Андрей Сухомлинов - Эдуард Стрельцов. Трагедия великого футболиста
После смены Эдик ходил на спортплощадку. Занимался сам с собой. Гонял мяч, который передали ребята. У него находились силы «постучать» по мячу, «пожонглировать». Старался не потерять «чувство мяча». Делал «рывочки» по 30–40 метров. Но все это, конечно, не то.
Нужны практика и система. Поймут это те, кто хоть когда-то занимался серьезно спортом на высоком уровне, кто знает, что тренироваться одному, без партнеров и тренера — это не радость, а мука. В футболе — особенно.
Попробуй потренируй сам себя в обводке защитника, получи или отдай пас в «одно касание» или направь мяч «на ход» своему партнеру, которого нет. Получится? Ответ однозначен: ничего не получится. Помогают только воспоминания: мяч в сетке, свисток арбитра, круг почета, кубок у груди, который футболист нежно целует, как невесту.
Жизнь показала, что для спортсмена мирового класса достаточно трех месяцев, чтобы навсегда потерять форму. Приходится только удивляться футбольному таланту, природному дару Стрельцова, который сумел обрести форму, вернуться в большой спорт и вновь добиться выдающихся результатов после стольких лет вынужденной паузы.
В 1961 году Эдика ожидало еще одно испытание — в составе большой группы заключенных его перевели «на прорыв», в шахты поселка Донское Тульской области.
Работать пришлось в самых страшных 41-й и 45-й шахтах рядом с Новомосковским химкомбинатом. Там добывался кварц. Производство тоже в части соблюдения законодательства об охране труда и здоровья, мягко говоря, далеко не передовое.
Рабочий процесс здесь был организован в лучших традициях настоящей каторги, а вот отдых и занятия футболом Стрельцову пришлось организовывать самому, правда, с участием нескольких энтузиастов. В том числе и местного начальника Управления.
Так прошел еще год. И, прямо скажем, слухи о том, что Эдуард Стрельцов, отбывая наказание, только и занимался тем, что играл в футбол, сильно преувеличены!
Много тягостного осталось в душе от этих лет. И не только тяжелые воспоминания, но и большой шрам на левой щеке — отметка, оставшаяся от разборок с «козлами».
Написал об этом, и захотелось сослаться на воспоминания другого большого спортсмена, тоже оставившего заметный след в истории нашего спорта. И тоже в молодые годы привлекавшегося к уголовной ответственности, отбывавшего наказание в местах лишения свободы.
Встретились мы с Виктором Петровичем Агеевым, разговорились, вспомнили Стрельцова. Свой рассказ он разрешил привести в книге, как картинку из той жизни, которая была и у Эдуарда — почти один к одному.
Вот что рассказал мне заслуженный мастер спорта СССР, заслуженный тренер России, двукратный чемпион Европы, обладатель золотой медали Кубка Европы, четырехкратный чемпион СССР по боксу Виктор Агеев:
…С торпедовцами у меня отношения всегда были близкими. Был знаком с Ворониным, Ивановым, Щербаковым. Хорошие ребята. Эдика Стрельцова тоже знал. Он постарше был на четыре года. Когда случилась с ним беда, я только начинал путь в спорте. В 1959 году стал чемпионом Союза по юношам. А когда он в 63-м освободился, тогда уже близко познакомились. Я тогда был на «взлете».
Потом я попал в такую же, беду, а когда освободился — опять с ним повстречались. Помню, шутили и называли друг друга «собратьями по несчастью». Наказание я отбывал в Коми. Это вообще-то по карте недалеко от Кировской области, где сидел Эдик. Были мы с ним в разных лагерях, но порядки везде одинаковые.
Не любят в тюрьмах известных людей. Ведь кто там, как правило, сидит — беспризорники, жизнью обделенные, постоянно голодные, обойденные материнской заботой и отцовским вниманием. А тут «звезда» в камере появляется. По возрасту такой же или даже младше, но уже был обласкан судьбой. За границу ездил, шмотки красивые носил, нос задирал, шампанское пил, с девочками любовь крутил.
Теперь сравнялись, а если не сравнялись, то сравняют. Там ведь не то что футболиста Стрельцова «опустить» могут, там даже боксеру Шоцикасу не справиться. Бывает: «на воле» большой человек, а попал туда, и все — сломался, опустился.
Мне, конечно, полегче было, чем Эдику. Боксер все-таки. К единоборству ближе.
Помню, сижу в бараке, книжку читаю. Прибегает «шнырь» и говорит:
— Витя! Ты сегодня будешь бокс нам показывать. Они сказали, — и кивает куда-то в сторону.
Отвечаю ему:
— Пошел ты на х… что я вам, гладиатор, что ли?
«Шнырь» убежал, а через пять минут степенно подходят трое — уже постарше и говорят:
— Ты, Витек, что-то рано разбушлатился. Бокс сегодня нам будешь показывать, с Гибоном будешь драться.
Короче, вышел с ними я за барак. А там уже толпа болельщиков, человек сто. Вывели соперника по кличке Гибон, килограмм 120 в нем, а во мне, после тюремной баланды, если и было 70, то хорошо.
