Станислав Токарев - Каждый пятый

И высадил второй стакан, после чего как-то осел, обвис. «Не закусывает вовсе, — удивился про себя Иван. — Потому и жратвы на столе с гулькин нос».

Высокая застеклённая дверь скрипнула, всунулась страхолюдная собачья морда — курносая, брылья отвислые, зенки кровью налиты. Пёс подошёл, цокая когтями по паркету, потёрся башкой о галифе хозяина, обслюнил голубой лампас.

— Сидеть, Эмир.

Пёс устроился между ним и Иваном. Генерал взял из вазочки конфету, на фантике медведи гужуются на лесной поляне, сунул псу в пасть. Тот захрумтел, зачавкал.

— Люблю спорт, — сказал генерал. — С детства на лошади. Любишь лошадей? Они лучше людей. Лошадь не предаст. А знаешь, почему? Потому что молчит. Ты, надеюсь, не болтун?

— Никак нет.

— А если нет… — Генерал сунул псу вторую конфету. — Если ты не болтун… — Он замолчал, отвернул снова краник, налил до половины, помедлил и долил дополна. Поднял, посмотрел сквозь коньяк на люстру, отставил. Раздумывал, что ли: пить — не пить? — Так вот. Если ты не болтун. Товарищ Сталин дал нашему спорту указание. Участвовать во всемирных Олимпийских играх. Знаешь, что это такое — Олимпийские игры?

— Представляю, товарищ генерал.

— Ни хрена не представляешь. Но ладно. По твоим данным имеешь шанс попасть в сборную команду. К тому времени… дозреешь. Быть в клубе лётчиков — большая честь. Для наших людей не жалеем ничего.

Опять он катал, мучил в ладонях полный стакан. Всё равно как деревенский инвалид пастух Кеша, который так же мается перед третьим лафитником.

— Однако же и вкалывать…

Выпил всё же — облегчил душу.

Пёс давился конфетами, с брыльев на пол бежала коричневая слюна.

— Задача такая. На Всемирных Олимпийских играх всех победить. Всех! Такую нам задачу поставил товарищ Сталин. Если не выполним эту задачу, нам лучше не ехать. А если поедем и не выполним, лучше не возвращаться. Выпьем, солдат, за решение этой задачи.

— Виноват, не пью.

— Ты сектант? Может, ты из раскулаченных? Может, ты и за здоровье товарища Сталина не выпьешь?

Иван встал навытяжку. Выдержал прищуренный взгляд генерала, и глаза пожижели, отвалились книзу кожистые мешки.

— Товарищ генерал, за товарища Сталина я жизнь отдам. А пить не буду.

Тут последовал взмах небольшой обвялой руки:

— С-свободен.

«Свободен, — думал он, идя по мосту. — А доколь?»

За спиной фыркнула, медленно проехала «эмка», скрылись красные фонарики. Река внизу не текла — стояла, тяжёлая, словно дёготь. Иван свернул влево на набережную, прислушиваясь, не вернётся ли автомобиль. Шагнул в переулок, на углу моргала вывеска продуктового магазина, в винном отделе тускло поблёскивали бутылки, продавщица возила тряпкой по прилавку.

— В разлив дашь? — спросил он.

— А на патруль не напорешься? Э, солдатик, да ты трясёшься весь. Неужто простыл?

— Нет, я так.

— А коли так, перетакивать не будем. Вон колбаской заешь.

Снаружи — ни людей, ни машин. Он сглотнул тошнотный комок.

Наутро ему объявили приказ об откомандировании в роту аэродромного обслуживания. Однако не поселили в казарму, а сразу отвезли на спортивную базу. Кормили на убой, но и гоняли на тренировках до семи потов.

Вскоре дали старшинские лычки. Потом — звёздочки младшего лейтенанта. Комнату в трёхкомнатной квартире в Тушино — две других достались хоккеисту с женой, тоже крестьянскому сыну, они подружились. Иван помогал ему обустроиться, обставиться. Такой резьбой изукрасил верх покупного комода, в тон покрыл под морёный дуб — гости ахали.

И вот сидели как-то, лялякали о том о сём, вдруг телефон. «Так точно. Слушаюсь. Так точно, находится у меня. Слушаюсь, будет исполнено». Положил хоккеист трубку: «Собирайся, Ваня. Генерал наш гуляет, к себе кличет. Да меня самого с души воротит, а что делать?.. Мало его, видно, батя драл. Чего удивляешься? Драл! Он нам самолично рассказывал, по пьяному делу. Позвонила, говорит, товарищу Сталину учительница, что с Василием в школе сладу нет. Товарищ Сталин сказал, что примет меры. Взял ремень, повёл — не поверишь — в сортир. И на другой день парнишка на парте сидеть не мог. Так училка — отважная баба! — опять позвонила, что так воспитывать неправильно. А товарищ Сталин её поблагодарил и сказал, что критику учтёт. А мог бы… Ладно, иди брейся».

