Лев Щеглов - Записки сексолога

Одновременно с этим я добился того, что стал лектором общества «Знание» с правом продажи билетов на лекции. Это был неплохой заработок. На мои знания объявился спрос. Я объездил всю страну с рассказами, которые носили весьма пуританские названия типа: «Брак и семья» или «Психология семейной жизни».

Вспоминается один забавный случай. Как-то меня пригласили прочитать лекцию в Карелии для учащихся тамошнего огромного сельхозтехникума.

Я вошел в зал. Присмотрелся. Среди публики сидели и совсем молоденькие мальчики, и дяди в годах – видимо, посланные по путевкам колхозов осваивать сельхознауку. Мне приготовили место в президиуме. Рядом со мной – фельдшер, который работал в этом учебном заведении. Он-то, собственно, и организовал сие культурно-просветительское мероприятие.

Я объявил, что собираюсь прочитать лекцию об отношениях в семье. Потом покосился на своего антрепренера и обалдел: он вывалил из кармана и выложил на стол перед собой кучу крупных болтов и гаек весом граммов по пятнадцать. Поймав мой удивленный взгляд, он успокаивающим жестом дал мне понять: мол, продолжайте, болты не помешают лекции. Я продолжил, пребывая в состоянии недоумения.

Минут через 15–20 несколько человек в одном из углов зала начали о чем-то перешептываться: внимание явно ослабло. Шепот перерос в негромкий гул, который мешал моей работе. И тут фельдшер помог мне удержать внимание аудитории. Правда, не совсем обычным способом. Он прицелился и кинул болт в группу болтунов. Я похолодел: эдак можно и глаз кому-нибудь выбить. Однако они замолчали. Но еще через четверть часа ситуация повторилась, и опять возмутители спокойствия были утихомирены метким броском металлического предмета. Я изливал на аудиторию знания, как в бреду. После лекции я спросил у фельдшера:

– Зачем вы это делали? Ведь так можно кого-нибудь травмировать!

Он невозмутимо ответил:

– У них травм не бывает.

Таково уж было отношение медика к будущему нашего сельского хозяйства…

Правда, как раз тогда на меня стали поступать жалобы со всех концов страны. Мол, чему-то дурному учит людей доктор Щеглов.

И опять я писал объяснительные, краткое содержание которых можно передать четырьмя словами: «Секс у нас есть!»… И лекции продолжились.

Моя практика росла. Многим из тех, кто хорошо помнит ханжескую, пуританскую советскую эпоху, кажется невозможным то, что моя карьера сексолога состоялась еще в те годы. Они пытаются докопаться до истины: спрашивают меня о том, не было ли у меня каких-то особых связей, не происходило ли со мной чего-либо сверхъестественного, чуть ли не мистического. Наверное, если рассуждать с точки зрения непознанного, то от Бога в моей жизни были только счастливые встречи с людьми, с моими учителями, которые были готовы бескорыстно делиться своими знаниями. И чем старше я становлюсь, тем больше я думаю о том, чтó они для меня сделали. Почему занятые, востребованные люди бескорыстно тратили на меня свое время? Я был мальчишка, юнец, страстно увлеченный сексологией. Носился со своими идеями как с писаной торбой. Возможно, я был даже смешон. Тем не менее меня учили. Неужели только ради удовольствия почувствовать себя мэтром в глазах неоперившегося подмастерья? Думаю, время было другое: тогда получали наслаждение от того, что не имеет денежного эквивалента: от интересной беседы. Спасибо моим блестящим, талантливым и бескорыстным учителям. Все они, кроме Игоря Семеновича Кона, к сожалению, уже ушли из жизни. Мне до сих пор часто не хватает моих замечательных наставников и собеседников.

А насчет особых связей… Я прожил больше половины жизни. Так и хочется добавить клише: и пришел к неутешительным выводам. Отнюдь. Я, например, считаю, что, если хочешь чего-то достичь, надо не оставлять попыток. Что бы ни стряслось. Даже если кажется, что впереди глухая стена. Я уверен, любую стену можно пробить. Конечно, можно и голову разбить. Но скорее все-таки рухнет стена. Сейчас, когда мне уже за шестьдесят, я думаю именно так. Но тогда – в двадцать, в тридцать – кто мне, начинающему доктору, специалисту в «странной, неприличной» области, почасовику из ГИДУВа, внушил, что в конце туннеля может быть свет?

Я не считаю себя смельчаком. Мне было очень страшно ходить со своими заявлениями по кабинетам камнелицых советских чиновников. Когда меня обвиняли в пропаганде чуть ли не порнографии, я писал объяснительные, слабо веря в то, что останусь на свободе. (Вспомните, как меня наставлял дядя-сиделец.) Я много и многого боялся в своей жизни, но…

Мой отец в трамвае при слове «жид» выписывал хаму в ухо без предупреждения. Мама же, наоборот, была тихой, нежной женщиной, которая всего боялась. Особенно волновалась она за нас, детей. Она никогда не повышала голоса. (Моя будущая жена после первой встречи с мамой сказала мне: «Мне кажется, самое верное определение для твоей матери – „кроткая“».) Но могла с необычайным, раздражавшим меня тогда терпением тихо повторять:

– Лева, ты надел шарф? Надень, пожалуйста, сегодня ветрено. Ты можешь простудиться.

