Андрей Корф - Сто осколков одного чувства
Она: Не тебе судить о них. Время рассудит.
Он: Опять – Время.
Она: Опять и всегда – время. И вообще не в песнях дело. Ты пишешь их не потому, что хочешь оставить после себя память, а потому, что у тебя внутри воет большой серый волчище.
Он: Ерунда. Все это – обычное тщеславие, барахтанье в луже из собственного навоза.
Она: Тщеславие – игрушка для мальчиков. Очень опасная игрушка. Лучше бы вы играли со спичками.
Он: Мы играем с женщинами, а это еще опасней.
Она: Но только с нашей помощью вы можете по настоящему победить время.
Он: Как?
Она: Мыш, который есть и ждет нас у бабушки. Второй Мыш, которого я ношу с собой. Их дети, в которых они перейдут с помощью женщины. Посмотри на эти руины закрытыми глазами. Помнишь? Ты ведь уже бегал по ним с украденным на рынке яблоком. А потом лазил через забор к дочке кузнеца. А потом у тебя была жена, и может быть, она была даже похожа на меня. А потом ты умер, и только для того, чтобы снова бежать босиком по другим улицам другого города.
Он: Да. Помнится, будучи мушкетером, я очень любил хватать за жопы монахинь.
Она: А помнишь, как одна из них за это дала тебе по наглой гасконской морде?
Он: Еще бы... (пауза) А наша любовь – тоже продолжение чьей-то любви?
Она: Конечно. И мы, уходя, подарим ее другому мальчику и девочке.
Он: Но это ведь будет нескоро.
Она: Так нескоро, что тебе еще надоест меня любить.
Он: Или тебе.
Она: Нет. Для меня любить тебя – то же, что дышать. Когда я тебя не вижу, меня нет.
Он: Но ведь я есть.
Она: Да.
Он: Тебе хорошо?
Она: Да.
Камера гаснет.
Дом. Она лежит на диване, отвернувшись к стене.
Он: Вставай, сонное царство.
Она: (глухо) Я не сплю.
Он: Что-то случилось?
Она: (оборачиваясь) Ничего особенного.
Он: И все-таки.
Она: Я сделала аборт.
Он: Что?!
Она: (с каменным лицом, очень спокойно) Я сделала аборт. Второй Мыш перестал расти, и его пришлось вычистить.
Он: Как вычистить? Куда вычистить?
Она: Второй Мыш перестал расти, и я сделала аборт. Он перестал расти, потому что есть такая болезнь, которая называется хламидиоз. Она убивает зародышей. Эту болезнь я подцепила от тебя, а ты – от одной из своих блядей. Вот. А теперь, пожалуйста, не трогай меня и ничего не говори. Обед на столе.
Долгий черный кадр. Возможно, помехи, как в начале или конце пленки.
Знакомый торшер. Вечер. Она вяжет что-то. Ее движения очень быстры и точны. Кроме рук, не движется ничего. Она не смотрит в камеру и молчит.
Взгляд камеры за окно. Она гуляет по двору с Мышом. Тишина.
Сцена с вязанием у торшера повторяется. Ее движения стали чуть медленнее. Связанный кусок стал гораздо больше.
Взгляд за окно. Она с Мышом – во дворе. Мыш качается на качелях, она раскачивает сиденье.
Она – под торшером. Закончила вязать. Получился большой и красивый свитер. Она впервые поднимает глаза на камеру.
Она: Нравится?
Он: Очень.
Она: А мне нет.
Берет со стола ножницы и начинает резать рукав. Тугая шерсть не поддается, но Она не уступает. Криво обрезанный рукав падает на пол. Она обрезает второй.
Он: От жилетки рукава.
Она: Молчи.
Режет второй рукав, ножницы опять застревают. Она вскакивает с места и бежит на кухню. Он – следом. На кухне она хватает большой нож и начинает кромсать им свитер. С ножом дело идет быстрее. Когда от свитера остается куча оборванной пряжи, она бросает его Ему. На мгновение закрыв объектив, пряжа падает на пол. Она садится за стол.
Она: Странно. Когда я стала собирать вещи, все поместилось в один чемодан. Не так уж много ты мне и надарил за это время.
Он: Я исправлюсь.
Она: Теперь это не важно. Я все равно не могу от тебя уйти. Я пыталась тебя ненавидеть, но у меня ничего не получается. Меня было так много, что я не могла разобраться, где кончается одна «я» и начинается другая. А теперь я вся состою из тебя, гад. У меня ничего не осталось своего. Мне некуда и не к кому идти. Но самое ужасное не это. Самое ужасное – что я все равно люблю тебя, и я все равно радуюсь, когда ты приходишь, и мое тело тоскует по тебе. (тихо) Бери.
Он: Что?
Она: (орет) Бери меня! Я устала молчать.
Он: Ты меня простишь когда-нибудь?
Она: Лучше просто забуду. Я уже все забыла. Мне нечего тебе прощать. Ты такой, какой есть. Тебя не переделать. А меня не вернуть. И хуй с нами обоими. Живем дальше.
Его контора. Она непривычно пуста. Камера движется от пустого стола – к другому пустому столу, мимо таких же пустых, просиженных стульев. Обойдя помещение, камера пятится к выходу и оказывается на лестнице. Мы видим руку, закрывающую за собой дверь.