Хоккеистова жена онемела, когда заглянула в ванную и увидела, что Иван, забывшись, протирает рожу её духами «Красная Москва». Сильно щипало, крепкие оказались духи.

Теперь генерал проживал в особняке, за железным забором — невдалеке от того места, где, плотно отгороженные, мокли под снегом и дождём груды строительных материалов: там, говорят, ещё с довоенных времён собирались воздвигнуть невиданный во всём мире Дворец Советов. Жил генерал с новой женой, известной пловчихой, чернобровой хохотушкой — веселье у них не утихало. Вот и когда Иван с хоккеистом туда приехали, дом был полон: в одной комнате гоняли в бильярд, в другой смотрели трофейный фильм «Девушка моей мечты» и кричали механику, чтобы повторил момент, когда девушка голая в бочке плещется…

Генерал их встретил в пижаме, взял Ивана под руку, повёл в кабинет. Был порядком на взводе, лицо осунувшееся, жёлтое, да и с тела спал.

— Ну, младшой, обмоем звёздочки?

— Никак нет, товарищ генерал. Не пью.

— Старовер хренов! Сколько для вас, спортсменов, делаю — рискую! Есть мнение, что это не моё дело. Есть такое мнение. А я рискую. Верю тебе, потому и говорю. И даже прощения прошу, что заставляю со мной выпить. Ладно, свободен. Хотя постой. За тебя хочу выпить. За звёздочки — имею я к ним касательство или не имею?

Выцедил полстакана.

— Давай погонами махнёмся. А главное — фамилиями. Буду Одинцов. Всё равно одиноко. Пошёл вон.

И — с площадки второго этажа, где размещался кабинет, всем гостям, что колготились на первом:

— Все вон к чертям свинячьим! Хоккейщики! Забыли, что завтра в Челябу лететь? Продуете — разгоню оглоедов!

…— Ну, баламут, — ворчал на обратном пути друг-хоккеист. — Кой хрен лететь — неделя до матча. Ты уж, Ваня, век тебе буду обязан, если что, свези мою в родильный, ей срок подходит. Я бы и сам, ведь просился у него, мол, догоню, так нет — вожжа под хвост.

— Не улетите, — утешал его Иван. — Погода нелётная, вон как пуржит.

— Говорю — вожжа под хвост. Личный самолёт даёт, личного пилота — героя. Так что на тебя надежда, а уж я прилечу — заберу. С сыном или дочкой.

— Сын у тебя будет. Пузцо острое, а когда девка, оно круглое, я в семье большак был, я знаю. Ленту не купил? Я синюю возьму.

Родился действительно сын, но и забирал его из роддома Иван. Сосед-хоккеист погиб вместе со всей командой ВВС. Челябинск не принимал по погоде, пошли на Свердловск, над аэродромом кружили в ожидании посадки восемь сбившихся с графика бортов, их очередь была девятая. Кончалось горючее. В сплошной белой круговерти пилот рискнул садиться, промазал, взмыл, снова промазал, а команда в салоне, видно, запаниковала, бросилась в хвост — причину аварии усмотрели в нарушении центровки. Ли-2 скапотировал и колом вошёл в обледенелую землю. Генерал пил без роздыха трое суток, помощники срочно комплектовали новую команду. В вестибюле родильного дома жена хоккеиста по лицу Ивана всё поняла — женское сердце чуткое, — помертвела и навзничь, он её подхватил, санитарка не знала, кому передать с рук на руки белый, натужно кряхтящий свёрток. Пропало молоко, Иван бегал на молочную кухню за смесями, пока из Сибири не приехала за невесткой и внуком свекровь.

Больше Иван генерала не видел. В пятьдесят втором Одинцов сломал ключицу и на Олимпиаду не попал. После смерти вождя его сын, говорили, угодил под суд за растрату государственных средств на свои спортивные увлечения, а на суде, мол, встал и сказал, что требует считать виновным одного себя, остальные же обвиняемые полковники и генералы выполняли его приказы — попробовали бы не выполнить! Так было, нет ли, Иван не знал, но предполагал, что мог совершить подобное этот странный, ему, Одинцову, сделавший лишь добро, а всё равно тёмной тенью прошедший по его жизни человек.

Клуб ВВС был расформирован, руководство армейского спорта сочло целесообразным использовать младшего лейтенанта Одинцова исключительно в лыжах.

Через несколько лет в квартире нового олимпийского чемпиона-лыжника раздался телефонный звонок:

— Лейтенант Одинцов? Беспокоит подполковник Сталин. Удивлён? Было две звезды и стало две звезды, только поменьше. Следую к новому месту назначения, нахожусь у общего знакомого. Может, теперь-то придёшь выпить со мной рюмку?

— Не пью, товарищ подполковник.

— Молодец, не зря я в тебя верил. И не пьёшь, и хоть разговариваешь со мной. Семнадцать человек до тебя обзвонил, все сразу трубку вешали. Ну, прощай.

Вскоре услышал от кого-то Одинцов, поскольку некролога, конечно, не было, что Василий Иосифович Сталин умер от цирроза печени.