Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста - Полосухин Порфирий Порфирьевич
Нам тоже приходилось сталкиваться с людьми, утверждавшими тогда, что воздухоплавание пора сдать на слом. Однако наперекор им аэростаты применяются даже сейчас. Правда, стремительное развитие авиации привело к тому, что дирижаблестроению стали придавать все меньшее значение. Необходимость в полетах на свободных аэростатах сильно сократилась. Но нам было ясно, что эти полеты еще долго могут служить научным целям. В атмосфере, окружающей нашу Землю, слишком много неизведанного, неизвестного. И наука была не столь уж богата средствами исследований, чтобы пренебрегать таким способом подъема людей и приборов, как аэростат.
Этого не хотели понимать иные равнодушные люди, боявшиеся, «как бы чего не вышло» и действовавшие по принципу «лучше запретить, чем отвечать». И я был бы неправдив, не упомянув о том, что в нашей работе встречалось немало препятствий. Бывали у нас разочарования и горькие минуты неудач. Но мы не складывали оружия. В 1938 году по настоянию наших пилотов партийная организация Управления воздухоплавания рассмотрела вопрос о работе отряда свободных аэростатов. Помню, как на собрании выступил Фомин.
- Воздухоплаватели в большом долгу перед страной, - горячо говорил он. - Наши полеты не приносят Родине достаточной пользы; советские полярники завоевывают Северный полюс. Летчики совершают беспримерные дальние перелеты. А наш отряд почти не летает по научным заданиям, не борется за завоевание высот, за мировые воздухоплавательные рекорды! Что же этому мешает? - спросил Фомин и, сделав небольшую паузу, ответил: - Люди, которые боятся нового, боятся взять на себя «лишнюю» ответственность.
- Спокойно жить хотят! - вставил кто-то из коммунистов.
- Верно, Фомин! - раздались одобрительные возгласы.
Саша стал приводить убедительные примеры, называть фамилии. И чем резче были слова, тем больше собиралось в уголках его глаз насмешливых морщинок.
Пришли желанные дни напряженной творческой работы маленького дружного коллектива воздухоплавательного отряда. Мы с Сашей побывали в Физическом институте Академии наук СССР, чтобы посоветоваться с Сергеем Ивановичем Вавиловым о высотных полетах на аэростатах. На высоту более 56 километров самолеты тогда поднимались мало. Полеты стратостатов были очень редкими из-за трудностей снаряжения их огромных оболочек. Мы же предлагали летать на обычных аэростатах, объемом 2200 кубических метров. Такие полеты могли выполняться регулярно и позволили бы систематически проводить ценные исследования на высоте 1011 километров.
Вавилов тут же познакомил нас с одним из своих помощников - докторантом Физического института Сергеем Николаевичем Бериевым, ныне членом-корреспондентом Академии наук. Нам сразу полюбился этот человек с добрыми, не то усталыми, не то близорукими глазами и копной светлых волос. Сергей Николаевич занимался одной из важнейших областей физики - изучением космических лучей - и уже тогда считался очень талантливым уч`ным.
Узнав о том, что мы сможем поднимать на воздушных шарах его аппаратуру, он прежде всего забеспокоился: не слишком ли опасны для нас высотные полеты в открытой гондоле? Вавилов тоже попросил подробно рассказать об этом и подчеркнул, что мы ни в коем случае не должны рисковать.
Дружески распрощавшись с учеными, мы вышли из института, довольные открывшимися перед нами перспективами. Мы могли гордиться тем, что продолжим славную историю применения воздухоплавания для научных целей, первой страницей которой был полет академика Я. Д. Захарова, организованный в 1804 году Российской Академией наук на огромную для того времени высоту - 2600 метров.
Опыта было мало, и перед нами возник ряд новых задач. Решались они, конечно, многими людьми, но нам следовало знать каждую деталь, не забывать, что в воздухе у нас не будет помощников и любая допущенная на земле оплошность может принести неприятности.
