Михаил Сушков - Футбольный театр
«Мамонтовка» – команда дачного происхождения. В некий сезон – а именно в 1907 году – собрались дачники поиграть в футбол. И вдруг выяснилось, что большинство из них сильные спортсмены. Сыграли с другими командами – последовала серия убедительных и довольно легких побед. Этот въезд на белом коне привел к единственному и приятному решению: состав необходимо сохранить, Команду зарегистрировали. Беда лишь в том, что «прописана» команда на станции Мамонтовка, в 30 километрах от Москвы, а игроки ее большую часть времени проживают в Москве. Вот и получается: создавать базу в Мамонтовке – слишком далеко ездить, построить же ее в Москве… Спортивная база станции Мамонтовка – в Москве! С какой бы стати?!
Словом, нет у «Мамонтовки» собственного дома. А нет дома, то, по сути, нет и настоящего коллектива.
Нет семьи! Да к тому же народ здесь разновозрастный – у иных на голове уже весьма заметное «декольте», а у таких, как я, усы едва пробились. Знаменитые братья Мухины, Розановы – корифеи московского футбола – еще играют, но чувствуется, что спортивный их век уже на исходе. Впрочем, из Мухиных я застал только одного – Сергея.
Получилось так: именно мамонтовцам представилась возможность увидеть, что такое настоящая спортивная семья. Была некая наглядность… Дело в том, что у нас возникло довольно тесное общение с ребятами из СКЗ – «Стрекозы». Эта команда сдавала нам в аренду свое поле. Оно находилось у Крымского моста – напротив того места, где нынче раскинулся Центральный парк культуры и отдыха имени Горького (не так давно на месте этого поля построили новое здание Третьяковской галереи).
Не то что в летний сезон – и зимою, когда делать на стадионе вроде бы нечего, члены этого клуба (СКЗ), несправедливо именуемого кружком, коротали здесь свободное время. Ребята приходили, попивали чаек, балагурили, пели песни. И не просто пели, а составили хор, репетировали, разучивали хоровую музыку.
Павильон, где встречались кружковцы, состоял из двух небольших раздевалок, с двух сторон примыкавших к помещению буфета, который и был центральным салоном. В буфете стояла пара столов двухметровой длины, врытых в землю, деревянные лавки, печка, жарко натопленная по зиме, буфетная стойка с самоваром. Ведал всем этим сторож дядя Саша – он же буфетчик, он же заведующий кладовой, он же рабочий стадиона.
Я частенько посещал этот стадион даже зимой: здесь царила особая атмосфера спортивного товарищества. Однако говорить о «Стрекозе» просто как о клубе спортсменов было бы слишком малым – это был клуб близких по духу людей: веселых, остроумных, хорошо знавших Друг друга, почти все знавших друг о друге, с полуслова понимавших друг друга. Это был клуб друзей, которым вместе интересно и радостно.
Довольно быстро я стал здесь своим человеком. Ко мне относились с симпатией, несмотря на мою, так сказать, формальную чужеродность, при всем том, что видели во мне потенциального соперника. Мы находились по разные стороны барьера спортивной борьбы. Повторяю: он, конечно же, ничуть не мешал моим личным отношениям со стрекозинцами и… все-таки оставался барьером. Но пришло время, когда новые друзья мои решили устранить и его…
В конце сезона в таблице первенства сложилась довольно стандартная картина: две команды – СКЗ и «Спарта» из Мытищ – претендовали на чемпионский титул. «Стрекоза», правда, имела на очко больше, но у «Спарты» в резерве была еще одна игра. И встретиться ей предстояло как раз с нами, с «Мамонтовкой». Если мытищинский клуб проиграет, чемпионом становится «Стрекоза».
Перед самой игрой ко мне подошел заместитель председателя СКЗ Иван Иванович Прудниченков и чуть ли не со слезой в голосе стал уговаривать:
– Миша, родной, ну что тебе стоит, забей пару мячей «Спарте». Ты ведь всегда забиваешь, больше всех забиваешь… А я тебе за каждый гол по два пирожных подарю… Хочу тебе, кстати, заметить, что вообще собираюсь поговорить с тобой кое о чем серьезном.
Мне бы пошутить в ответ, уж так и быть, мол, из уважения к вам да за такую цену вгоню парочку… Но на большее, дескать, не рассчитывайте – хватит с вас и этого. Словом, следовало посмеяться, тем более что и выглядел сейчас Прудниченков до смешного непривычно – куда-то исчезли так подходившие к его полицейской должности (он служил околоточным надзирателем) величавость, важность, строгость, даже некоторая сердитость. Но чувство юмора меня покинуло – уж больно польстила мне его просьба.
