Игорь Куберский - Ингрид
Сооруженный нами плот был чудом конструкторской мысли и, с поправкой на обстоятельства, мог бы соперничать с хейердаловским «Ра» и «Кон-Тики»: три пары камер с лодкой на них. Так сказать, двойная гарантия, что в ближайшее время мы не пойдем ко дну. Палубу мы настлали из распяленных чемоданов и разрезанных сумок, для чего пришлось оприходовать все, что еще плавало, а хозяйственный – «зачем добру пропадать?» – Петр не поленился поискать и на дне, возле хвоста самолета. Он же и принес нам сообщение, что хвост покоится на площадке, примерно, десять на пятнадцать метров, далее же зияет бездна. Вот уж, действительно, попадание... Уже в темноте мы устроили баню – благо в одном из чемоданов оказалось два куска прекрасного французского мыла. Каждый из нас совершал омовение на своем собственном краю плота, и хотя луна еще не взошла, воображение рисовало мне обнаженную Ингрид, выливающую себе на плечи, грудь, живот пригоршни фосфоресцирующей влаги.
Ингрид спала в лодке – мы же с Петром – по бортам, как стражи, в спасательных жилетах, привязанных к камерам, чтобы не оказаться во сне за бортом. Было на удивление тепло, под нами, чуть покачивая плот, молчала вода, и все, произошедшее днем, казалось невероятным.
Проснулся я среди ночи – высоко в небе стояла луна, и от горизонта прямо до нашего плота по океану ткалась лунная дорожка. Высоко в небе летел самолет, неся в полной тишине свою лампадку. Я приподнялся на локте и увидел плечо Ингрид. На фоне мерцающего безмолвия ночи оно показалось мне хрупким и беззащитным. Я положил ей руку на плечо – оно не отозвалось. Ингрид спала. Мне хотелось ее разбудить, и я стал тихо бродить пальцами вдоль ее руки. Ингрид по-прежнему не отзывалась, и я не знал – спит ли она или уже вслушивается в мою ласку. После давешнего сна, в котором она уже была моей, так странно было возвращаться в никуда, в какое-то начало, когда земля была еще безвидна, и страждущий дух мой лишь носился над водой. Отсутствие ответа можно было понимать двояко, трояко – во всяком случае, не как полное и категорическое неприятие, и потому, осмелев, я стал гладить ее шею, маленькое ухо в крупинках морской соли, а затем маленькие упругие грудки, спрятанные под блузкой. Всегда предпочитал их большим: маленькие – они чутки, понятны, отзывчивы, они часть тела, дорогого тебе, а большие – тупы, тяжеловесны и самодостаточны, как дыни, среди которых ты долго бродишь руками, подкидываешь, мнешь и шлепаешь, не разумея, чего же тебе, собственно, надобно. Я чувствовал, как под моими пальцами напряглись соски, и сам напрягся и набряк – тяжко и недвусмысленно. Теперь уже было ясно, что Ингрид не спит, и ясно, почему не отвечает мне. Действительно, зачем будить нашего Петра – третьего, который лишний. Я осторожно приподнялся и увидел, что в лодочке уже образовалось для меня свободное место. Я аккуратно вписался в него и оказался тесно прижатым своими распаленными чреслами к нежным подростковым ягодицам, прикрытым чуть влажноватой тканью юбки. Все это так напоминало мой давешний сон, что я даже ущипнул себя. Впервые в жизни мне были готовы отдаться вот так – молча, без единого поощряющего знака. Впрочем, была в моем детстве девочка, которая, приходя в гости, без единого слова выставляла мне для невинных ласк свое милое личико. Воспоминание это зажгло меня каким-то новым утонченным сладострастием – я жил жизнью нормального самца, но не скажу, что ни разу не зашкаливал в своих эротических фантазиях.
Под юбкой Ингрид, вопреки ожиданию, оказались трусики, но такие просторные, что я без труда проник сквозь них к заветной щелке. Она напоминала сливовое варенье, остывающее на газовой плите. Каждые пять минут я тихонько прибегал на кухню и погружал в кастрюльку палец, унося к своему письменному столу с раскрытой тетрадью и учебником русского языка для третьего класса два-три украденных спазма скользко-сладкого наслаждения. Видимо, я забрел в своем воображении дальше положенного, потому что когда оказался наконец в этой щелке, то почувствовал, что вот-вот взорвусь. Так оно и случилось – и мне пришлось прямо внутри, в остром, пощипывающем соусе, сконфуженно дожидаться приступа очередного вдохновения. Второй раз получился продолжительней, но и тут мне не удалось увлечь за собой Ингрид, и я разрядился раньше, чем вывел ее на вершину. Только с третьего раза я оживил эту янтарную пчелку, стряхнувшую наконец с себя капельки расплавленной прибалтийской смолы и впившуюся в меня жгучим, алчным жалом. Ее оргазм поразил меня – он был долог и дробен и походил на расходящиеся по воде круги – один за другим, один за другим, когда на смену истаивающим из самого эпицентра рождались новые. И еще поразило – что она ни стоном, ни вздохом не нарушила заповедной тишины. Готовая разведчица, Мата Хари. Петр наш дрых, как пень. Мне тоже бешено захотелось спать, и из вежливости полежав рядом и огладив ее уже далеко не столь притягательные подробности, я перевалился через борт к себе и мгновенно заснул.
