Андрей Корф - Сто осколков одного чувства
– Ты поцелуешь меня? – спросил Он.
– Да, – просто ответила Она. – Только я не знаю, как это делать.
– Очень легко, – сказал Он. – Тебе нужно прикоснуться своими губами к моим.
– И все? – спросила Она. Поцелуй, по ее представлениям, явно был чем-то большим.
– Ну... – замялся Он. – Можно еще коснуться языком...
– Да, – улыбнулась Она. – Я тебя поцелую...
Она поднялась с кресла, легко, как пар над чашкой кофе. Подошла к нему, села на край кровати и наклонилась к губам.
– Ты подаришь мне цветы? – спросила Она. Произнося «п» и «м» Ее губы касались Его губ. Остальные буквы обернулись легкой рябью на штилевой поверхности Его ожидания.
– Да, – ответил Он. – Подарю. Поцелуй меня.
Он принялся считать букеты похотливых роз, грациозных ирисов и чопорных лилий, которые он принесет ей завтра. Семнадцать... Восемнадцать... Девятнадцать...
– Трррррррззззззззз!!!
На языке будильника это означало: «Вставай, сукин сын, я принес тебе новый день».
Он проснулся, успев полузакрытой частью зрачка увидеть, как Она отпрянула в темный угол и растаяла там без звука. Предметы выступили из мрака нечетко, как карандашный набросок, раскрашенный выдохшимися фломастерами. Стол, пепельница, книжные стеллажи, вчерашние бутылки пива, допитые паркетом.
– Тебе хорошо, – сказал Он кукле, купленной вчера за бесценок, – Были бы у меня глазки – пуговицы! Застегнуться на них – и послать все подальше...
Кукла, понятное дело, ничего не ответила.
У нее был на редкость дурацкий вид. Своей физиономией и никчемным платьицем она вызывала брезгливую жалость. Если бы не Его страсть к бездарным безделушкам прошлых лет, она оказалась бы на свалке через несколько дней. Но страсть была, и кукла оказалась в коллекции другого барахла между глобусом с неузнаваемой географией стран и трубкой, которую когда-то часто и вкусно курили...
Он встал с кровати и отправился умываться. Начался один из дней, о которых потом решительно нечего вспомнить. Возьмем у памяти пример и постараемся скоротать его незаметно, описав в трех словах:
Отходняк. Безделье. Осень.
Четвертым, тайным и главным словом, станет Ожидание.
Он дождался своего, и следующей ночью Она вернулась.
Неизвестно, где она пряталась весь день, но в Его сон явилась без опоздания и никуда не спешила уходить. Она продолжила с того места, где вчера разлеглось многоточие, а именно – нежно поцеловала Его в губы. После этого Она отстранилась и, оглядевшись по сторонам, спросила:
– Ты здесь живешь?
– Да. А что?
– Ничего. – Ему показалось, что Она вздохнула.
– Тебе не нравится мой дом?
– Нравится. Только очень...
– Грязно?
– Нет... Немножко...
– Бедно?
– Нет... не знаю... непривычно...
– А я?
– Что?
– Я тебе нравлюсь?
– Ты – как твой дом. А твой дом мне нравится...
– А ты где живешь?
– Не помню...
– То есть как это – не помню?... – на Него повеяло сквозняком от распахнутого настежь вопроса...
– Там много цветов... Ты подаришь мне цветы?
– Да... Ты уже решила, какие?
– Нет. Какие хочешь...
– Обязательно подарю... Ты уже уходишь?
– Нет... Я...
– Что?
– Мне понравилось целоваться. Можно, я поцелую тебя еще раз?
– Можно. Ты здорово целуешься.
Она потянулась к его губам и вдруг отпрянула. Ее глаза замерли на чем-то за его спиной.
– Что с тобой? – спросил Он.
– Это моя кукла, – сказала Она, зло поджав губы. – Откуда она у тебя?
Он хотел ответить, что купил куклу в антикварном магазине на Арбате, но не успел.
Будильник цапнул его за ухо, Он проснулся и сел в постели.
Реальный мир был на месте, включая куклу, помешавшую Ему целоваться. У нее был такой же тупой вид, как и накануне, и Он разозлился на тряпичную разлучницу с расстегнутыми глазами.
День тянулся долго, каждый час полз улиткой и оставлял после себя полоску слизи. Он прибрался в квартире. Потом несколько раз пытался заснуть, но безуспешно. День по-прежнему умещался в три слова, и слова эти были:
Ожидание. Ожидание. Ожидание.
В ожидании сна он переставлял в квартире предметы, чаще всего – куклу, которой было тесно между глобусом и трубкой. Подселяя куклу к новым соседям, Он каждый раз натыкался на ее молчаливое недовольство и пытался угодить капризному куску ветоши, как мог, только бы он (кусок ветоши) не помешал ночным поцелуям.
