Эдуард Фукс - Иллюстрированная история эротического искусства. Часть первая
Что этому закону подчиняются не только первобытные народы и низшие слои населения, но и вообще все люди, что Эрос возжигает яркий факел во всех без исключения интимных отношениях между двумя людьми разных полов и что разнообразны лишь формы, в которых сказывается великое значение чувственности, по этому поводу не должен был бы огорчаться ни один разумно мыслящий человек, так как это и есть именно базис всей жизни.
Хотя все до сих пор сказанное и представляется для всех мыслящих людей давно известной истиной, тем не менее это нужно было подчеркнуть именно здесь, чтобы с первых же шагов стать на правильную точку зрения по отношению ко всему разбираемому нами материалу.
Такой же давным-давно известной истиной представляется и положение, гласящее, что вечных законов нравственности не существует, — нет законов, которые всегда гласили бы одинаково. Все понятия морали, все воззрения о дозволенном и недозволенном, образовались лишь постепенно, — они мало-помалу развились и модифицировались из примитивнейших форм; они претерпели такое же развитие, как и все органические формы. Ввиду этого на вопрос «Что же нравственно?» нужно ответить то, что каждая культурная эпоха сообразно ступени своего развития и в зависимости от различного рода исторических и экономических моментов обладает особой моралью, существенно отличающейся от нашей.
Иллюстрация к мифу о богине-матери, дарительнице плодородия и изобилия, великой кормилице людей.
Влюбленная пара. С картины Морельзе. 1629.
Наилучшим способом для выяснения того, что в данную эпоху считалось если не нравственным, то все же дозволенным в пределах законов общественной нравственности, представляется изучение отношения этой эпохи к наготе человеческого тела. Наша современная мораль в большинстве случаев считает наготу и безнравственность явлениями равнозначащими. Это воззрение по меньшей мере ошибочно в применении к южным народам, а также и к представлениям наших предков.
Средневековая жизнь.
Нагота и безнравственность не всегда были тождественны, каждая стадия развития имела на этот счет особые воззрения, и именно-то это различное отношение определяло сущность эротики и форм ее проявления. Это может быть доказано хотя бы следующим примером: о сложной эротической прелести женских dessous (нижнее белье. — Ред.) средневековье, не знавшее в туалете даже сорочки, не имело ни малейшего представления: оба пола спали тогда совершенно обнаженные. Уже отсюда явствует, что средневековье относилось к наготе с наивной простотой, — в нагом теле оно, подобно нынешним японцам, не видело ровно ничего эротического. Если же нагота или, выражаясь точнее, частичное обнажение не оказывает эротического впечатления, то оно и не может считаться в данную эпоху безнравственным.
Отсюда можно вывести, однако, и еще одно заключение: в то время как современная скала[2] эротических наслаждений разбивается на множество делений, эротическая скала средневековья таких подразделений не имела и была едина; такое же различие наблюдается между другими эпохами и между отдельными странами. На севере короткое платье и небольшое декольте служат уже раздражающими средствами эротики. В странах же, где на наготу смотрят естественно и просто, никто не обратит ни малейшего внимания на такое незначительное обнажение. На юге Италии или в Балканских государствах, где на каждом шагу можно увидеть обнаженную женскую грудь и где грудь вообще скрывается лишь под прозрачной тканью тонкой сорочки, там случайное лицезрение обнаженной юной груди не заставляет мужчину трепетать всем телом. Совершенно иначе обстоит дело в залах лондонской Альгамбры,[3] берлинского Винтергартена и в других аналогичных учреждениях. Там тысячи глаз ждут того момента, когда какая-нибудь «звезда» покажет на мгновение воззрившимся на нее биноклям «крохотные красные вишни на белоснежном холме». И так же жадно загораются все эти тысячи глаз, когда другое кокетливое движение обнаружит нежные завитки волос под мышками дивы. В противовес этой сложной утонченности единая эротическая скала первобытных времен и низших слоев населения состоит в непосредственном половом наслаждении. Несомненно, конечно, что и в первобытные эпохи второстепенные сексуальные признаки действуют тоже на чувственность низших слоев населения, однако действие их сказывается большею частью в подсознании и потому почти всегда лишь бессознательно способствует общему эротическому возбуждению.