На сей раз мне приснилось, что по моему голому телу быстро бегает какая-то маленькая птичка и тревожно чирикает, будто ища что-то. Я открыл глаза и уставился в небо. Его купол был в звездах. Откуда-то раздавался тоненький писклявый голосок, без устали повторявший: «Ай, ай, ай». Я удивленно повернул голову и увидел свешивающуюся надо мной ступню, которая со следующим «ай» взлетела в воздух и тут же снова опустилась, едва не расквасив мне пяткой нос. Никогда в жизни я не был удивлен более, чем в тот предрассветный час. Мою женщину имели прямо у меня на глазах, и как, как она при этом себя вела! Ни в натуре, ни в порнофильмах я не видел такого самозабвенного соития – и не участвовал в нем.
Плот подо мной ходил ходуном, что, вместе с криками и стонами, и вздохами, и медвежьим рычанием, и упоенным чавканьем гениталий, могло разбудить и мертвого, но моим любовникам не было до этого никакого дела. Я для них просто не существовал. Я отполз на край плота, смахнув ненароком за борт пустую бутылку из-под «Распутина», почему-то оказавшуюся на моей стороне, и, совсем как мальчик, подглядывающий за сношающимися в кустах тетей и дядей, поднял голову. Мощные ягодицы Петра вздымались и опускались с неумолимостью судьбы, его широченная спина полностью скрывала от меня Ингрид, и моему болезненно любопытствующему взору представлялись лишь разорванные фрагменты упоения молодой женщины – впивающиеся в жирные лопатки наманикюренные ноготки да тонкие стволы ног, летающие туда-сюда, как ветви в бурю. Я отвязал свой фал – не путать с фаллосом – тихо, без плеска спустился в воду и поплыл... Можете себя представить мои поруганные чувства.
Когда я вернулся, любовники спали, сплетясь в каком-то невозможном объятии. Ингрид лежала нагишом сверху в капкане двух огромных Петровых лапищ, но ее аккуратная попка, освещенная лунным светом, включая неон Млечного Пути, была свободна и гостеприимно оттопырена. Искушение было слишком велико и, не снимая спасательного жилета, единственного, что было на мне, я поплевал на свой мучительно восставший фаллос и осторожно ввел его в верхнюю дырочку. Судя по тому, как он легко проник внутрь, здесь меня явно опередили.
Загорелые ягодицы Ингрид, отмеченные светлым треугольником отсутствующих трусиков, затрепетали – она подняла голову и обернулась, насколько ей позволяла мертвая хватка Петра. Губы ее изобразили слабую солидарную улыбку. Двумя пальцами – средним и безымянным – я подхватил эту прибалтийскую самочку снизу, слегка притопив их в ее утомленной растрепанной розе, которая меня больше не интересовала, и под удары в живо отзывающуюся упругую попку стал поигрывать указательным пальцем с клюквинкой клитора. Латышечку затрясло так, будто мы мчались на скутере, и едва я, подстегнутый этим сумасшедшим ритмом, вышел на финишную прямую, как она вдруг вырвалась вперед и унесла на груди розовую ленточку, стеная и спазматически биясь бедрами в обширный, как барабан, живот так и не проснувшегося Петра.
* * *Очнулся я в воде, захлебываясь и отплевываясь. Небо заволокли тучи – стало темно, хоть глаз выколи. Рядом, на плоту, шла какая-то ожесточенная возня, закончившаяся гневным криком Ингрид и сильным всплеском. Я поплыл на всплеск и тут же наткнулся на нее. Ее лицо лишь снизу едва подсвечивалось фосфоресцирующими всплесками.
– Что происходит? – крикнул я, впрочем, уже и сам догадываясь об этом.
– Это он, я ведь говорила, – стуча зубами, повторяла она, – это он. Он нас убьет. Я ведь говорила...
Голова моя гудела, словно меня только что огрели чем-то тяжелым, скорее всего кулаком.
– Ах ты сукин сын! – крикнул я и поплыл к плоту.
– Спокойно, ребята, – раздался из тьмы голос Петра. – У меня нож. Не хотел бы его использовать. Плывите себе куда подальше. Нам не по пути.
– Думаешь, один спасешься? – задавал я дурацкие вопросы, лихорадочно ища выход.
