Александр Нилин - Видеозапись
…Стрельцов сразу удивил масштабом своей непохожести на всех других.
При появлении игрока такого своеобразия уже не о современности – соответствии лучшим из имеющихся образцов – приходится говорить, а о своевременности счастливого открытия подобной индивидуальности.
Игрок, отвечающий требованиям времени, – это одно.
Игрок же, определяющий своими достоинствами, своими возможностями, самим присутствием в футболе характер общих действий на поле, колорит зрелища, – совсем другое.
Самое интересное, что необходимость и значимость роли, отведенной в большом футболе Стрельцову, скорее всего, природными его качествами, признана была всеми еще до свершения на поле чего-то действительно выдающегося.
Сразу удивив, он и сразу был признан величиной. С этим не собирались спорить и наиболее строгие из знатоков. Не говоря уже о нас, моментально полюбивших Стрельцова со всеми его слабостями, которые стали очевидны тоже сразу.
Эффект узнавания Стрельцова чем-то напоминал внутренне метафорическую и ключевую, может быть, для понимания всего произведения сцену из «Золотого ключика»: когда Буратино впервые попадает в кукольный театр, куклы, никогда его не видевшие раньше, безошибочно называют пришельца по имени и рады, что он, наконец, с ними.
Все сложности, однако, начинаются у иных талантов не до, а как раз после признания…
Футбольная карьера юного Стрельцова начиналась в мире, где стремительно расширялся диапазон общественных интересов. В непривычно быстром течении информации любой известности непросто было устоять – никому не гарантировалось равновесие. Тем не менее в случае со Стрельцовым приглушенность эпитетов помешала бы отразить действительные восторги. В его славе была истинно стадионная – в таком вот распахе чувств – громогласность.
И медные трубы, об опасности которых любой талант особо предупреждают, пресловутые медные трубы в применении к Стрельцову оказались точным прибором – вроде арифмометра.
Кстати, об арифмометре, о цифрах – подобранные статистикой, они придавали стрельцовскому лету пятьдесят седьмого года прямо-таки былинный размах.
Ко всему этому стоило бы добавить, что никто не вернул футболу полученное зрителями от Федотова и Боброва в той мере, как сделал это Стрельцов, приезжавший мальчишкой из Перова и по четыре часа выстаивавший в динамовских кассах за самым дешевым – школьным – билетом.
Он сумел занять не место, а высоты великими мастерами оставленные.
Он не просто вошел, ворвался в большой футбол, создав себе сразу имя.
Он не напомнил, он возродил в своей игре лучшие времена футбола – через его именно игру новые поколения смогпи получить представление о неповторимости старых мастеров, хотя Стрельцов их вовсе не копировал.
Приятно, что и Федотовым, и Бобровым он признан был как приемник – не славы, Игры. Федотов даже говорил ему: «Я играл, Эдик. Но как ты играешь…»
…Я попал на торпедовскую тренировочную базу в Мячково, когда Стрельцова уже семь лет как не было в команде, а из всех, кто играл с ним, оставался один Валентин Иванов – правда, главный из партнеров, как бы часть самого Стрельцова, так же всегда и говорили в конце пятидесятых, как в рифму: Иванов, Стрельцов.
После окончания университета я работал в агентстве печати «Новости». Не по спорту. В отделе, занимавшемся вопросами литературы, искусства, культуры.
В АПН я приобщался к очень поверхностной журналистике. Приобщался радостно и самодовольно, не догадываясь, в какой литературный тупик меня это заведет.
Вина в этом, конечно же, не АПН. Для журналиста, знающего языки, для журналиста, тяготеющего к редакторской работе, АПН и школой может стать, и призванием. Не скажу, что и я там совсем уж ничему не научился. Но жизненные уроки, там полученные, представляются мне полезнее профессиональных.
Самое-то глупое, обидное, что я – и не окунувшись по-настоящему в работу – посчитал себя профессионалом. Мнимое представительство дезориентировало меня. Я невольно приписывал себе заслуги других. А широта и разнообразие общения мешала как-то строго взглянуть на себя со стороны – я-то кто, если отобрать у меня голубое удостоверение, которым я козырял, и приглашения на пресс-конференции, где от моих вопросов ровным счетом ничего не изменится.
Я для чего обо всем об этом вспоминаю, чтобы понятным стало – с какими исходными данными и в каком человеческом качестве прибыл я к футболистам.
Мне предстояло что-то вроде лекции – я был на кинофестивале, и вот об этом надо было рассказать в «Торпедо».