Он понял, что заснул, когда увидел Ее силуэт в двери. Она была бледнее обычного, смотрела строго.
– Я соскучилась, – сказала Она обиженно.
– Я тоже, – сказал Он.
– И я снова хочу поцеловать тебя, – сказала Она, смягчаясь.
– Я тоже, – отозвался Он.
Они долго целовались, и Он удивлялся тому, что такая взрослая красивая девица целуется как первоклашка. Утолив первый голод, Она отстранилась и спросила:
– Я хочу тебя потрогать. Обнять. Ты меня научишь, как это делать?
– Конечно, – прошептал Он. Это была ложь, потому что прежде его никогда не обнимали женщины, не считая, конечно, мамы, бабушки и двух-трех теток.
Они разделись догола и обнялись. Потом Он начал делать с Ней какие-то странные вещи, а Она смотрела на него блестящими, как пуговицы, глазами. А иногда закрывала глаза и молча целовала его в ответ...
Потом Она сказала:
– Мне пора идти.
– Не уходи, – попросил Он.
– Я должна уйти, – сказала Она. – Иначе тебе будет плохо. Очень плохо.
– Откуда ты знаешь?
– Я чувствую. Мне пора.
– Ты вернешься?
– Да. Мне кажется, я люблю тебя.
– Я люблю тебя, – эхом отозвался Он.
– Пусть Долли остается здесь.
– Долли?
– Да. Моя кукла. Мама подарила ее мне в тот день, когда мы впервые ходили к доктору. Она сказала, что Долли – волшебная кукла... Потом, когда я разболелась, она очень помогла мне.
– Мама?
– Мама тоже. Но Долли – больше. Потому что она всегда улыбалась, а мама – редко.
Он все понял и проснулся от горя. Сквозь слезы он увидел, что будильник давно стоит. Сколько?
Час? День? Год?
Теперь это было неважно.
День, не в пример двум предыдущим, прошел в запоминающихся хлопотах. Мальчишка собрал все деньги, распродал антикварную коллекцию и купил цветы. Порочные розы, грациозные ирисы, чопорные лилии. Панибратские ромашки. (Еще. Еще). Много цветов. Для того, чтобы перевезти их, пришлось нанимать машину.
Теперь Он знал, где Ее искать. Знал, где Ее можно найти всегда.
Постояв над ворохом цветов, скрывшим и имя, и даты, Он уехал домой. К волшебной кукле Долли.
Эротический этюд # 29
«Почему на бензоколонках никогда не продают цветов?» – подумал Он. «Ясное дело», – откликнулось изнутри. – «Цветы, как ты мог заметить, украшают иногда фонарные столбы вдоль дороги... Продавать цветы на бензоколонке – издевательство над тобой, остановившемся здесь на пять минут в погоне за собственным „лобовым на трассе“. К тому же, где ты видел, чтобы в цветочных магазинах приторговывали бензином?... То-то же».
Бензоколонка на ночном Аминьевском шоссе (одно название чего стоит!) была безлюдна, современна и чиста. Белая крыша и несколько квадратных колонн делали ее похожей на маленький храм, эдакий пантеончик для заезжего Бога. Стены колонки были изваяны дождем и тьмой, они казались вечными.
Каждый раз, заезжая на колонку, он вспоминал одно и то же. Это был какой-то кадр из фильма, очень старого, смотренного-пересмотренного мальчишкой в провинциальном советском кинотеатре. Там, в кадре, была такая же колонка, и тоже шел дождь, и главный герой красиво мок под ним, опершись на капот своего гоночного (или не гоночного) зверя. И тоже была ночь, и квадратный половичок света гостеприимно вмещал в себя целый мир, оставив за стеной ночного дождя все вражеское, чужое, злобное. Тогда весь этот кадр казался кусочком сказки – нарядные колонки, неоновый «Shell» на козырьке, небывалая вежливость мальчишки-заправщика. Аккуратность кассовых окошек. И, конечно, Она, стоящая у соседней колонки в ожидании своей очереди, красивая, одинокая, ожидающая чуда... Она, похожая то ли на Анук Эме, то ли на Стефанию Сандрелли, невыносимо прекрасная в этом кусочке одиночества, нарисованном кривой кистью ночного фонаря.
Ночь. Трасса. Дождь. Фонарь. Бензоколонка...
Он шепотом выматерился и вылез из машины. Угловато протопал к кассе и буркнул темному силуэту за окошком: «Сорок в шестую...» Мальчик уже отвинчивал крышку бензобака, рука силуэта выбросила в лоток сдачу. Он взял деньги и пошел обратно...
Дождь колотил по крыше, будто одинокий, продрогший до белья, путник. За пределами колонки лежала мокрая Москва, с волчьими глазами своих окошек. Их стая молчаливо держалась поодаль, от этого опасного места с огненной водой.
