Алексей Аляскин - Враги лютые
Узбек не отпускал Симку полчаса. Симка уже начинал пытаться сам выползти из-под ненасытного хищника, но тот спустив один раз, сразу начинал ебать по второму, спустив в жопу во второй раз, он, без перерыва на обед и ужин, начинал ебать по третьему разу, — и так далее, без конца. Симка уже исспускался сам, кончая следом за ебавшим его мужчиной, попадая в такт движений; — он уже ощущал себя разьёбанным, как воронка от авиационной бомбы, но мужчина не отпускал, и продолжал своё мужское дело, умело, и с подозрительным мастерством, которое вовсе не сочеталось с его неумелыми ухаживаниями… Наконец он насытился, и встал. Разозлившийся Симка уже раздражённо крикнул ему в уходящую по траншее спину: — «Может ещё раз хочешь?!» — и впервые в жизни он увидел поднятые вверх солдатские руки.
Вечером, когда край Солнца уже коснулся гребня горного хребта, на котором сидели невидимые отсюда враги, и кто-то из них из соображений звукомаскировки, пронзительным дребезжащим звуком ни на что человеческое не похожим играл на губной гармонике, — Симка отправился принимать серные ванны. Надо было отдохнуть после узбека к ночи, потому что лейтенант придёт как обещал, в этом Сима не сомневался нисколечко. Серная ванна должна была сравнять всё что с ним произошло, и привести его в состояние принять лейтенантскую любовь, стоя, раком, и вообще.
Сима шёл через кусты, прыгая с камня на камень, и забывая, где он и зачем он здесь. Вокруг высились красивые и таинственные молчаливые скалы, темнела густая зелень хвои и кустарников, и всё выглядело здесь детским курортом, а вовсе не фронтом. Идти пришлось далеко, но наконец он увидел между ветвями прогалину над которой поднимался туман. Там и была колдобина с горячей серной водой от подземного источника. А рядом с колдобиной сидела совершенно голая девушка, её широкие, белые бёдра были сжаты, видны были только тёмненькие волосы на лобке, её груди были совсем маленькие, но налитые, какие бывают и у подростков, её светлые волосы лежали мягкими волнами, остриженные коротко, по военному времени. Пристроив на камне круглое зеркальце, девушка занималась занятием противоречащим стратегии глубокого охвата танковыми клиньями герра Гудериана, она осторожными движениями подрисовывала свои глаза. Рядом с ней валялся брошенный на землю немецкий карабин, с деревянным прикладом, и там же лежала на большом как марсианский астероид камне немецкая военная форма. Симка взял на всякий случай винтовку на руку и вышел к водоёму. Девушка услышала его шаги, подняла голову, увидела появившегося из начинающейся темноты кустов, густевших вокруг колдобины, выронила карандаш от неожиданности, и раскрыла тайну своих сжатых колен. Симка увидел эту её тайную тайну и сразу успокоился, потому что это была совсем и не девушка, это был очень красивый, женственный юноша, почти мальчик, лет шестнадцать — семнадцать, не старше. Он был немецкий солдат, и он был Симкин враг с верхнего склона, который тоже пришёл сюда вымыться и отдохнуть от окопной земли, потому что он был оккупант здесь, но сейчас Симку больше всего заело не то, что он сюда пришёл, воевать в его Симкиную страну, а то, что этот враг был гораздо более женственным, юным, и привлекательным, чем был сам Симка. Если бы сейчас их вместе увидел товарищ лейтенант, то вот кому бы из них досталась лейтенантская тушёнка размышлять даже и не стоило. Симка даже снова покраснел, на этот раз от ревности к симпатичности этого незнакомого девушки-мальчика, который расселся здесь в военных горах, откуда же здесь будет стыд и совесть! Щёки Симки снова пылали алым светом, хорошо ещё что было уже достаточно темно, а то он бы просто убежал отсюда от стыда за себя.
