила сотни жизней. Урусов головой ручался, что выиграет эту партию у любого англичанина. Сакен, конечно, рассмеялся и отказал Урусову. А, ей-богу, напрасно! Урусов победил бы обязательно! Еще бы: знаток теории, игрок первой категории.

– К чему категории-то эти? Не все ли равно, кто какой?

– Э, нет! Благодаря им все друг с другом в турнирах могут играть, даже самый сильный с самым слабым. Так-на-так, то есть на равных, ты не станешь, да еще на деньги, играть с маэстро. Даст мат – чихнуть не успеешь! Сразу кошелек опустеет! А тут делается иначе. Первая категория дает второй пешку и ход, то есть снимает у себя пешку и играет черными. Третья категория получает от первой пешку и два хода, то есть, имея лишнюю пешку и играя белыми, делает сразу два хода. Четвертая категория получает от первой фору коня, пятая – берет целую ладью. Такое же соотношение и других категорий. Например, игрок второй категории дает четвертой пешку и два хода, пятой – коня. И турниры с участием шахматистов всех пяти категорий устраиваются. Играет поочередно каждый с каждым. Называются они гандикапами.

– Как интересно! А я и не знал! Значит, даже такой шахматный неуч, как я, сможет сразиться с мастаком! Идем скорей в шахматный клуб! Чего мы тут полчаса торчим у ресторана, точим лясы. Уже прохожие оглядываются.

– Да я ж тебя, упрямца, добру учу. Туда идти ни к чему. Одна слава, что шахматный клуб, а на самом деле – комната в «Немецком собрании», в просторечии в «Шустер-клубе», где богатая немчура петербургская собирается. Чинно, солидно, скучно. Русские шахматисты не любят там бывать. Все вступили в орден доминиканцев.

– Чепуху городишь, Федя. Доминиканцы – это католические монахи. При чем тут шахматы?

– Это в шутку, да не совсем. «Доминик» – название ресторана… Деньги-то у тебя есть?

– Я, брат, сегодня богат! Вчера двадцатое было, жалованье получил. Отдал хозяйке меблированных комнат, заплатил за месяц в столовку за «домашние обеды», купил новые брюки, галстук английский, стихов две книжки – Некрасова и Никитина, да еще синенькая в кармане осталась. На кофе и на пироги нам с тобой хватит.

Федор хотел что-то сказать, но запнулся, видимо боясь спугнуть друга, и, схватив его за руку, втащил в подъезд ресторана.