Виктория Абзалова - Вопросы цены и стоимости
Договорить у него не получилось. На последних словах Ожье откинул голову, резко втянув в себя воздух.
- Ты… - выговорить хоть что-то сквозь сжатые до хруста зубы получилось не сразу. - смеешь говорить, что я способен потребовать с Равиля деньги?!!
На какой- то миг вместо раздавленного виной и вынужденным бессилием человека, вернулся прежний Ожье ле Грие да еще в состоянии лютого бешенства. Но Фейран не Таш, хотя щадить торговца тоже не собирался:
- Ну, с Равиля еще долго ничего не потребуешь! - жестко осадил лекарь разбушевавшегося мужчину, прекрасно зная, как действует на него имя юноши. Я имел ввиду, что Луцато вряд ли захотят видеть тебя благодетелем. Хедва уж точно…
Гнев все еще мутил разум.
- А тебя, значит, в свое время хотели! - в свою очередь нанес удар Ожье. Было бы кому его вычитывать!
- Нет. Потому что не благодетелем, - так же бесстрастно согласился Фейран, напрочь проигнорировав выпад, - за свои ошибки он ответил, - и поправил, добивая окончательно. - Возлюбленным. Вещи это абсолютно разные, но как видно, кому-то для понимания не доступные! Так что вернемся к тому, какую помощь вы хотели оказать Равилю, и обсудим переезд.
На это Ожье возразить не нашелся.
***Предложенный дом полностью устроил привередливого лекаря, однако как ему удалось уговорить на переезд Хедву - невозможно даже представить. Хотя все высказанные им логические обоснования действительно имели место, женщина упорно сопротивлялась участию Грие, настаивая, что позаботиться о жилье для них способен тот же Давид. И лишь вмешательство самого Давида, поддержавшего доводы Фейрана, что не к чему рисковать зря и привлекать к себе лишнее внимание, заставили женщину сдаться и устало махнуть рукой:
- Делайте, что хотите…
- Вы действительно думаете, что присутствие этого человека способно помочь Равилю? - все же хмуро поинтересовался Давид.
- Да, - твердо отозвался врачеватель. - Чтобы рана зажила, ее надо вычистить.
Давид понимающе кивнул, и однажды утром все они, после недолгих сборов двинулись в новое жилище. Больного юношу тщательно устроили на повозке, обложив подушками и одеялами, по обе стороны от него заняли место Хедва и Айсен. Дорога прошла благополучно, и Равиль даже оживился немного, с любопытством оглядываясь по сторонам.
По приезду, его уложили в приготовленной самой светлой и теплой комнате, юноша выпил лекарство, охотно поел, и спокойно уснул, в то время как остальные занялись хлопотами. Переезд не взволновал его, а причина не вызвала сомнений: каменный двухэтажный дом в самом деле был куда больше, удобнее и даже роскошнее домика приятеля Айсена. И юноша был рад, что по крайней мере, теперь из-за него людям, которые о нем заботились, не придется стеснять себя и ютиться как попало.
Тем более, что мэтр Грие не только позаботился о том, чтобы его «гости» ни в чем не нуждались, но и как можно меньше попадаться им на глаза. Он не удержался, когда они приехали, и увидел достаточно: в чем бы не убеждал его Айсен, но Равилю по прежнему куда нужнее не горе-любовник, грехи замаливающий, а те кто станет готовить бульоны и кашки, поить микстурами и переоденет в чистое.
Он старался иметь дело лишь с лекарем, хотя каждый раз тот умудрялся довести его до бессильного бешенства. Но Хедва воплощала собой живой укор, а случайно услышанный разговор между Фейраном и Айсеном усилил и без того нестерпимо жегшее чувство вины стократно.
Неудивительно, что мальчик до сих пор в настолько плохом состоянии, ибо его болезнь началась отнюдь не с мерзавца Таша, пусть тот и постарался на славу! Равиль намучился еще в борделе, а перекупщикам-агентам его здоровье было без разницы. Придали более-менее товарный вид, и выставили на помост. Потом было короткое пребывание в доме Фейрана, которому тогда ни до кого другого, кроме Айсена дела не было, а потом в его жизни случился Ожье ле Грие… Мужчина вспомнил, как Равиль между занятиями любовью отъедался и отсыпался первые дни, пока не всплыла эта чертова метка, и только зубами скрипнул: уже тогда следовало, чтобы его осмотрел не хозяин-любовник в койке, а врач! Но юноша никогда не жаловался, только стонал в кошмарах, после долгого дня заполненного зубрежкой и новыми обязанностями. В Тулузе прибавились нервные срывы и обмороки, и даже если первое время после побега Таш не издевался над ним, то все равно, вряд ли осторожничал и берег. Не слишком ли много для одного мальчишки, поберечь которого в самом простом смысле никому в голову не приходило?
