Наталия Криволапчук - Собака, которая любит
Как-то я пришла по делам в банк и посадила ее в уголочке, чтобы спокойно управиться с делами. Попутно я поболтала немножко со знакомым охранником, заядлым собачником, который в свободное время занимался дрессировкой служебных собак. Народу не было никого, и разговаривали мы минут десять. Джинка сидела в сторонке по команде "Место", сидела неподвижным, точно из металла отлитым столбиком, как она умеет.
Собравшись уходить, я подозвала ее к себе, втайне возмечтав, чтобы она подошла по всем нормативным правилам, предусмотренным для служебных собак (которым, скажу по секрету, я ее никогда не учила). Умница моя у_с_л_ы_ш_а_л_а и чинно подошла на подзыв, выполнив классический армейский обход сзади, и ровненько уселась у моей левой ноги. Поводок забавно волочился по полу.
- Надо же, работает не хуже овчарки! - восхитился охранник.
- Да она и есть овчарка, только крошечная, - пошутила я в ответ.
- Бросьте издеваться! Я же вижу, что фокc.
Фокс-то фокс, да по душе - овчарка. Такая же дисциплинированная, выдержанная, такая же энергичная и сообразительная. И лишь одна неистребимая черта терьеров остается в ней при любых обстоятельствах. Это та самая неколебимая верность раз и навсегда усвоенным правилам поведения, которую многие по незнанию принимают за упрямство.
Когда мы гуляем во дворе, особенно вечером, она по собственной инициативе занимает такую позицию, чтобы ей видны были все подходы и подступы, все арки и парадные, которых в наших девяти(!) смежных дворах четырех старых домов на Невском предостаточно. Она, первой из известных мне фокстерьеров, первой, кроме овчарок, стала выполнять довольно сложную команду дозорных пограничных собак "Слушай!". По этой команде собака, обнаружившая чужого, не заливается отчаянным лаем, не бросается очертя голову наперерез врагу, как это свойственно многим собакам и посерьезнее фокса, но остается на месте и только поворотом головы, настороженным поставом ушей, направлением взгляда дает понять хозяину, куда и откуда движется посторонний и что он может замышлять. А можете ли вы себе представить, чего стоит неугомонному фоксу не разораться благим матом и не броситься в безрассудную атаку? Но, глядя на Джинку, так же выучились работать и другие мои фоксы. И пусть трусливо-подозрительные и возбудимые собаки всех пород, разучившие эту команду, которая облегчает жизнь не только им, но и их хозяевам, скажут спасибо ей, моей Джинечке!
Не хуже овчарки слышит она и мой "внутренний голос". Мне не приходится объяснять ей, чего я от нее хочу, она, как и ее мать, знает все без слов. Так и по деревьям научилась лазить, передав потом это умение своим детям. Ну, не по отвесным, не буду врать, но градусов эдак под шестьдесят - забирается, не моргнув глазом.
Как-то, гуляя в скверике с мужем и тремя собаками, я, не подумав, подсадила Джинку, тогда еще совсем юную, в развилку старого тополя, на высоте больше двух метров от земли. Во всяком случае, ей пришлось слегка оттолкнуться от моих вытянутых вверх рук. Снять ее оттуда нечего было и думать, но спрыгнуть она вполне могла.
Могла-то могла, да не захотела! Оказавшись наверху, заметно выше моей головы, Джинка посмотрела на меня обычным своим светлым и невозмутимым взглядом и попыталась определить, по какой из двух толстых ветвей ей легче будет подниматься к вершине. Забраться дальше ей, к счастью, не удалось - после развилки ветви росли почти отвесно. Тогда, спокойно усевшись в развилке, она принялась ждать, когда я придумаю, чего от нее хочу. Я растерялась. Она совершенно точно знала, что, раз уж я ее туда подсадила, то спрыгнуть, не сделав для меня ничего хорошего, она не имеет права. Иначе - с чего бы ей вообще там оказаться? Она явно собиралась сидеть на дереве, пока я не скажу определенно, что ей надо сделать. И саму растерянность мою она понимала вполне однозначно: люди - тугодумы, хозяйке нужно время, чтобы хоть что-нибудь изобрести. Ведь мы и раньше много импровизировали, придумывая упражнения по ходу дела.
Снимал ее, подмостив под деревом какое-то бревно, мой муж. В последний момент, когда он уже почти дотянулся до нее рукой, милая моя собаченька решила, что хоть спрыгнуть-то она должна по всем правилам, и сильно оттолкнулась от дерева задними ногами. Они так и падали - в обнимку. А я корила себя за глупую шалость, боясь, что после этого Джинка перестанет принимать мои распоряжения всерьез. Какое там! Веры в меня Джи не потеряла!
Теперь я, конечно же, поступила бы иначе. Я сумела бы сформировать четкий мысленный приказ.
