Елена Петушкова - Путешествие в седле по маршруту "Жизнь"
Однако вернусь к Олимпиаде.
Еще до начала на нашу сборную обрушились неприятности. Лишились Абакана, вслед за тем захромал Сайд Карачевой. Созванный в срочном порядке консилиум высказался единодушно: тромб подвздошной артерии — видимо застарелый. Хромота и приступы колик вызывались тем, что тромб этот закупорил артерию задней ноги. Лошадь списали.
Однако, несмотря на все беды, сборная в составе Ковшова, Угрюмова и Мисевич выступила отлично — после восьмилетнего перерыва вернула нашему спорту звание олимпийских чемпионов в командном зачете. В личном лучшим был Юрий Ковшов — серебряная медаль.
А победила Элизабет Тойрер.
Кстати, Австрийская федерация конного спорта — вразрез с решением Национального олимпийского комитета страны — запретила своим спортсменам ехать в Москву. И молодая всадница из Вены попала в Битцу только потому, что отважно презрела запрет.
Это вообще романтическая история. Тойрер прилетела в Москву перед самыми соревнованиями. Ее привез на своем двухмоторном «фоккере» друг — выдающийся автогонщик-профессионал Ники Лауда, глава авиакомпании "Лауда эйр", насчитывающей два самолета и шесть пилотов: снял в салоне несколько рядов кресел, поставил контейнер для лошади, погрузил и прилетел.
Массивный, ширококостный, серый в яблоках ганноверец Мон Шери под седлом Элизабет преображался: в менке ног порхал как бабочка, пиаффе отбивал с четкостью барабанщика. Он представлял контраст с изящной всадницей, и, хотя наши зрители привыкли к лошадям более легкого типа, они по достоинству оценили мастерство гостьи.
У Тойрер в час прилета спросили, вернется ли Ники за ней в Москву. Она сказала: "Если будет мной доволен". И он вернулся за ней и ее золотой медалью.
На Олимпиаде в командном зачете советские конники выиграли и конкур, и троеборье.
19
Отгремели олимпийские события, все вернулись к повседневным делам, а передо мной отчетливо встала проблема поиска лошадей. Именно лошадей, потому что недавние злоключения подсказали единственный, очевидно, путь: иметь двух-трех молодых партнеров и готовить их исподволь, без форсирования.
Нас часто спрашивают, как мы, спортсмены, выбираем себе лошадей. Некоторое время назад конноспортивные клубы непосредственно приобретали для своих членов лошадей на конных заводах. Двухлетки и трехлетки после скаковых испытаний частично остаются на заводах в качестве производителей, частью продаются за границу, частью — конноспортивным клубам.
Все конные заводы находятся в ведении Министерства сельского хозяйства. Коль речь идет об особо выдающемся экземпляре, с которым зоотехник не хочет расставаться, министерство может дать указание продать животное клубу. Порой завод отдает лошадь спортсмену, так сказать, на передержку — то есть она выступает в спорте, но числится за прежними хозяевами, и они уверены, что в дальнейшем получат ее обратно. Заводы же представляют собой не небольшие конефермы, а крупнейшие сельскохозяйственные предприятия.
Прежде большей частью было — да и сейчас во многом это так, — что конники приглядывают себе лошадей на выводке, предшествующей скаковому дерби. Это своего рода торжественные смотрины, причем надо обладать очень верным глазом, громадным опытом, чтобы угадать в двух-трехлетнем «подростке» будущего сильного и красивого партнера для себя. Признаки порой неуловимы, и для меня они во многом до сих пор загадка. Признаюсь, что у лошади моложе чем в пятилетнем возрасте я предвидеть грядущие стати не могу.
Итак, где-нибудь на ипподроме, на небольшом пятачке, на песчаной или асфальтовой площадке, за длинными столами заседает авторитетная комиссия. Торжественно объявляют «дебютанта». Он появляется на рыси, ведомый за длинные поводья конюхами, и останавливается. Существует специальный зоотехнический постав лошади: одна задняя нога на несколько копыт впереди другой. Оценивается степень упитанности, как содержат лошадь, как ее чистят и холят.
А вокруг толпится колоритный кавалерийский люд. Зорко всматриваются они в лошадей, предпочитают темнить, не показывать, какая особенно задела за душу.
Разве что уж очень хороша, и тогда все дружно восхищаются, хотя понимают: чтобы такую заполучить, надо иметь имя в спорте.
Выводка — своего рода клуб: тут звучат и дифирамбы своим лошадям, и критика чужих, и воспоминания, истории бог весть какой давности, услышанные бог весть из чьих уст.