Камера в руках у Нее. Он сидит за компьютером, на экране которого – непонятные розовые таблицы. Выражение лица у него озадаченное.
Она: А это что за игра? Я такую не знаю.
Он: Это не игра. Так на компьютере рисуют музыку.
Она: А почему ты не на работе?
Он: Я ее бросил.
Она: Это как?
Он: Очень просто. Вчера была отвальная тусовка.
Она: А я гадала, от какого ветра ты вчера шатался... И что теперь?
Он: Вот. Нарисую пару нот и попробую продать.
Она: А у тебя получится?
Он: Если ты будешь в меня верить.
Она: Ты – не Бог, чтобы в тебя верить.
Он: А просто любить сможешь?
Она: Просто любить смогу.
Он: Значит, все получится.
Она: А сейчас у нас деньги есть?...
Он: Последний мешок. На зиму хватит.
Она: А успеешь за зиму две ноты нарисовать?
Он: Одна уже есть.
Она: Сыграй-ка...
Он: Вот. Лови.
Нажимает пальцем на пробел – и начинается песня «Четыре сезона о.» Под нее происходит доморощенный клип, а точнее, калейдоскоп ситуаций за следующий отрезок времени (около года).
Вот некоторые из фрагментов:
Она, улыбаясь, читает книгу на диване. Рядом с ней – блюдце с яблоками. Мыш в разных видах, подросший. Он роет яму на объекте, где прорабом выступает Илюнчик.
Он работает водилой и бомбит.
Продажа машины: лошадка уходит со двора, а он стоит и машет ей рукой.
Пара-тройка пьянок, как одиноких, так и групповых.
Картины природы в разное время года.
И другие эпизоды.
Последний кадр «клипа» повторяет первый. Ситуация повторяется, спустя год или около того.
Он: Ну, как?
Она: Здорово. Ты же знаешь, мне всегда нравились твои песни. Даже компьютером ты их не испортил.
Он: (оборачиваясь к ней) Ого! А я и забыл, какая ты у меня красивая... Ну-ка, дай камеру.
Камера перекочевывает к нему. Она стоит перед ним в нарядном платье и макияже. Выглядит уставшей и, как всегда в последнее время, немного отчужденной. Но ни усталость, ни безразличное выражение ее не портят. Наоборот. Можно сказать, что за последнее время Она расцвела. В ее взгляде появилась новая, злая сила. Будто родник в траве – неприметный, но звонкий и студеный.
Она: А больше ты ничего не забыл?
Он: Сколько ты мне даешь попыток?
Она: Одну.
Он: Три.
Она: Одну.
Он: Дай подумать... Театр. Я обещал тебе пойти в театр.
Она: В какой?
Он: В Большой. На Щелкунчика.
Она: Неправильно. В Большой ты НЕ повел меня месяц назад. А теперь у нас и денег на него нет.
Он: В Моссовета?
Она: Нет.
Он: Ну хоть в театр?
Она: (начиная снимать платье и бижутерию) Нет.
Он: В гости?
Она: (продолжает раздеваться) Нет.
Он: А куда?
Она: Никуда.
Он: И в это никуда пускают только в вечерних платьях?
Она: Давай разведемся.
Он: (пауза) Прямо сейчас?
Она: Да. Прямо сейчас.
Он: Поздно. Загс закрыт.
Она: Это не помешает мне собирать вещи.
Он: А Мыш?
Она: А что Мыш? Когда ты про него последний раз вспоминал?
Он: Только что.
Она: А перед этим?
Он: Вчера.
Она: Нет, дядька. Мыша я тебе не отдам. Ты даже не знаешь, чем его кормить. Чем он болеет и как его лечить. Это мой Мыш, дядька.
Он: А почему платье?
Она: Сегодня – годовщина нашей свадьбы.
Он: И ты хочешь уйти, потому что я забыл про годовщину нашей свадьбы?
Она: Нет. Я хочу уйти, потому что больше не люблю тебя.
Он: Почему?
Она: Спроси чего-нибудь полегче. Я просто вдруг поняла, что больше не люблю тебя. Я и полюбила тебя не за что-то, а просто так. А теперь просто так разлюбила. Прости.
Он: А эти годы? И твои слова?
Она: Годы прошли, а слова есть слова. Никогда не верь женщинам, дядька.
Он: Ты хоть поругай меня на прощание. Должен же я знать, в чем виноват.
Она: А в чем ты НЕ виноват, солнышко? Ты гулял сколько хотел. Я никогда не запрещала тебе это делать, но не надейся, что мне это было приятно. Ты жил в свое удовольствие, а обо мне вспоминал только тогда, когда хотел есть или трахаться. Ты носился со своими проблемами, а я должна была плакать над ними, хотя у меня хватало и собственных. Но разве тебе было до этого дело? Разве ты спросил меня когда-нибудь, какие черви бродят в моей душе?! Зачем? Какое тебе дело до того, как шла моя жизнь до того, как ты подцепил меня на Горбушке? Как от большой любви меня доставали родители? И достали таки! Как я потом воевала со всем миром, чтобы доказать ему, что я – не говно в проруби, а белый лебедь? Как я пряталась от этого мира за книжками, и как они хуево меня защищали? Как я выбилась из трясины, и получила медаль, а потом – красный диплом, чтобы ты потом замуровал меня в четырех стенах на три года... Ты когда ни будь спрашивал меня об этом? Молчишь?
