Тони Шумахер - Свисток
Допинг – точно такой же яд, как и наркотики. Руки прочь от этой проклятой дьявольщины. Знаю, что особенно опасна она для людей неустойчивых. Нужно разъяснять ее пагубность и предотвращать применение. Подумайте: если из «фольксвагена»-жука выжать 500 лошадиных сил, то проедешь на нем в лучшем случае пару кругов.
Травма
Футбол – спорт не для хлипких мальчиков, а для закаленных мужчин, способных выдерживать сверхнагрузки.
В профессиональном спорте футболист – это прежде всего объект выгодного вложения денег. Болезни и травмы снижают количество выступлений и связаны поэтому с финансовыми потерями. В этом мире царит требование постоянно добиваться успеха. Искушение активной медицинской обработкой поставить на ноги больного игрока велико. На врачей и футболистов нередко оказывают нажим менеджеры и тренеры. Разрыв крестообразных связок колена требует восьми – двенадцатимесячного лечения. Тренер считает, что шести месяцев для этого вполне достаточно.
Я живу в постоянном страхе перед травмой, которая на долгое время может вывести меня из строя. До сих пор мне удавалось внушать себе, будто боль – это плод собственного воображения, поэтому я способен не обращать внимания на свои поврежденные кости. Примером для меня остается Зепп Майер. С травмами, несмотря на все недуги, он с блеском провел одну за другой более 400 игр подряд.
Глубокая рана на колене – я играю дальше. Зубы стиснуты до хруста. Потом больница, двенадцать швов. А в следующую субботу я снова в воротах. Я не терплю жалостливости. До сих пор мне всегда удавалось забыть о боли.
1980 год. Чемпионат Европы в Италии. На тренировке я падаю и неудачно приземляюсь на руки. Подозрительный хруст. Моментальный отек подтверждает мои худшие опасения: безымянный палец на левой руке сломан, сама рука ни к черту не годится. Спокойно, Тони, только не раскрывай рта. Если Дерваль или врач команды пронюхают про перелом, тебя немедленно отошлют домой. Запасной вратарь Франке тут же встанет вместо меня. И кто даст гарантию, что мое место в сборной сохранится за мной?
О своей беде я сообщаю только Рюдигеру Шмитцу. Мы обсуждаем ситуацию в моем гостиничном номере. И очень скоро перед нами появляется эскиз – мы изобретаем специальную вратарскую перчатку. С встроенным гипсовым манжетом. Благодаря ему сломанный безымянный палец будет опираться на средний и окажется в неподвижности. Спасение ли это?
Рюдигер спешит в Метцинген. Там живет фабрикант моих перчаток Гебхард Ройш. Швабские перчаточники схватывают суть дела на лету и тут же изготавливают две специальные перчатки: по одной для сухой и дождливой погоды. «Дражайшие половины» в багаже, Рюдигер летит из Штутгарта назад в Рим.
Финал чемпионата Европы. Сломанный палец ведет себя безупречно. Остальной Тони Шумахер тоже. Мы становимся чемпионами континента.
Ликование и восторг. После победы я наконец признаюсь Дервалю и другим официальным лицам. Изумленные физиономии: испуг, облегчение и наконец благодарность.
Они атакуют меня вопросами. Осознавал ли я свою ответственность? Не боялся ли подвести?
«Только при мысли, что в сегодняшней игре сломаю себе еще пару пальцев», – улыбался я теперь уже без всякого напряжения, уверенный в том, что остаюсь первым номером в команде.
Сколько помню себя, моим соперником всегда была боль. Разрывы мышечных волокон, операции на мениске, хирургический «ремонт» во время отпуска. Порой это выглядит так: в субботу я еще играю последний матч сезона. А в понедельник взбираюсь на операционный стол профессора Шнайдера. После двенадцати проведенных в больнице недель мне остается до начала тренировок еще одна на «отдых» дома. Только таким образом я могу привести себя в порядок к первой игре сезона.
«Ты – номер один. И должен оставаться им. Это вопрос твоего существования! Ты не должен предоставлять второму вратарю шанса выбить почву у тебя из-под ног». Дружба, конкурентная борьба… ожидание своего шанса… надежда на травму соперника… вратарская судьба…
Истерзанное тело. Ни сантиметра, который бы не был бит, топтан. Новоявленный гладиатор? Стонут кости – нужно играть дальше. Максимальный риск, полная самоотдача. Мне, к сожалению, не посчастливилось, подобно итальянскому вратарю Дино Зоффу, стоять за спиной отлично играющей обороны. Мой самый большой друг Жан-Мари Пфафф тоже оказался в этом смысле в лучшем положении в своем Мюнхене, чем я. Он спокойно поддерживает репутацию лучшего вратаря мира. Судьба не делала мне таких подарков.