Все неприятности своих детей мама воспринимала с ужасом и как свои собственные. Она, наверное, была бы рада всю жизнь водить меня за ручку, чтобы я, не дай бог, не получил где-нибудь синяка. С мамой я был тихим, домашним, болезненным мальчиком Левочкой, который собирал в парке сухие листья и наклеивал их в альбом. С папой, а также в мечтах я был другим. Не знаю, кем бы я стал, если б оказался под полным влиянием моей кроткой, трепетной мамы. Но у моего отца были иные жизненные принципы.

Перед вторым классом мы с ним отправились покупать мне форму. Тогда мальчиков заставляли носить в школе гимнастерки и штаны грязно-защитного цвета. Форма была хлопчатобумажная, которая после второй стирки превращалась в линялую пижаму. И была полушерстяная – более аристократическая и ноская. Мы жили небогато. Но папа считал, что нельзя экономить на серьезных вещах.

Отец заявил:

– Будем покупать тебе полушерстяную форму.

В магазине оказалось, что гимнастерка и брюки моего размера остались в единственном экземпляре.

Отец немного медлил, осматривая товар: он не хотел ошибиться с размером. Тем временем подошел какой-то мужик с мальчиком, моим ровесником, дернул заветную форму на себя и резко сказал:

– Чё тянешь? Пока ты думаешь, мы костюмчик купим.

Продолжение «беседы» двух конкурентов произошло на задворках универмага…

Домой мы возвращались без формы. У отца было ухо в полголовы. Мама, увидев его, только побледнела и всплеснула руками…

А я был горд. Горд своим отцом – человеком, который никогда не отказывался от борьбы. Даже если не был уверен в победе.

Современная молодежь не знает (и, может быть, слава богу), что такое жизнь двора, с его футболом и драками, королями и париями.

Я много болел и поздно вышел в наш двор на Обводном канале. Меня очень тянуло к сверстникам. Я страшно хотел, чтоб они приняли меня в свою компанию. Но не тут-то было. Компания уже сформировалась. Я почти сразу же понял, что никакой другой роли, кроме печальной участи объекта насмешек и издевательств, мне не уготовано. Я был маленький, худенький, щупленький. Я, конечно, осознавал, что могу проводить свободное время в полной безопасности: с гербарием, под теплым крылом моей доброй, нежной мамы. Но меня страшно, безудержно тянуло во двор.

У нас всем заправляли братья Огурцовы, два крепыша, немного старше меня по возрасту. Сейчас таких называют безбашенными – они держали в страхе весь двор. Меня они лупили просто нещадно. Мама, грустно вздыхая, вечером смазывала йодом ссадины и синяки на моем теле. Она все время рвалась заступиться за меня. Отец запрещал:

– Он должен сам разобраться.

Огурцовы казались мне почти что небожителями, сверхчеловеками, эдакими Колоссами Родосскими. Я одновременно восхищался ими и боялся их до смерти.

В один прекрасный день мое терпение лопнуло. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но во время дворового футбольного матча после очередного незаслуженного и очень болезненного тычка я снес одного из них и изо всех сил засадил ему в нос. Хлынула кровь. Но не это меня удивило. И даже не собственная смелость. Огурцов, всемогущий Огурцов, зарыдал! Мир перевернулся. Сверхчеловек, оказалось, способен плакать от боли…

Вечером к моим родителям пришла объясняться мать Огурцова. Моя мама была готова извиниться за головореза-сына… Отец же сказал грозившей милицией Огурцовой-старшей:

– Они мужчины. Пусть сами разбираются…

Больше меня во дворе не обижали.

Настала весна. Берега Обводного тогда не были закованы в гранит. На песке у воды сидели компании. Слышались звуки гармошки. Пили водку. Дрались. Где вы, легендарные братья Огурцовы? Живы ли вы? Кем вы стали?..

Во власти субкультур

Я шел по коридору к своему кабинету в районной поликлинике. Вначале мне показалось, что вдали маячит какое-то огромное черное облако. Когда я приблизился, облако приобрело очертания пяти толстых женщин в застиранных черных одеждах. Каждая из этих усатых теток крепко сжимала в руках кошелек. (Я вспомнил все леденящие душу рассказы о «подвигах» работников ОБХСС.) За спинами сих внушительного вида сопровождающих скрывались худенькие, черненькие, бледненькие – даже не юноша и девушка, а почти мальчик и девочка. Юная пара, сопровождаемая толпой родственниц, проследовала за мной в кабинет. Я сразу понял, что работать будет нелегко: ко мне пришли представители маленького горного народа, которые весьма плохо говорили по-русски.