Регулярно встречаясь с Верновым, мы знакомились с особенностями предстоящих научных наблюдений. Сергей Николаевич рассказывал нам о таинственных космических лучах, несущихся к Земле из неведомых глубин вселенной. Мы узнали о том, что большинство частиц, входящих в их состав, обладает колоссальной энергией. И это привлекает внимание физиков - ведь для исследования атомного ядра они применяют бомбардировку вещества невидимыми снарядами - электрически заряженными частицами. А самыми мощными из всех таких снарядов являются частицы космической радиации.
Попадая в атмосферу, космические лучи поглощаются в ней, вызывая в то же время новые, так называемые вторичные, излучения.
- На большой высоте, - объяснял нам Сергей Николаевич, - интенсивность космических лучей во много раз больше, чем у земли. Излучение там, кроме того, еще достаточно однородно. Чем выше сможем мы осуществлять наблюдения над космической радиацией, тем скорее удастся разгадать, где и как она возникает, тем больше получим мы сведений о том, как извлечь энергию, заключенную в ядре атома, и расширим наши сведения о вселенной.
В отряд доставили сконструированный Бериевым прибор для улавливания космических частиц и автоматического подсчета их числа. Подобные же приборы, только значительно меньшего размера, Сергей Николаевич незадолго до нашего знакомства использовал для исследования космической радиации на разных географических широтах. В длительной морской экспедиции он выпускал свои автоматические разведчики в стратосферу на шарах-радиозондах. В предстоящем полете прибор должна была закрывать перемещающаяся свинцовая пластина, так как целью измерений являлось выяснение условий образования вторичных частиц в свинце под действием космических лучей.
Наш подъем состоялся пасмурным декабрьским утром. Едва аэростат оторвался от земли, как она тут же исчезла под низкими облаками. Стоило бросить взгляд на снаряжение гондолы, чтобы понять, что мы отправились не в простой полет. Помимо обычных аэронавигационных приборов, у нас имелись баротермографы - самописцы давления и температуры воздуха, баллончики со сжатым кислородом и необходимым для дыхания оборудованием, небольшая радиостанция. Снаружи гондолы был укреплен прибор для исследования космических лучей. Мне поручили записывать показания его автоматического электромагнитного счетчика, а также время, высоту полета и положение закрывающей прибор свинцовой пластины. Через определенные промежутки времени я передвигал ее, поворачивая специальную рукоятку. В счетчике по мере подъема все чаще потрескивали электрические разряды, и это наглядно убеждало меня в увеличении интенсивности космической радиации с высотой.
Мы сидели друг против друга, еще с земли надев кислородные маски. Я видел спокойные, сосредоточенные глаза Фомина. Он напоминал хирурга, производящего сложную операцию. А ведь мы, в самом деле, производили своего рода операцию, вторгаясь в заоблачные высоты, к которым не приспособлен человеческий организм!
Когда я служил на флоте, меня послали в водолазную школу. Мне приходилось опускаться в море, для осмотра корпусов кораблей. Испытав прежде спуск в водный океан, я теперь знакомился с подъемом в океан воздушный. Казалось бы, совершенно противоположные вещи. А в них много общего! И там, и здесь человек должен бороться с ненормальным давлением: в первом случае - с повышенным, а во втором - с уменьшенным. Скафандр водолаза и скафандр высотника сходны друг с другом. И ряд признаков так называемой кесонной болезни, которой иногда страдают водолазы, похож на признаки болезни высотной.
Высотная болезнь, вызываемая уменьшением давления кислорода, приводит к нарушению функций центральной нервной системы: к слабости, сонливости, ослаблению памяти, потере сознания. Кроме того, вследствие понижения атмосферного давления возникает боль в суставах, ушах, брюшной полости. Физические и нервные напряжения способствуют возникновению всех этих явлений. Поэтому Владимир Владимирович Стрельцов следил, чтобы мы систематически занимались спортом, и тщательно тренировал нас, поднимая в барокамере без кислородных приборов до высоты 8000 метров.
