Новелла Иванова - Как любят россияне
Вот оно перед вами.
Так сложилось, что у меня нет человека, с которым я могла бы поделиться сокровенным, самым больным. Я не одинока. У меня благополучная семья, есть друзья. Но только вряд ли кто-нибудь из них сможет понять меня. Не знаю, возможно ли это вообще…
...Я не героиня, да и герой мой скорее антигерой. Кто-то злобно сплюнет при одном упоминании его имени. Но мне так хочется, чтобы хоть один человек вместе со мной подумал о нем так же, как и я, с любовью, хоть он и не заслужил ее неправедной своей жизнью. Я пишу ему, ушедшему из жизни, это письмо:
«Ну вот и все. Теперь я точно знаю, где ты, мой милый. Непутевая жизнь твоя мотала тебя где-то долгих четырнадцать лет – добрую половину моей жизни. Моей страшной, счастливой и кошмарной, а в общем-то, обычной, полосатой жизни. Я не могу сказать, что все эти годы я неустанно думала о тебе. Я не могу сказать, что искала тебя. Нет, не думала и не искала. Тут другое – я не забывала тебя. Я не расспрашивала знакомых о тебе. Я не хотела знать, где ты и что ты теперь. И без того я знала, что несет тебя черт по кривой дорожке, на которую ты ступил в юные годы. И конец твой ранний и страшный я предвидела. Твоя судьба была, как говорится, написана у тебя на лбу. Слишком противоречив ты был, чтобы жить долго. В тебе удивительно уживались цинизм и благородство, жестокость и мягкосердечность, хамские выходки и неподдельная нежность. Так что конец твой – закономерность. Я никогда не годилась в спасительницы, и ты сам в свое время спас меня от меня же и от самого себя! Только вот не знаю – благодарить или проклинать тебя за это? Ты всегда незримо присутствовал в моей жизни – тот, прежний, а не тот, каким ты стал. Его я не знала! И вот передо мной эта злосчастная газета и несколько строк криминальной хроники: „Выстрелом из охотничьего ружья рабочий дока застрелил двоих рэкетиров – Р. и К., а также тяжело ранил третьего – Л., который находится в отделении реанимации. Признано, что рабочий дока действовал в пределах не обходимой самообороны“. Фамилии и инициалы указаны полностью. Словно удар током – это ты! Это тебя застрелил из охотничьего ружья рабочий дока. Это не совпадение. Это ты, мой милый, вымогал деньги у честного работяги. Это ты угрожал, бил стекла в его доме – и получил то, что должен был получить, не в этот раз, так в следующий, не из охотничьего ружья, так из милицейского оружия. Все! Чаша переполнилась. И вот теперь, читая газету, тысячи наших сограждан вздохнут с облегчением. Одной мразью стало меньше. Так справедливо подумают они о тебе, мой милый! И не с кем мне помянуть тебя добрым словом. Родных твоих я не знаю, да и вряд ли они поняли бы меня. Вот потому я и пишу тебе эти строки.
Мой хороший, непутевый мой, я помню тебя! Я помню все и молю Бога простить тебя! Ты был преступником, но не был негодяем. Не был ты и заблудшей овцой, но не был и волком. Я помню себя, влюбленную по уши девчонку, для которой ты был центром Вселенной. Подарком был каждый твой жест, каждое слово, каждый взгляд. Помню тебя, почти мальчишку, с гитарой, немного приблатненного, в общем-то, обычного, а для меня – единственного! Меня не понимал никто – ни подруги, ни мама. Как можно с моей-то внешностью, умом и разносторонними интересами и вдруг зациклиться до помешательства на какой-то шпане?! Это было их единодушное мнение о тебе. Ведь в семнадцать лет ты получил срок два с половиной года за драку и отсидел его. А „оттуда“ – это тоже общее мнение – людьми уже не возвращаются. Никто из них ни разу даже в газете тебя не видел, но судили строго. Все! Но только я одна знала, что они не правы: ты лучше, умнее, чище их всех, вместе взятых и каждого в отдельности. Я не изменила своего мнения о тебе и теперь, когда меня не ослепляет любовь и я все вижу даже слишком отчетливо. Ты был именно таким, и я не могла не полюбить тебя. Господи, как же я тебя любила! Я ничего и никого не помнила и готова была на любое безумие, готова была даже умереть за тебя от немыслимого, невозможного счастья. Ничего не надо. Никого не надо. Ты, только ты: твой голос, твои глаза, твои руки, которые никогда не ласкали меня. Но какое это было счастье – быть рядом с тобой, ловить каждое твое слово, каждый жест. Да разве могли удержать меня мамины слезы!
