Эмма Герц - Вензель на плече Урсулы
— Ма-а-а-м, — зовет меня мой старший сын, Иван Григорьевич, прислонился к косяку, смотрит из-под густой челки, — дай что-нибудь поесть!
Я встаю, наполняю тарелку готовым оливье с курицей, многие авторы кулинарных книг называют такой салат столичным, протягиваю старшему сыну, под ногами крутится младший — Дольф. Просится в гости к приятелю на полчасика. Отвечаю, что нет, уже поздно, никаких гостей, это неудобно. А на пять минуточек, ноет младший сын. Я тверда. Дети уходят, прихватив миску с орехами, несколько раз осведомившись, когда уже можно будет съесть пирог «мазурку». «Завтра, — говорю я, — завтра».
— А сегодня? — на всякий случай уточняет Васька-Дольф.
Достаю миксер, взбиваю яйца с сахаром, постепенно добавляю муку, получившейся шелковистой массой заливаю сухофрукты, ставлю в горячую духовку. Двести двадцать градусов; я большой специалист по выпечке, большой специалист в кулинарии, хотела — и научилась. Никто не виноват в том, что мне это больше неинтересно, думаю и пугаюсь этой мысли. А мне что, больше не интересно?
— Мама, — снова объявляется Иван Григорьевич, — я складываю сумку. Никак не найду второй спортивный костюм, такой серый, не знаешь, где он?
Иван Григорьевич через десять дней уезжает на сборы. Так красиво называются удаленные от дома тренировки — вот уже четвертый год он занимается в хоккейном клубе. Малютка Дольф тоже посещает хоккейный клуб, пользуясь льготами и проторенными старшим братом путями.
Иду в мальчишескую комнату, спортивный костюм обнаруживаю сразу же — лежит на полочке, отдыхает. Вручаю Ивану Григорьевичу, тот широко улыбается моей собственной улыбкой. Знаю, что скоро он примется за безуспешные поиски кроссовок, стоящих у кровати.
— А что это ты за две недели начал собираться? — спрашиваю.
— А мне потом лень будет, — объясняет сын.
В который раз за вечер подхожу к окну: ничего нового, снег засыпал карниз, колючий ветер ломает голые деревья, швыряет мне в лицо через стекло ледяную крошку. Сейчас вернется из института муж, принимал зачеты и курсовые работы у вечерников и студентов дневного отделения, изощренно участвовал в факультетских интригах вокруг назначения нового декана. Многие хотят назначиться новым деканом, мой Савин — тоже. Возвращается.
Открывает дверь своим ключом, принес с собой морозный воздух, много, в зимней куртке принес, в руках, в большом пакете с надписью «ГЛАВПРОДУКТ». Савин красивый с этими его мальчишескими вихрами на голове, идеальной формы скулами и ямочкой на левой щеке. Но я давно не воспринимаю его красоту, как хрестоматийный утопающий не обращает внимания на особенности спасательного круга — ему в круге важно то, что круг не тонет. Мне в Савине тоже важно именно это. Однажды я разучилась плавать.
Младший сын с ямочкой на правой щеке прыгает вокруг, старший своим вниманием отца не балует, у старшего сына ямочка тоже на левой. Я улыбаюсь поверх разделочной доски, перламутровых головок чеснока, фиолетовых баклажанов, рыжих луковок — еще в шелухе, неслезливых.
— Ну как ты там? — привычно спрашиваю.
— Ага, — привычно отвечает он, подразумевая, что все в порядке, становится сзади. Давно известно, что стулья за вашей спиной превращаются в кенгуру[1]. Савин в кенгуру не превращается, моет руки, вытирает бумажным полотенцем с рельефными узорами, заглядывает в каждую кастрюлю, поводит носом, чуя холодец. Каждый раз, когда он проходит мимо высокого ящика с цветами, я пытаюсь не вздрагивать. Но вздрагиваю, как от удара плеткой. Нет, все-таки не так сильно.
— Так что, Бываловы придут завтра? — Разделываю баранину, отличное молодое мясо, брат Савина по случаю купил полбарана в какой-то деревне, где подыскивал себе дом. С недавних пор он одолеваем мечтами «иметь домик в деревне». С домом пока никак, а вот полбарана купил, — это оказалось целых тридцать килограммов, вес моего младшего сына.
— А ты их приглашала? — Муж с аппетитом ест оливки, вынимая их рукой из банки. Сначала это у него получается неплохо, но очень скоро крупная кисть застревает в банкином горле с острыми краями, муж недоволен, растирает на запястье краснеющую окружность следа. Разумеется, переложить оливки на тарелку он ленится, это делаю я.
— Их не надо приглашать. Бываловы приходят сами. Они такие скучные, Бываловы…
— Бываловы очень скучные, — соглашается Савин, присовокупляя к своей странной трапезе крутое яйцо и две холодные картофелины, — небывало скучные. А Маруська?.. Придет?
