Ольга Лазорева - Русская гейша. Во имя мести

Новый год я встретила с родными. И мать и отец очень обрадовались моему появлению. А когда через два дня после моего приезда заявился без предупреждения Степан с кучей подарков, они удивились, но обрадовались еще больше. Степан церемонно с ними поздоровался и сказал, что он мой хороший друг.

– Конечно, конечно, – суетилась мама, усаживая его за стол рядом со мной.

Родители смотрели на нас умильно, но меня это не раздражало. Я была искренне рада, что он приехал.

Мы прожили у родителей неделю и много гуляли по городу. Степан здесь раньше никогда не бывал и с любопытством смотрел на церкви и монастыри, на узкие улочки, с сохранившимися кое-где деревянными домами столетней давности и с наряженными прямо во дворах новогодними елочками. В этих домиках, с удобствами во дворе, по-прежнему жили люди. В провинции ложатся спать довольно рано, и улицы быстро пустеют. Мы гуляли почти в полной темноте, так как источниками света служили редкие и тусклые фонари и мягко светившиеся кое-где квадраты окошек. Как-то мы подошли к двухэтажному зданию конца девятнадцатого века, где располагалось культпросветучилище. Я забежала на крыльцо и остановилась у деревянной двери.

– А я здесь училась, – немного грустно сообщила я, тут же вспоминая лицо Петра, ждущего меня после репетиций.

– И хорошо, – ответил Степан.

Но особого интереса не проявил, видимо, не желая бередить прошлое.

– Да, – после паузы добавил он, – представляю твое состояние, когда ты оказалась в Токио! Наверное, будто на другую планету попала?

– Именно, – улыбнулась я. – А ведь у нас в клубе тут неподалеку раньше даже свой театр Кабуки был.

– Могу себе представить, как это выглядело в таком задрипанном городишке, как этот! – ехидно рассмеялся Степа.

И мне не захотелось больше ничего ему рассказывать.

За три дня до отъезда я нашла нашу преподавательницу народного танца Ирину Николаевну. Она обрадовалась, увидев меня, и засыпала вопросами. Я сказала, что живу и работаю в Москве. Потом попросила помочь с японскими национальными танцами. Именно Ирина Николаевна была большой поклонницей японской культуры и организовала театр Кабуки. И, как выяснилось, он все еще успешно функционировал.

«А ведь я могла привезти ей кимоно», – с запоздалым раскаянием подумала я, глядя в ее сияющие глаза.

Когда я объяснила суть дела, Ирина Николаевна очень воодушевилась.

– Какая прелестная идея! – восторженно воскликнула она. – Пусть японские дети приобщатся и к русскому искусству. А для тебя есть видеокассеты с некоторыми японскими народными танцами. В частности древние ритуальные танцы Хаятинэ-такэ-Кагура. Правда, не знаю, как это можно поставить в школьном самодеятельном кружке. Там костюмы сильно навороченные, да и сюжеты сложные. Нужны маски страшных духов. Но все равно, я думаю, тебе эти кассеты пригодятся. И если время позволяет, могу дать несколько уроков.

И я с удовольствием согласилась. А когда пришла в назначенное время в наш танцкласс, в котором ничего не изменилось, побрызгала из лейки на деревянный пол и встала на свое любимое место у станка, привычно положив ладонь на его отполированную округлость, то чуть не расплакалась. Времени прошло не так уж и много, а казалось, что я прожила целую жизнь.

– И раз, и два, и три, поворот, остановилась, – ритмично произносила Ирина Николаевна, следя за моими движениями и машинально отбивая такт носком туфельки.

И мне казалось, что я снова студентка. Она изобразила мне основные па танца с опахалом. Потом мы освежили в моей памяти танец «Кё-Нингё» («Кукла из Киото»), который использовали в наших спектаклях Кабуки. Старенький магнитофон в углу класса исправно воспроизводил нужные мелодии, я старательно повторяла па по несколько раз и уже почувствовала с непривычки усталость.

И тут дверь приоткрылась, и заглянул какой-то парень. Его худощавое красивое лицо удивляло странным сочетанием угольно-черных волос и пронзительно-синих глаз.

– А, Тимур, заходи! – обрадовалась Ирина Николаевна. – Знакомься! Это Таня. Она тоже выпускница нашего училища и сейчас работает в Москве.

Я вытерла вспотевшее лицо и шею полотенцем и по привычке присела в реверансе, изящно наклонив голову и опустив глаза. Потом машинально глянула на свое отражение в зеркальной стене, проверяя правильность позы.

– Очень приятно, – скороговоркой произнес Тимур и поглядел на меня с восхищением.

– И мне, – ответила я, выпрямляясь.

