Эдуард Фукс - Иллюстрированная история эротического искусства. Часть вторая
Винсент. «О, если б это видели!» Французская карикатура на женскую моду времен Директории. 1797.
В самом начале реставрации легитимизма, в 1814 году, был издан закон о печати, имевший в виду при неукоснительном его применении наложить на всю прессу узду. Этот закон был еще более усилен вторым законом 26 мая 1819 года. Для нас особенно важно то, что этот второй закон был направлен на борьбу с открытой торговлей эротическими произведениями. При добродушном подагрике Людовике XVIII не проявлялось особенной строгости, при его преемнике Карле X дело существенно изменилось. Карл X воплотил своей персоной, как известно, ту старую истину, что стареющий черт всегда становится добродетельным и благочестивым и что эта добродетель возрастает непрерывно по мере того, как выдыхается прежняя смелость и прежняя развращенность. Именно поэтому-то трудно представить себе более добродетельного человека, чем старый Карл X. Последнее показать очень нетрудно; при этом мы придем к весьма интересным выводам. Впоследствии, при буржуазной монархии, был выпущен в свет каталог запрещенных изданий, в котором перечислялись все конфискации, имевшие место со дня издания закона 26 мая 1819 года. В этом перечне полицейских прегрешений можно без труда констатировать, насколько ревностно власти занимались при Карле X полицейским внедрением общественной нравственности. Однако при внимательном рассмотрении каталога мы наталкиваемся на следующее пикантное открытие: полицейскому запрещению подвергались особенно часто те произведения, которые некогда при старом режиме выпускались специально для тех кругов, в которых царил граф д'Артуа как наиболее яркий образец крайней распущенности. Закон этот направлялся, конечно, также и против эротической карикатуры, но всегда без особого успеха. Порнография, несмотря на официальные преследования, продолжала служить одним из самых ходких предметов торговли. Одно, правда, не подлежит никакому сомнению: все, что выпускалось теперь в области эротической карикатуры, было совершенно лишено художественного значения, что объясняется, конечно, общим застоем искусства в ту эпоху.
Но эпоха эта была, как мы уже говорили, только антрактом. Когда утомление стало постепенно проходить и когда народ вновь почувствовал в себе исполинские силы, тогда вдруг снова развитие круто переменило свой путь: чувственное напряжение нахлынуло лавинообразно вместе с напряжением политическим и экономическим и внесло творческий дух во все, что родилось из нового переворота.
И хотя это эротическое напряжение не проявляется, как в эпоху Ренессанса или в период Великой французской революции, доходящее до геркулесовых столпов и потому всепроникающее общей развращенностью, но сказывается тем более конкретно в художественных формах, созданных этой эпохой. Нужно быть поистине совершенно слепым, чтобы не видеть, что пышное искусство 1830 года проникнуто и до краев насыщено здоровой, полной жизни чувственностью. Художественное поколение Делакруа, Коро, Домье, Монье и других справило новую победу чувственности, — победу часто пульсирующей, яркой и кипучей жизнерадостности над туманным бессилием романтизма — художественного отражения экономической и политической реакции. Это несомненное эротическое напряжение наиболее наглядно может быть прослежено на ясно выраженном эротическом искусстве, возникшем в те годы. И богатство этого искусства служит уже само по себе достаточно убедительным доказательством. Здесь действительно можно по праву применить превосходную степень, и потому мы нисколько не преувеличим, если скажем: немногие эпохи дали столько непосредственно эротических произведений искусства, как этот период. Мы стоим положительно перед загадкой. Куда ни взглянешь, повсюду наталкиваешься на все новые и новые эротические документы этой эпохи, повсюду видишь ее полные жизни эротические произведения, проникнутые и насыщенные эротическим духом. Творчество эпохи производит впечатление, будто оно впервые познало всю ценность для человечества радостей чувственности и считает своей святейшей задачей возвестить всему миру об этом открытии. Художники наполняли эротическими иллюстрациями новеллы Боккаччо, произведения Лафонтена, Вольтера и других. Собрания популярных песен Беранже выпускались с эротическими иллюстрациями, или, вернее, к этим песням издавались комментарии в форме серий эротических картин; среди них некоторые достигали степени смелого гротеска, как, например, иллюстрация к стихотворению «Карнавал». Эта иллюстрация могла бы быть поставлена смело во главу угла всей эпохи, настолько она характерна для нее. Эротическими комментариями снабжались, далее, излюбленные пословицы, ходячие словечки и пр. Для примера назовем хотя бы серию из двенадцати литографий «Les proverbes en action» («Ожившие пословицы». — Ред.), которая, судя по технике рисунка, принадлежит Буше. Пословицы, которые лишены всякого эротического смысла, например, такие, как: «Для нужды нет препон», «Сила впереди права», «Как посеешь, так и пожнешь» и др., снабжены остроумными эротическими иллюстрациями большей частью в стиле гротеска. Но это далеко еще не все.