Воронин, когда уж мы близко познакомились, говорил: «Я помню, как ты к нам приезжал про кино рассказывать. Но я, правда, не слушал. Представь, ты сидишь работаешь – пишешь, а кто-то тебя отвлекает. Приятно?»
У меня не было уверенности, что футболистам так уж интересны серьезные размышления о кинематографе (да и не думаю, что я уж так здорово сам разбирался). Я понимал, что лучше бить на комическую сторону. И рассказывал всякие забавные истории из жизни артистов, истории типа тех, что сами артисты рассказывают, когда выступают по линии бюро кинопропаганды. И это бы не плохо – не все же так профессионально-сосредоточенно настраивают себя на игру, как Воронин. Большинству, как считают специалисты, более полезна разрядка. Их, как людей менее честолюбивых, чем «звезды», надо бы отвлечь от мрачных мыслей о возможном поражении. И в этом плане мои шутки вполне были уместны. Плохо было другое – о чем до сих пор со стыдом вспоминаю. Плохо было то, что я изображал из себя человека, посвященного в футбольную жизнь. Имеющего право намекнуть многозначительно на то, что только мне и самим футболистам известно. А ничего-то, кроме рассказанного Филатовым на семинаре, я и не знал из специфики футбольной жизни. И выглядел глупо, что-то там бормоча о сложности взаимоотношений тренера сборной Бескова с Месхи… По-моему, похожую ошибку совершают наши эстрадники и вообще люди искусства, выступающие перед спортсменами, когда начинают подлаживаться под них, перемежать свою речь всякими спортивными словечками и понятиями. И в любви, наверное, должна существовать дистанция. У болельщика должна быть собственная гордость…
Но в общем, отнеслись тогда ко мне и моим коллегам – они, чтобы как-то поправить положение, чувствуя неловкость за мою несолидность, попытались внести ноту серьезности и подкрепили мою речь дежурными высказываниями о дружбе, о возможном шефстве журналистов АПН над спортсменами – благосклонно. Как-то мы все-таки развлекли футболистов.
Особенно тронул меня Валентин Иванов. Он держался по-хозяйски гостеприимно. Подбадривал нас, выступавших. Задавал вопросы – и получалось как конферанс. Он держался свободно, как на поле. Вышучивал своих, подчеркнуто уважителен был с нами. Моих коллег он очаровал.
До меня доходили слухи о сложности характера Иванова. Товарищ Пармен из заводского комитета комсомола – он и привез нас в Мячково – дорогой обрисовал нам обстановку в команде. И даже из его слов можно было представить лидерскую буквально во всем роль Кузьмы – так называли Валентина Козьмича Иванова в «Торпедо».
В начале шестидесятых годов я не принимал футбольных дел слишком близко к сердцу – мне в те годы было особенно трудно в поисках себя. А утешения в футболе я не мог искать – слишком большое место занял он в детстве, в отрочестве, чтобы сейчас делить его с чем-то другим. Следить – следил. Но это разве страсть – следить?
Лучшего сезона «Торпедо» я, конечно, не мог не заметить – нет, матчи по телевизору я почти регулярно смотрел, и все-таки почти: не так уж много вечеров проводил я тогда у телевизора, вот «Спорт», появившийся «Футбол», позже «Футбол-Хоккей» читал с прежней регулярностью, был в курсе спортивных новостей. В шестидесятом году «Торпедо» стало четвертым в истории нашего футбола явным лидером, четвертым за всю историю чемпионом – и расстановка сил, тем самым, перекраивалась в той же футбольной истории сложившаяся. По отголоскам давнего, болельщицкого, я радовался, что у «Спартака» и «Динамо» появилась конкуренция, появился, вернее, конкурент вместо бывшего ЦДКА – «мой» бывший клуб и призером, случалось, становился, но на лидерство претендовал формально, не по игре.
Правда, торпедовская команда меня больше интересовала в пору, когда, кроме Иванова и Стрельцова, заметных игроков в ней не было. Меня всегда, наверное, занимали сильные индивидуальности. Жажда чуда с детства и, пожалуй, до сегодняшнего дня нет-нет да и посетит меня. И от спорта, от футбола я тоже, скорее всего, ожидал и ожидаю – не с такой, конечно, надеждой и верой, как прежде, но ожидаю – чуда.
Два игрока, способных решить матч против команды, целиком состоящей из классных игроков, – есть в этом что-то вдохновляющее. Один в поле не воин – пословица, в общем-то, дразнящая. Должен быть и всегда в сложных ситуациях появляется воин, пословицу опровергающий.