Они начали что-то бурно обсуждать, причем Тимур не мог устоять на месте и без конца двигался. То он подходил к станку и привычно опирался на него, то разгуливал по классу пружинящей походкой, то садился на корточки, то резко соскакивал и замирал, изогнувшись гибким стройным телом. Ирина Николаевна не обращала на его беспрерывные движения внимания и что-то тихо и быстро говорила ему, двигаясь за ним по пятам. Я, увидев, что они заняты важным разговором, не стала мешать и пошла переодеваться.

«Надо же какой артистичный парень, – думала я, натягивая свитер и поправляя сбившиеся волосы. – Интересная внешность. Очень красив! Надо спросить, когда он выпустился».

Я вышла из раздевалки и увидела, что они все еще в танцклассе.

– Так я пойду? – спросила я.

Они перестали о чем-то спорить и развернулись ко мне с такими лицами, как будто видели меня впервые.

– Ах, да, Танюша! – спохватилась Ирина Николаевна. – Ты вот что, приходи завтра в это же время. Успеем до твоего отъезда еще разок порепетировать.

– Договорились, – улыбнулась я. – А ты, Тимур, когда окончил? – торопливо спросила я.

– Три года назад, – ответил он и улыбнулся в ответ, показав нереально белые зубы. – Я, кстати, тоже в столице работаю в одном танцевальном шоу.

– Да что ты? – изумилась я. – И в каком?

– В эротическом, – недовольно проговорила Ирина Николаевна. – Я ему говорю, что это до добра не доведет. И лучше вернуться в родной город и заняться чем-нибудь стоящим.

– Успею еще вернуться, – засмеялся Тимур. – Телефон не дашь? – неожиданно спросил он. – А то мало ли! Все-таки землячка. Но если не хочешь, то не настаиваю.

– Почему же? Записывай, – спокойно ответила я. – И звони в любое время.

Мы вернулись в Москву сразу после Рождества. И Степан начал активно уговаривать меня поселиться вместе.

– Считай, я твой официальный жених, – смеялся он, но глаза были серьезные.

– Это почему еще? – хмуро отвечала я.

– Как же! Ведь уже познакомился с родителями, и даже им понравился! – настаивал он. – К чему тебе жить одной в этой большой квартире? Перебирайся ко мне и можешь вообще не работать. Будешь мне щи варить.

«Как бы не так! – думала я. – Только работа появилась, а я снова дома засяду. Да еще и с нелюбимым мужчиной».

То, что я не любила Степана, хотя и очень хорошо к нему относилась, не вызывало у меня никаких сомнений. Я – по-прежнему любила Петра и уже не старалась задавить в себе это чувство.

– Давай подождем, – ответила я. – Поработаю, посмотрю, что к чему. А там видно будет. Мы ведь и так много времени проводим вместе!

«К западу лунный светДвижется. Тени цветовИдут на восток».

В середине января начались занятия в моей танцевальной студии. Я назвала ее «Нодзоми», что в переводе с японского означает «надежда». Записались, в основном, конечно, девочки. Но пришло и несколько мальчиков. Я решила, что для начала наберу детей от десяти лет. Для занятий нам выделили актовый зал и магнитофон. В принципе, меня это устраивало, так как была возможность репетировать на сцене. Для детей это являлось отличной практикой сразу привыкать к сцене и не бояться ее впоследствии. Занятия проводились два раза в неделю по два часа. Начинались они в шесть вечера. Я привезла из дома все конспекты лекций и тщательно готовилась к каждому уроку, заранее выстраивая его и составляя план. Дети, посещавшие мою студию, были хорошо воспитаны, и с дисциплиной проблем не возникало. Постепенно я втянулась в работу, ученики привыкли ко мне, и все шло отлично. В этой школе отмечали все праздники: и японские и наши. И моя студия к 8-му марта подготовила два танца. Дети с успехом исполнили русский хоровод под мелодию «Во поле березонька стояла» и придуманный мной, стилизованный под национальный «Танец бабочек». Вместо крылышек дети с увлечением взмахивали цветными бумажными веерами. Директор не поскупился на средства, и костюмы нам сшили дорогие и красочные. Актовый зал был до отказа заполнен восхищенными родителями. Михаил Феликсович остался очень доволен и сказал, что выдаст мне поощрительную премию.

Многие родители пожелали со мной познакомиться. И мне польстило то, что почти все они обращались вначале ко мне на японском, принимая меня за свою соотечественницу.

«Как хорошо, что я так нарядно одета!» – думала я, машинально поправляя ворот дорогой шелковой блузки ярко-лазоревого цвета с вышитыми вручную белыми водяными лилиями.