Эротическими комментариями снабжалось решительно все, не имевшее даже никакого отношения к эротизму вообще, — доказательством тому служат бесчисленные произведения на самые различные темы.
Здесь необходимо упомянуть и о том техническом средстве, которым главным образом пользовалось в то время эротическое искусство, ибо им объясняется прежде и раньше всего изобилие и богатство этого искусства. Этим техническим средством была литография. Литография открывала возможности, о которых прежнее эротическое искусство могло только мечтать. Фундаментальное различие между кропотливостью и трудностью гравюры по меди и относительной легкостью и простотой литографского способа репродукции действительно объясняет многое. Литография давала возможность выливать в сотни форм то, что прежде приходилось втискивать всего лишь в одну.
Кроме того, для характеристики утонченности этой эпохи нужно обратить внимание на новый трюк, изобретенный ею. В эротическом искусстве эпохи, как в XVIII веке, этот трюк знаменовал собою торжество чувственности, властвовавшей над всем искусством и над всей жизнью. Литографии того времени, будучи одним из наиболее ходких предметов торговли, изображали, согласно мелкобуржуазному настроению эпохи, очень часто сцены идиллического семейного счастья, невинные любовные сцены и пр. Но так как это не удовлетворяло эротические потребности, то художники искали обходных путей: они прибегали к поистине мастерской вариации картин, которая из невинного сюжета делала нередко ярко выраженный эротический.
П. Гаварни. Карнавал! Французская карикатура. Ок. 1850.
Этот рафинированный трюк, повторяем, чрезвычайно характерен и требует поэтому более полного освещения. С зачатками его мы познакомились уже в Англии у Морленда; сюда же относится и способ «до прикрытия» и «после прикрытия», которым так рафинированно пользовалось галантное искусство старого режима. Но этот трюк носит все же существенно другой характер. В XVIII веке речь шла об эротических произведениях, которые благодаря вышеназванному способу становились немного более рафинированными в эротическом отношении, — здесь же речь идет большей частью о совершенно невинных и безусловно приличных произведениях, которые благодаря рафинированному и остроумному трюку превращались в типичную порнографию.
Говоря об этом, невольно испытываешь искушение сказать, что то была деятельность двойственной морали: одной для масс — перед кулисами и другой для себя — за кулисами. Перед кулисами влюбленный сентиментально преклоняет колена перед краснеющей от стыда дамой сердца, — за кулисами тот же влюбленный переходит в непосредственное наступление, которое встречает весьма слабое сопротивление. Перед кулисами двое влюбленных лежат на траве и забавляются тем, что кладут друг другу в рот спелые вишни, — за кулисами те же фигуры изображены в самой недвусмысленной позе. Метод состоял в том, что художник рисовал одну и ту же картину дважды с теми же фигурами, в том же положении, в той же позе, в той же обстановке, в том же формате, с тою же техникой и, главное, с той же тщательностью, и только с той разницей, что одна картина была вполне нравственна и прилична, другая же резко порнографична. При ближайшем рассмотрении невольно испытываешь впечатление, что вторая картина служит осмеянием, опозорением первой. Кажется, будто этим эротическим эпилогом художник хотел сказать: ах, что там! Добродетель и нравственность — все это только одна комедия. В действительности люди вовсе не невинные ангелы, а черти, головы которых полны всегда самыми извращенными желаниями. Быть может, в этой эротической смелости была доля и самобичевания. По всей вероятности, в этом был и циничный смех над тем, как ловко удается провести людей.