По заключению профессора Шнайдера, я представляю собой полную противоположность эталону атлета. Уже несколько лет я страдаю от тяжелого повреждения крестообразных связок колена, причиной которого стало одно из игровых столкновений. Следствием этой серьезно мешающей мне травмы являются так называемые дрожащие колени. Дело усугубляют мои Х-образные ноги – симптом унаследованной слабости в области колена. Я сильно устаю в воротах. Нагрузка на крестообразные связки колена чрезмерна. Операция может быть сделана хоть завтра, однако ее последствия непредсказуемы. Профилактика – вот единственное приемлемое для меня на сегодня решение. Профессор Шнайдер говорит по этому поводу: «Я могу оперировать. Но без всякой гарантии. При условии последующего многомесячного абсолютного покоя. Однако мы можем попытаться предпринять и кое-что другое. Чтобы компенсировать слабость ног, я предлагаю вам интенсивную тренировку. Вы должны тренировать четырехглавую мышцу бедра – четыре мышечных каната над коленом – столь интенсивно, чтобы они укрепили коленную чашечку. Счастье, что вы одержимы тренировками. Вам удастся это сделать».
Профессору Шнайдеру известно, что я тренируюсь изо всех сил, он знает о моих крайне высоких требованиях к самому себе. Знает об упорстве в работе над собой. Я тренируюсь до полусмерти, точно так же, как Курт Бендлин, еще один пациент профессора Шнайдера. Последний иногда пытается найти этому объяснение.
«Десятиборец Бендлин, – говорит Шнайдер, – это артист боли. Он чувствует удовлетворение лишь после изнурительнейшей физической нагрузки. Тренировка – его наркотик. Его Евангелие».
Все это вполне относится и ко мне. Сталкиваясь с медициной, я держусь стоически, забывая о боли. Радикальные методы предпочитаю мягким; по мне лучше немедленный укол, чем длительный массаж. Мазохизм ли это? Самоистязание? Расплата за то, что я много зарабатываю, оторвался от тех, с кем вырос, своим прыжком уложил в больницу Баттистона? Три хороших вопроса. А ответить на них невозможно. С уверенностью можно сказать лишь одно: моя одержимость в тренировках – путь к самоутверждению. «К самодовольству», – говорит Рюдигер, мой менеджер, когда у него скверное настроение.
Среди футболистов, в том числе и среди игроков сборной, всегда есть такие, кто, подобно детям, слегка склонен к садизму. Однажды в тренировочном лагере происходило следующее: один сумасшедший накаливал на пламени свечи чайную ложку и прикладывал ее к руке коллеги, словно в фильме о диком Западе – тавро для бычка! Все жертвы этой так называемой шутки визжали, будто их резали. Я нет. Выдержал молча.
Моя жена Марлис не могла в это поверить. «Тогда попробуй сама, – предложил я. – Можешь загасить сигарету на моей руке». Марлис храбро взяла сигарету. Уже пахло паленым волосом и поджаренным мясом. Но я не дрогнул и лишь подвинул руку, чтобы, если понадобится, подхватить лишившуюся чувств Марлис.
Я хочу быть таким же, как Рокки. А он не из слабачков. Мне слишком хорошо известно, что я должен изгнать недуги из своих костей. Поддержание формы – это длительная борьба. Мысль об отпуске просто пугает меня. Я боюсь, что за время продолжительных пауз между тренировками мои мускулы и связки ослабеют. А если я развалюсь тогда на составные части? В любом случае планомерные тренировки лучше, чем отпуск. Тренируюсь два раза в день. А в промежутках разрешаю себе наслаждаться прелестями отпуска: возиться с детьми, делить досуг с Марлис, общаться с родителями и друзьями. И все-таки где-то в подсознании при этом гнездится страх полюбить сладкое безделье. Марлис в ужасе:
– Послушай, ты сошел с ума? Мы в отпуске! Не делай ничего эти три недели!
У меня находится лишь слабая отговорка:
– Нет, дорогая. Я не могу этого себе позволить в моем положении. Вообрази себе, что это мне вдруг так понравится, что я не захочу больше возвращаться на свою живодерню…
Но душевные недуги страшнее раздробленных костей. Раны, переломы видны, душевные травмы – нет. Их ощущают глубоко внутри, где-то в неопределенном месте тела. И они способны свести с ума.
После чемпионата мира, в августе и сентябре 1986 года, я был в состоянии полного отчаяния. Тысяча дьяволов обрабатывала мои нервы наждачной бумагой. Моя ошибка при фланговом ударе аргентинцев в финале, после которой счет стал 1:0, глубоко задела меня. У меня наконец появились две свободные от игры недели, но я не мог никуда уехать, поскольку детям нужно было в школу.