Симка перестал понимать где он, и зачем он, фронт, на который он так долго шёл по пыльным перевалам, пёр вверх и вверх, потный, грязный, и усталый, и он тащил сюда на себе гору тяжёленного оружия, топал по камням Кавказа до потери пульса и захлёбывающегося, невосстановимого, дыхания, лез по скалам до белой от пота соли спины гимнастёрки, которую потом можно было варить в супе не досаливая, потом рыл боевые окопы, готовясь к сражению, наваливал бревенчатые накаты на блиндаж, чистил щёлочью будённовскую винтовку: — а оказался, учитывая вчерашнее и сегодняшнее, и этого голого мальчика возле серной ванны, устроенной без спроса врачей местной природой, можно сказать в самом настоящем публичном доме для гомосексуалистов, да ещё с мальчиками на природе. Это он однажды видел такой набор порнооткрыток, немецкого довоенного производства: — «Мальчики на натуре»… — и похоже каким-то фронтовым волшебством он был перенесён в стыдненький мир этих фотографий, и не очень-то он и хотел из этого мира выбираться… Юноши смотрели друг на друга, и смущение всё сильнее слипало им рты. Потом Симка услышал свой голос, произносивший совершенно непонятные, ненужные, слова, на совершенно незнакомом ему языке, и только закончив фразу он вторичным сознанием сообразил, что это он по-немецки спрашивает этого голого мальчика: — тёплая ли вода в водоёме. Ничего лучше он спросить бы и не мог. Мальчик ещё сильнее смутился, но зато его губы наконец отлипли от этих вполне человеческих слов оказавшихся у вышедшего из темноты кустов человека, с длинной русской винтовкой, да ещё и удлинённой до нечеловеческой длины штыком, направленным прямо в пупок мальчику! Про свой собственный карабин, валявшийся у него под ногами, голый мальчик не помнил вовсе, сейчас он не знал куда ему сунуть выдававший его карандаш, и ему было не до такой не интересной ерунды, как карабин. Потому что на самом деле его всего больше заботило то что его совершенно голого застал незнакомый парень, да ещё за таким немужским занятием, как подрисовывание его и без карандаша достаточно красивых глаз. И таким толстым карандашом, который он не знаешь как бы спрятать, и он сжимал карандаш пальцами, то и дело перекладывая за спиной из ладони в ладонь. Потому что карандаш на войне, это не винтовка, — на землю не бросишь.
От смущения он привёл настолько правдивое объяснение своему занятию, что у Симки появилось полное знание того, что перед ним такой же мальчик-девочка как и он сам, с такими же знакомыми ему самому заботами и проблемами существования в мире грубых, голодных, мужчин в военной форме, забывших о своих семьях, и ищущих женщин там где их и быть не может! Но если мужчина ищет женщину — разве наличие и отсутствие одного из двух внизу красивого и послушного в мужских руках тела может служить оправданием?! И Симка улыбнулся в ответ на откровенность немецкого мальчика, — тот объяснял свои манипуляции строгостью капрала, который наряжает его в тяжёлые наряды, когда не видит достаточно выразительного взгляда его глаз, а добиться нужной капралу выразительности можно только при помощи этого толстого-претолстого карандаша. Он привёз этот карандаш на фронт из Великой Германии, которая Юбер Аллес, но карандаш тоже очень хороший. И мальчик протянул его Симке, как дети делятся любимой игрушкой с теми, кого собираются потом любить.
Юноши познакомились и подружились, также просто и естественно, как если бы они встретились вовсе не в трехстах метрах от передовой линии фронта, а где-нибудь в школьном походе. Они спросили друг друга о именах, и Симка сказал, что его зовут Сима, а мальчик сказал, завязывая полотенце у себя вокруг бёдер, что его зовут Ильзе, но что вообще-то лучше если Сима будет звать его Лореляйн… — при этом у мальчика во рту было что-то вроде шпилек, и понять что он говорил было трудно, только когда он наконец заколол своё полотенце на широком бедре, его рот освободился настолько, что он сумел произнести свои имена внятно.
В тот день Симка и Лореляйн расстались так поздно, что война могла бы закончиться и без них, но не закончилась… Казалось что они всю жизнь искали друг друга, и вот нашли, и оба удивлялись этому ощущению близости, не умея об этом ни сказать, ни подумать. Они казались теперь сами себе половинками, разломленной кем-то сильным, монеты; настолько они подходили друг другу, настолько были своими, понятными друг для друга, но из разломленной однажды монеты никогда уже не выходит целая монета, мальчики тогда об этом ещё не знали; — они просто нашли друг друга, и всё. Остальное сейчас для них значения не имело. Им теперь нужно было быть вместе, всегда и везде. Они были частями одного целого, и это целое существовало только тогда, когда они были рядом, а по отдельности каждому из них теперь, — а теперь-то им обоим было ясно, что и всегда раньше, — не хватало той, второй части, который был другой из них. Такая вот была мудрёная топология их взаимоотношений в путанном изложении шестнадцатилетнего Ильзе Хартмута, по имени Лореляйн… И прежде чем расстаться в тот вечер, они успели рассказать друг другу свои истории. Про Симку вы всё знаете, лучше самого Симки, а вот вам и простая и поучительная одновременно история появления на фронте Лореляйн.