Наши с ней отношения не имеют ничего общего с привычной всем дрессировкой. В ее воспитании были две существенные особенности, которые, я полагаю, немало удивят бывалых дрессировщиков. Во-первых, она воспитывалась и училась без традиционных "кусочков", а во-вторых, совершенно без наказаний!
"Кусочки", которыми принято набивать карманы, идя на прогулку с молодой собакой, я попросту забывала взять с собой. Самостоятельно выучившись всему, что положено знать порядочной служебной собаке, наработав собственный богатейший арсенал технических приемов, Джинечка только во время моей работы с ее собственными детьми узнала, что за это, оказывается, еще и вкусненькое положено! Сначала она изумилась и глянула на двоих сыновей и дочку осуждающе: мало вам, дескать, благой возможности хозяев порадовать, вам еще и лакомства подавай? Потом, правда, Джинка и Бамби, демонстрировавшие щенкам разные упражнения, на какое-то время вышли в присутствии ребятишек из повиновения - пока не наелись всласть сухариков. И опять заработали, обучая детишек всевозможным штучкам из нашего с ними наполовину игрового, наполовину рабочего репертуара. К слову, тут мне есть чем похвастаться: в те поры, когда в нашей стране никто и слыхом не слыхивал про такой вид соревнований с собаками, как "аджилити", мы с моими фоксами сами изобрели многие из упражнений, входящих в эту программу.
А что касается наказаний, то лет эдак до трех Джинка вовсе не понимала самой идеи. Разве может быть такое, чтобы мне захотелось сделать ей что-то плохое?! Если даже мне случалось все-таки ее шлепнуть или одернуть поводком, она смотрела на меня снисходительно и чуть насмешливо: что, мол, рука сорвалась? Она считала это случайностью, в крайнем случае - ошибкой, которую, по благородству своему, легко прощала, не держа на меня зла. А я сдавалась, мгновенно забывая обо всех и всяческих педагогических соображениях. И только после одного случая, когда я рассвирепела по-настоящему (дело того стоило!) и хорошенько оттрепала ее за холку, она сообразила, как и за что наказывают собак. Чем и доказала мне - в очередной раз! - что собака реагирует на истинные наши эмоции, а никак не на внешнее их выражение. А попутно и научила меня воспитывать собак не плохо понятыми "методами дедушки Дурова" - поблажками да уступками, - а настоящим, действенным добром.
И до сих пор, вот уже много лет, мне не приходится, как с другими собаками, произносить укоризненное: "Джина, ты опять...". Она может сплоховать по незнанию, но никогда не повторяет своих проступков. Разве что драки с сестрой... но это не что иное, как затянувшийся воспитательный процесс. Это мне не хватает выдержки, чтобы позволить им "додраться" до логического конца.
Впрочем, то, что можно делать с кобелями, у сук чревато неприятностями. Собачьи дамы, независимо от породы и возраста, дерутся без объявления войны и без пощады - это связано с их наследственными видовыми особенностями. А мои девчонки, столетиями приспособленные к тому, чтобы брать зверя вмертвую, точно так же "охотятся" и друг на друга. И все же, хотя я стараюсь подходить к этому профессионально, их драки утомляют до крайности. Вспыхивают они даже без повода, стоит им перевозбудиться, скажем, от присутствия и наглого поведения третьей собаки. И только я, прикрикнув: "Следующая драка будет со мной!", могу охладить их боевой запал.
Сейчас уже очень трудно поверить, что Джи-Джи долгое время была не столько моей собакой, сколько Рольфиной. В нашей стае через это проходит вся молодежь, без исключения, и я не вмешиваюсь в их отношения, зная по опыту, как много дает детям общение с Вожаком, с великолепной, сильной и очень умной овчаркой.
Однако Джинка много дольше других относилась ко мне как к привходящему обстоятельству, своего рода элементу окружающей среды. Нет-нет, она и любила меня больше, чем кого-либо из семьи, и слушалась безотказно, и защиты от праведного негодования мужа искала у меня, и с щенячьими бедами своими она, наученная старшими, приходила ко мне и только ко мне. И о моей к ней любви она знала прекрасно. Но радости она во мне не искала. Я просто полагалась ей "по должности", будучи так же неотъемлема от нормальной собачьей жизни, как полная миска, как кров над головой, как уютное местечко. А радостей ей хватало в стае. Гордая и независимая, она благоволила принимать мою беззаветную любовь, словно бы все время давая мне понять, что обойтись без меня ей, в случае чего, совсем не так трудно. Вряд ли я сумею передать это ощущение словами. Вроде бы, все, как положено, по всем самым взыскательным меркам - моя собака, и ничья больше. Да только мне ли не знать, не чувствовать, что - не до конца!