Один, например, утверждает, что скакун Анилин потому непревзойденным был, что одну ногу имел короче других…
Другой клянется, что у него была лошадь, которая любила селедку. "Да что — селедку? Вот моя воробьев ела!"
Словом, барон Мюнхгаузен, который восседал однажды на половинке лошади, оказался бы здесь весьма кстати.
Однако речь идет только об одном варианте отбора. Есть другой, когда ведущие спортсмены по чьей-либо подсказке отыскивают лошадей на заводах. Бывает, зоотехники сами пишут конникам письма, предлагая своих воспитанников, с которыми, конечно, расставаться им очень жаль, но эти люди прежде всего влюблены в свое дело.
Так однажды меня уговорили посмотреть четырехлетнего вороного тракененского жеребца в Краснодаре, и я прилетела туда на субботу и воскресенье — в понедельник должна была уже быть в университете, у себя на кафедре.
Конь понравился. Но мне сказали, что стоит наведаться в знаменитый рисоводческий совхоз «Красноармейский»: его директор Алексей Исаевич Майстренко, истый кубанский казак, организовал у себя сначала небольшую конеферму, а за полтора десятка лет она расширилась и питомцы ее приобрели достаточную известность. Ферма же превратилась в высококлассный завод. Существовала там и спортивная секция для совхозной молодежи, где некоторое время работал тренером Сергей Филатов. Я слышала также, что Майстренко построил в совхозе манеж не хуже любого московского. Это, правда, казалось преувеличением.
Однако увиденное в «Красноармейском» попросту поразило воображение. Я имею в виду условия, в которых живут, трудятся и отдыхают работники совхоза. Причем мне объяснили, что двадцать лет назад здесь было сплошное болото: его и выбрали специально, чтобы растить рис.
Центральная усадьба совхоза буквально утопает в зелени. По обеим сторонам заасфальтированного проспекта — двухэтажные коттеджи специалистов. Две великолепные гостиницы. Шестиэтажное здание Дворца культуры. В конторе широкая лестница, устланная ковром, в комнатах паркет, дубовые панели. Тут меня встретил сам Майстренко, крепкий семидесятилетний старик (его за глаза все зовут просто Дед), твердый и требовательный в обращении, но внимательный и заботливый к людям, особенно к детям. Для них в совхозе есть и всевозможные спортивные секции, и музыкальная школа — особняк с мозаичным панно на фронтоне и бронзовыми скульптурами горнистов у входа, балетная группа.
В совхозе свои строители, свои архитекторы. Свой специалист-искусствовед в картинной галерее, обладающей коллекцией, которой могут позавидовать иные крупные города.
Искусствовед часто выезжает в Москву на вернисажи для закупки новых работ. Иные из них подарены художниками совхозному музею.
А на площади перед манежем красуется великолепная бронзовая конная группа «Буденновцы» работы известного скульптора Козловского, автора памятника Энгельсу в Москве и статуи Ломоносова возле здания университета. Эта группа предназначалась для одного из столичных парков, но Алексей Исаевич умудрился убедить Министерство культуры, что в совхозе она нужнее.
Манеж в «Красноармейском» прекрасный — 60х20 метров, с трибунами на двести человек и судейской ложей, барьер которой обит зеленым бархатом.
Доходы у совхоза немалые — около семи миллионов рублей в год. Есть молочная ферма, кумысная, пруды, в которых плавают карпы и толстолобики, озеро с островом и на нем — охотничий заповедник: там пасутся кабаны, олени (а вообще, они в этих местах не водятся).
Майстренко встает в четыре утра и первым делом отправляется на конюшню. Как-то он увидел возле манежа двоих плачущих детей. "В чем дело?" — "В секцию не записывают". Вызвал тренера, тот объяснил: "Лошадей не хватает". "Что же это такое — воскликнул Алексей Исаевич. — Для кого мы все это строим, как не для наших людей, для наших детей?" Позвал бухгалтера. Спросил ребят: "Как вас зовут? Маша и Федя? Так вот, надо срочно выделить деньги, чтобы для Маши и Феди купить лошадей".
Словом, я была просто изумлена и восхищена всем, что увидела и узнала.
Только риса самого вначале так и не приметила. Спросила, где же он. "Да вот, вокруг вас". Оказывается, перед его уборкой воду спускают: обычное на вид полегшее жнивье и было основой благосостояния совхоза.
Но чем же увенчались мои поиски? Тогда — ничем. В совхозе подходящей лошади не нашлось, а краснодарского вороного мне не отдали.