Дали старые перчатки. Начали боксировать. Машет Гибон своими пудовыми кулаками, как мельница, а я уклоняюсь и «ныряю». Сам не бью, а он попасть не может. Удары страшные над головой свистят. Толпа хохочет. Довольны. Вижу, злится Гибон, глаза у него кровью наливаются. Его там, главного мордоворота, «за торпеду держали» — кого избить, кого прижать… А тут еще, слышу, заговорил мой Гибоша:
— Убью, блядь.
Ну, думаю, Витя, хватит. Пора кончать этот спектакль. Подошел к нему «с ногами», финт левой в голову, финт правой в корпус, «дернул плечами», «показал глазами». Не бью, рано еще. Вижу: клюнул Гибон на мои «коронки», правой стал размахивать, как купец Калашников. Ну, здесь под его правую я навстречу и «рубанул» правым боковым. Как раз правая перчатка рваная была, набивки никакой.
Упал Гибон лицом вниз. Лежит на земле, не шевелится, кровь из ушей пошла. Улыбки у зрителей моих пропали. Слышу, сзади «шнырь» пропищал:
— Агей Гибона убил.
Испугался я, думал, правда убил. А тут уже и охрана бежит. Утащили Гибошу в медпункт, через тридцать минут он очнулся. Ничего с ним не случилось. Обыкновенный нокаут. А меня на пятнадцать суток — в ШИЗО. Вот где вес хорошо сгонять. Сидишь, как гарибальдиец Овод, в каменном мешке. Не хватает только охапки сена и цепи. Трапеза через день. В «летные» дни хлеб и кипяток. А в «пролетные» — воспоминания об этом. За пятнадцать суток десять килограмм как не бывало.
Законы тюремные знать надо хорошо. Помню, сели в карты играть. В «прикупе» приходят ко мне два валета, и оба бубновые. Что-то не сработало у партнера. Я этому партнеру — колодой по морде, а кулаком по печени. А ночью, когда спал, толпа на меня налетела. Избили. Кто-то лопатой по голове шарахнул. Оказывается, я был не прав: нужно было доиграть кон, а потом уже разбираться.
Эдика в лагере один раз ведь тоже чуть не убили, доской по лицу ударили. За то, что он водки в грелках после футбола им не привез. А как он мог ее привезти? Его ведь дальше футбольного поля не выпускали.
Вообще-то, по тем законам, ему такие «задания» давать не должны были: он же с малявой авторитета шел. Видно, не специалист был Эдик в этих делах. Помню, как-то в одной компании мы с ним показывали друг другу свои «боевые» шрамы. Он — на лице, а я — на затылке.
…Слушал я Агеева и думал о том, что эпизоды его лагерной жизни очень сходны со всем пережитым в свое время Стрельцовым. Но того уже не расспросишь. А тут — участник событий рядом.
— Давай, Петрович, про тебя книжку напишем.
Витя улыбнулся и ответил:
— Зачем десять книг об одном и том же писать-то? Ты напиши одну. Хорошую. Про Эдика. Она и будет про нас про всех: про него, про меня, про боксеров Ваську Соломина, Олега Коротаева, Толю Петрова, про дзюдоистов Суслина и Солодухина. Про всех, кого сначала за уши наверх, на Олимп Славы, а не успел еще оступиться, — с восторгом и удовольствием вниз, в грязь. И не просто, а обязательно мордой об асфальт. Наш долг перед Эдиком — реабилитировать его. И мы, спортсмены-ветераны, сделаем для этого все, что в наших силах.
Вот и вернемся мы к рассказу о лагерных днях Стрельцова. Случалось, пусть и нечасто, в той жизни и хорошее. Приходили письма от друзей и болельщиков. Приезжал каждый месяц к нему на свидания с мешком еды от ребят Витя Шустиков. Доходили до него вести о том, как боролся за его условно-досрочное освобождение новый секретарь парткома ЗИЛа Аркадий Вольский.
Приятными были минуты, когда ждал и получал вести от мамы и сам в вечернем уединении писал ей о своей жизни. И поскольку, выйдя на свободу, он больше всего не любил затрагивать лагерную тему, о его отношении ко всему происходившему тогда можно судить именно по его письмам к матери — Софье Фроловне.
Поэтому и считаю необходимым привести отрывки из этих своеобразных документов «уголовного дела» Эдуарда Стрельцова.
Здравствуй, дорогая мама!
Мама, Верховный суд утвердил приговор. Скоро, наверное, направят в лагерь. Мама, за меня не беспокойся. Все будет хорошо. Береги свое здоровье, себе ни в чем не отказывай. Если будет тяжело, то продай машину. Мама, купи мне сапоги и подбей их подковами, чтобы они не стаптывались. Найди какой-нибудь плохонький свитер и все это принеси 18 числа. Если не успеешь, то в следующий раз принеси обязательно. Погода стала плохая, идут дожди, а у меня прохудились ботинки. Еще принеси носки теплые и шапку зимнюю черную каракулевую. В лагере, говорят, дают плохую.