Ты видел все. Ты все понимал. Ты все читал в моих глазах, которые я не могла отвести от тебя. Но ты держал дистанцию. Ты ласково и необидно отталкивал меня. Просто ты не подпускал меня к себе слишком близко. Как я ревела тогда в подушку, считая себя самой несчастной из смертных! Я ТОГДА НЕ ПОДОЗРЕВАЛА, ЧТО БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ БУДУ ТАК СЧАСТЛИВА. Никогда! И вот в один осенний, дождливый день я заплакала у тебя на глазах. Без причины вроде бы. Но сил моих уже не было, и тогда ты, погладив меня по голове, стал расспрашивать, кого побить, кто так меня обидел. Я ответила: „Ты!“ Ты не сделал удивленного лица и не стал расспрашивать, как и что. Ты взял мою руку так нежно, так бережно, будто она хрустальная, и поцеловал меня в лоб. Помолчал и сказал: „Прости меня. Я не могу, я не имею права любить такую, как ты. Ты – самая красивая и самая лучшая из всех, кого я знаю и знал. Не буду врать. Я так хотел бы целовать твои губы. Я так хотел бы зарыться лицом в твои прекрасные волосы. Но ведь я не враг тебе. Позади у меня срок, ты это знаешь. И впереди наверняка тоже. Я ведь без тормозов и чувствую, что плохо кончу. И было бы подло с моей стороны ломать еще и твою жизнь. Послушай меня, сестреночка, я старше и лучше знаю жизнь“.
Мы сидели рядом, и ты держал мою руку и был в то время так далек от меня…
Вскоре тебя забрали, как ты и говорил. Я через полгода получила письмо от тебя. Несколько корявых, безграмотных, банальных строчек в измятом конверте с обратным адресом: учреждение АК 159/5. С письмом я носилась, как с драгоценностью. Я даже спала, положив его под подушку. И ночью то и дело просыпалась, ощупывая его: мне казалось, оно хранит тепло твоих рук. Я таскала письмо с собой на лекции в институт, которые почему-то не могла слушать. Мама решила, что я свихнулась от перегрузки учебой. А когда узнала, откуда письмо, был грандиозный скандал. Но мне было не до мамы и не до скандалов. У меня было ТВОЕ ПИСЬМО. Единственное! Первое и последнее. Я храню его и теперь и буду хранить до конца моих дней как единственное свидетельство моей любви. И вот однажды – телефонный звонок. Обычный, но как гром среди ясного неба. Почему-то, еще не сняв трубку, я поняла, что это ты. Мысли путаются. Мчусь. Вот он, твой двор, и ребята – наши общие друзья. Среди них – ты. Худющий, бледный, улыбающийся. Почему-то все расступились передо мной, как перед генералом. Помню, как повисла я у тебя на шее и долго не могла говорить, так и висела молча, слушая, как бьется твое сердце. А когда подняла глаза, увидела, что ты плачешь. Вокруг нас уже никого не было. Ушли все. Из деликатности ушли все наши вовсе не деликатные ребята. Потом мы долго-долго гуляли по пустым, темным улицам. Вокруг все было чудесным – и деревья, и звезды и даже бетонные коробки домов. Мы гуляли, я смотрела на тебя, а ты опять мне говорил что-то очень хорошее и правильное. А потом была разлука – долгая, как жизнь. Или как смерть? Все, что я получила от тебя, – несколько поучительных писем. Мы потерялись в этом огромном мире. Ты убедил меня, милый хулиган. Но убедил не в том, что не достоин моей любви, а в том, что я не нужна тебе. Те твои письма с поучениями я сожгла. И вот теперь я, благополучная тридцатилетняя дама, примерная жена добропорядочного мужа, сижу одна над этой тетрадкой и потихоньку вою. У меня горе, но никто не должен знать об этом. Ни муж, ни дети. Горе у той шестнадцатилетней и влюбленной девчонки, у которой не было ни мужа, ни детей и которую я так и не смогла в себе убить. Любимый, мы не были бы счастливы вместе, я знаю. Но ты был ВЕЛИКИМ СЧАСТЬЕМ моей жизни. Впрочем, почему был? Выстрелом из ружья убили не тебя, а какого-то рэкетира. А ты не уйдешь из моей жизни, так же незримо будешь сопровождать меня, как ту глупую, влюбленную в тебя девчонку. Бог услышит мои молитвы. БОГ ПРОСТИТ ТЕБЯ. Ты не был негодяем, мой дорогой, и ты прости меня за все, что было, а еще больше за все, чего не было между нами. Я плачу… В ушах звон. А может, это эхо? Эхо от выстрела? А может это я, а не рабочий, застрелила этого рэкетира?
Рита из К.
Пусть это – безответная любовь, но она наполняет смыслом мою жизнь
Простите, что побеспокою Вас своим единственным письмом. Вы знаете, я перевелся в Ваш отдел из другого и, переходя к Вам, совсем не собирался Вами очаровываться. И хотя в отделе были одни молодые девчата и многие незамужние, я все же влюбился в Вас. Это я потом понял. Я смотрел зачарованно на Вас, когда Вы давали мне задания, и часто переставал понимать Ваши объяснения.
...Мне хотелось только, чтобы Вы были рядом, и неважно то, чему Вы меня пытались научить. Я старался знать о каждом Вашем шаге, и я ревновал Вас, особенно когда я бывал с Вами в управлении, куда нас вместе вызывали по работе. Вас там обожали – Ваша внешность и эрудиция того, конечно, заслуживали.