Равиль поправлялся удручающе медленно, хотя уже сидел сам, а однажды, воспользовавшись, что остался один, попытался встать. Результат оказался вполне предсказуем - в глазах потемнело, закружилась голова, и юноша упал, не сделав и шага.
Со двора услышав грохот через приоткрытое окно, заехавший к ним как обычно, Ожье влетел к нему первым, даже не задумавшись о своих действиях. Разговаривавший с ним Фейран отстал на шаг, а оценив увиденное, принялся ругаться такими словами, грозя привязать дурного мальчишку к кровати, что участие в происшествии мэтра Грие совершенно поблекло.
Больной был незамедлительно водворен туда, куда ему положено, и успокаивать его остался Айсен. Держа юношу за руку, он, как довольно часто делал в последнее время, просто сидел рядом, тихо рассказывая о своей встрече с Филиппом Кером, о том как тот привез его в свой дом, как Керы приняли его в свою семью, всячески помогая и поддерживая, и понемногу переводя тему на семью Равиля, на испереживавшуюся Хедву, весомую поддержку Давида…
- Но они не знают, кем я был… Ничего не знают обо мне… - внезапно прошептал Равиль, невидящим взглядом упершись в окно.
Айсен замер: Равиль начинает вспоминать?
- Они знают, - мягко возразил молодой человек. - Ты бредил и говорил об этом.
Юноша вздрогнул и недоуменно повернулся, произнося уже ясно:
- О чем?
Айсен тяжело перевел дыхание, не сразу справившись с нахлынувшими чувствами.
- Не думай пока, - произнес он так убедительно, как только можно, - ты вспомнишь, когда наберешься побольше сил для того. И сейчас все позади, все будет хорошо!
Равиль слабо усмехнулся в ответ: его так упорно убеждали в этом, вот только что это за «хорошо» - он представлял весьма смутно.
Однако, постепенно дни вошли в ровную обыденную колею. Тревог и волнений не достигало до их тщательно охраняемого убежища, Равиль уже вполне привык к людям, что его окружали и их постоянному присутствию, знал чего следует ждать от них в следующий момент, так что приступы паники и удушья практически сошли на нет.
Возможно, дело было еще и в неявном влиянии Айсена, с которым юноша инстинктивно чувствовал некоторую общность. СудЯ не столько по глубоким шрамам на запястьях, которые становились заметны, когда ухаживая за больным, молодой человек для удобства поддергивал рукава, откуда-то Равиль точно знал, что этот парень сам пережил немало, - гораздо больше, чем говорил, пробуя его утешить… Айсен не назывался его кровным родственником, не сочинял впустую о давней горячей дружбе между ними, знал о нем больше, чем сам юноша о себе сейчас, но Равиль крепко запомнил слова Хедвы, что именно синеглазый спасал его той ночью, а в солнечных глазах и мягком голосе всегда были лишь терпеливая, искренняя доброжелательность к нему… И такая же искренняя надежда.
Возможно для кого-то, решение показалось бы странным, но Айсен жил и дышал музыкой. Слова тех песен, что восхищали и сводили с ума равно толпу и призванных ценителей - казались ему неверными и тусклыми! Они не вмещали и тысячной доли того, что теснилось в сердце, что трогало струны, заставляя вибрировать их в нескончаемой мелодии любви и жизни во всей ее красоте и жути… И потому, он не столько говорил с больным, сколько садился - не рядом даже, а за стеной, у открытого окна, в уголке комнаты, глядя на тускнеющий закат, и играл то, чем до крика болела всегда его душа. О чем она безмолвно пела…
И видимо, его случайные слова, все же пробились в затуманенное сознание юноши, пусть на каплю, но убеждая, что причин для страха не осталось и даже мертво молчавшая память не станет неодолимым препятствием, отгораживая его стенами одиночества ото всех. Равиль явно чуть успокоился, нерешительно уступая настойчивому внушению, хотя бы попробовать просто жить…
Надо отдать должное, что это определенно, сразу пошло ему на пользу. Во всяком случае, уже не приходилось дежурить при больном сутки безотлучно, карауля каждый его вздох. К тому же, в свете потихоньку возвращающихся сил, всяческие внутренние сомнения заслонила совсем иная насущная проблема: после долгой неподвижности и тяжелой болезни юноше пришлось едва ли не заново учиться ходить. Ноги его не слушались, и Фейран не желал признаваться, что это тоже может быть последствием жестоких побоев, как он и подозревал раньше. Непоправимым, возможно…