— Придет, — киваю головой.
— Козлевичей, значит, не будет…
— Разумеется, если придет Маруська, то Козлевичей не будет.
— Тебе не смешно?
— Нисколько. И тебе тоже не смешно, — напоминаю мужу.
Алеша Козлевич, прошедший муж Маруськи, в доме бывает при гарантированном ее отсутствии, иногда это действительно выглядит смешным — столько лет прошло, их дикая история вроде бы стала гораздо менее дикой за это время.
Я чищу морковь, откусываю ее тупой округлый кончик, сладко. Громко хрумкаю, муж удовлетворенно говорит:
— Ты чавкаешь, солнце.
— Я не чавкаю! — возмущаюсь я. — Не чавкаю! Не чавкаю!
Забегает младший сын, хватает морковку, убегает. Братец Кролик.
— Бываловы скучные, — продолжаю я мысль, хочу отвлечься, и отвлекусь, у меня почти уже получилось, — а Альперовские ругаются. В прошлый раз, на даче Либермана, Ирка кинула в мужа бутылкой шампанского.
— Полной бутылкой? — переспрашивает Савин.
Остро захотелось шампанского «Брют». Холодного, взрывающегося во рту тысячами звезд, белых и желтых карликов. Подайте же, подайте шампанского, излюбленного напитка буржуазии, неизменного сопровождения беглых современных дефлораций, отрады кассиров на скромном девичнике.
Если взять бутыль за блестящее горлышко, поставить рядом с собой на пол, у ног привольно расположившегося мужчины, тихонько отпивать по глоточку, обнимая губами его член, всем будет очень хорошо, и пузырьки достанутся не одной тебе.
— Бываловы скучные, Альперовские ругаются, Козлевичи не придут, а Мюллер напивается и блюет, — продолжаю я.
— Когда это Мюллер блевал последний раз? — возмущается Савин безобразной клеветой на друга детства, даже перестает жевать.
Друг детства на самом деле носит другую фамилию, просто он очень похож на Мюллера из «Семнадцати мгновений весны», с мужем они вместе учились в школе, вместе учились в институте, вместе работают на одной кафедре. Мюллер лыс с детства. Когда он блевал последний раз, не помню. Скашиваю осторожно глаза на мужа, не будет ли он отстаивать права Мюллера. Нет, не счел нужным, углубился в чтение журнала «Охота и Рыбалка». На прошлой неделе он вернулся с охоты — в Ярославской области гонялись за лосями — безуспешно.
Закончив с комплектацией басмы, я приступаю к приготовлению сациви. Курица у меня уже сварена, ее белое мясо разорвано руками на волокна, теперь предстоит уварить соус с зеленью, орехами и чесноком. Встаю к плите, коленом специально касаюсь ручки высокого выдвижного ящика с лилиями. Мне кажется, что их тяжелый аромат перебивает все запахи на кухне, даже чеснока, даже холодца.
Старший сын, неспешно перебирая ногами, появляется на пороге. Размахивает телефонной трубкой и ловко подкидывает ее.
Чудом спасаю телефон от уваривания в соусе сациви, зажимаю между ухом и плечом, говорю:
— Алло!
— Ну что, овца? — интересуется телефон. — Еды, кушаний и яств наготовила? Уготовила? Уготовала?
— Маруся, — опознаю безошибочно, — ты сама овца. Давай я тебе чуть попозже позвоню…
— Нет, погоди, — волнуется подруга, — пожрать-то завтра хоть будет чего?
— Ужас! — говорю я. — Тебе бы только пожрать! Перезвоню! А то у меня обе руки заняты черт-те чем и голова — тоже.
— А рот занят? — не унимается наглая Маруська.
— Рот особенно.
— Ха-ха-ха-ха! — заливается смехом Маруся.
Встречать Новый год с Маруськой — это что-то из детства. Впервые мы были отпущены с ней в «свою» компанию в тринадцать лет, собирались у девочки из класса, Тани. Маруся хвасталась модными заколками с подвесками — звездочками на цепочках. Размером и цветом они почти не отличались от кремлевских. Я выглядела куда менее эффектно в униформе эстонской школьницы. Папа обменивался врачебным опытом с эстонскими коллегами, и они щедро одарили его талоном на приобретение эстонской школьной формы: клетчатая юбочка, синенькая жилеточка, две блузки. Одну, с рюшами, я не надевала ни разу, рюши неблизки мне. А клетчатую юбку носила лет до тридцати.
То новогоднее торжество прошло невероятно скучно. Запомнилась пионерская игра «Пять минут правды». Все усаживались в плотный кружок на ковре, каждый мог задать товарищу вопрос по выбору: имя любимого мальчика, размер обуви, количество книг в домашней библиотеке и что там еще могло прийти в голову семиклассникам.