Позднее, став тренером, я вспомнил этот случай и понял, что тонкий, хитрый, опытный Иван Иванович великолепно знал психологию людей и отлично умел играть на ней. Он намеренно прикинулся этаким наивным простачком, убежденным, что все зависит от моего желания, – захочу, мол, забью голы, а не захочу, так и не забью. К тому же он прекрасно знал, как воспринимается его общественное положение – и спортивное и профессиональное – нами, мальчишками. Слово «полицейский» в те времена звучало весьма грозно. И не просто полицейский, а околоточный! Это в его обязанность входило присматривать за молодежью, отвлекать ее от каких-либо «темных» дел. Считалось, что спортом можно лечить от всякого рода нелояльных настроений. И наш околоточный пользовался, вероятно, этим лекарством. Разумеется, он был и болельщиком, ибо всякий, кто прикоснулся к футболу, остаться к нему равнодушным не сможет.
В матче со «Спартой» я из кожи вон лез, чтобы оправдать эту высокую веру в меня и забил-таки два гола. Мы выиграли со счетом 3:2.
Вернувшись в раздевалку, обнаружил корзинку, перевязанную голубой лентой и заполненную полутора десятками пирожных.
Помню, подошел к Прудниченкову и сказал:
– Иван Иванович, я ведь не за пирожные…
– Я понимаю, Миша. Конечно. Ты из уважения к моей просьбе.
Домой я приехал втройне счастливый. И оттого, что выиграли матч, и оттого, что 70 процентов этой победы обеспечил я, и еще потому, что в голове моей не переставая звучали слова Прудниченкова: «Миша, ну что тебе стоит?…» Какова популярность?! Ну и ну! Дальше последовал стратегический вывод: мои футбольные дела идут круто в гору! И, уже лежа в постели, засыпая, неожиданно вспомнил: о чем это «кое о чем» он собирался со мной поговорить?
Вечером другого дня на квартире меня посетил околоточный. И по делам отнюдь не криминальным. Он долго расхваливал коллектив СКЗ, рассказывал, как ребята сами строили стадион – ставили забор, вскапывали и ровняли футбольное поле, помогали строить павильон… Потом заговорил о «Мамонтовке», но не хулил ее, а упирал на то, что, по его мнению, я не вписываюсь в этот коллектив и никогда не впишусь, поскольку там играют спортсмены хоть и сильные, но великовозрастные и потому с ничтожной спортивной перспективой… Я стал догадываться, куда клонит мой гость. В заключение он сказал:
– Наши ребята тебя очень уважают. Даже любят, считают, что ты не только хороший игрок, но и парень хороший. У нас ведь как: подбирают, чтобы не только спортсмен сильный был, но и человек чтоб приличный. Мы плохого не возьмем, пусть он хоть чемпион-расчемпион… Ребята наши говорили, что хотели б видеть в команде такого парня, как ты…
Он приходил еще не однажды. Посещения его стали почти регулярными – раз в две недели, а то и каждую. И наступление вел широким фронтом, забирая меня в кольцо. Попутно он соблазнял моих братьев Сергея и Николая записаться в СКЗ – предложил им на выбор: теннис, крокет, легкую атлетику. Это ему удалось довольно быстро. Братья предпочли теннис и посещали клуб с радостью, приходили домой веселые, счастливые. Вот тогда и пошел задуманный Прудниченковым двусторонний нажим. Иван Иванович рассчитывал точно…
Я долго держал оборону. И прежде всего оказывал сопротивление самому себе. Ведь и сам не без глаз – еще до кампании Прудниченкова видел все, о чем он мне говорил. СКЗ действительно прекрасный клуб. Образ жизни, который ведут его члены, мне и в самом деле по душе. Меня тянуло к ним. Но осознать эту тягу не только не хотел, но и просто боялся. На страже верности клубу стояла моя благодарность – в «Мамонтовке» я сделал первые шаги в большой (по тем временам) спорт, она дала мне путевку в футбольную жизнь.
Однажды, переживая муки колебаний, я обратился к своим товарищам по команде. Пришел и честно, ничего не утаивая, в том числе и свое отношение к сложившейся ситуации, рассказал мамонтовцам. Представьте, меня поняли…
Мамонтовцы решили вопрос по-человечески, без своекорыстия. Кто-то из них сказал:
– Раз человек хочет уйти, значит, ему так лучше. Зачем доказывать, что здесь ему хорошо, а там будет плохо? Кто может взять на себя такую ответственность – убеждать человека в том, чего сами не знаем? А уж чего и знаем в душе, так боюсь, что… не в нашу пользу… Да и вообще – зачем насильно держать человека, злоупотреблять его совестью? Мы не должны так поступать. Хочет уйти? Пусть уходит. Возражать не имеем права.