Разрешив все эти вопросы, мы без труда разрешим и загадку о так называемой распутности прежних времен или низших слоев населения. Прямые намеки и шутки, имеющие объектом своим лишь самую сущность дела и относящиеся поэтому исключительно к технике полового акта, совершенно естественны; это единственное остроумие, которое вообще могло проявлять прежнее время и могут проявлять низшие классы. Стремление же культуры — обогащать и возвышать. Задача эротики — умножить и удлинить пути, ведущие к той же цели: из чисто животного акта сделать деликатнейшее и возвышенное произведение искусства, красоты и наслаждения которого день ото дня становятся все обильнее и увлекательнее. Однако эти обходные пути должны были быть проложены до того, как народы и классы могли устремиться по ним. Тем не менее исторические изыскания показывают, что по мере того, как пути эти прокладывались, одновременно все менее непосредственным становился способ художественного воплощения эротического элемента. Это и должно служить ключом к оценке каждой эпохи в отдельности.
Наказание за супружескую неверность.
Анонимная гравюра на дереве нюрнбергского мастера. XVI в.
Из вышеизложенного вытекает еще одно: при всяком историческом исследовании необходимо как можно более осторожно обращаться со словом «безнравственный». Явление, измеряемое масштабом современности, может быть чрезвычайно безнравственным, развратным и бесстыдным, между тем как, рассматриваемое при свете своего времени, оно отнюдь не превышает того, что по законам нашей общественной нравственности считается вполне дозволенным. С другой стороны, какая-нибудь эпоха или класс могут показаться внешне в высшей степени моральными, на самом же деле они развратны и испорчены до крайних пределов. Каждую эпоху нужно измерять поэтому ее же масштабом. Познакомиться с различными масштабами, научиться правильно их применять — это и составляет задачу истории нравов. Исторические документы, собранные в предлагаемой книге, несомненно, способствуют в значительной мере этой задаче, так как они иллюстрируют то, что прежние эпохи считали вполне допустимым в области эротики, а не только то, что считается дозволенным современными законами общественной нравственности. А это и представляется для нас наиболее существенным.
Часть первая
Эротический элемент в серьезном искусстве
Естественная история искусства
С середины прошлого столетия все науки претерпели поистине исполинское развитие. Но, быть может, именно поэтому перед взглядом историка культуры, направленным на внутреннюю сущность вещей и на познание закономерности всего сущего, открывается в настоящее время еще больше неразрешенных научных проблем, чем когда бы то ни было. Именно поэтому. Ибо именно благодаря колоссальному развитию наука повела к необходимости коренного преобразования всего мировоззрения; всюду, куда только ни обращаешь взгляд, перед нами встает эта необходимость основательного пересмотра положений, которые считались до сих пор общепризнанными и потому справедливыми.
Повозка Бахуса. Итальянская гравюра.
Это относится прежде всего к историческим наукам. Все виды и все отделы истории были до сих пор в большей или меньшей степени апологетикой, и притом как в положительном, так и в отрицательном. Все социальные явления признавались данными величинами и прежде всего вечным и по существу своему неизменным порядком вещей, в котором в крайнем случае можно подметить лишь эстетические недостатки. Правда, по отношению к такому мировоззрению нельзя говорить даже о tempi passati (прошедшие времена. — Ред.).
Пьяный Ной и его сыновья. Гравюра на дереве.
Если естествознание на основании познания законов развития уже давно дошло до признания того, что все живые организмы претерпевают непрестанное развитие ко все более высоким формам, то общественные науки не хотят считаться с такой логикой. Если они и не решаются прямо отрицать, что внутри социальных и политических форм организации человеческого общества совершается такой же процесс, то во всяком случае упорно отрицают логику дальнейшего развития в сторону совершенно новых и высших общественных форм. Несомненно, что в большинстве случаев это делается по недостатку научной глубины; однако, с другой стороны, несомненно и то, что здесь всегда немаловажную роль играют и правильно понимаемые собственные интересы: каждое господствующее состояние претендует ради сохранности своего существования на признание его конечной точкой развития. Если, несмотря на это, нельзя было устранить того факта, что и сюда неприложим принцип «до сих пор и ни шагу дальше», то все же в результате мы видим, что во всех областях, соприкасающихся с исторической наукой, все еще преобладает отсутствие самой примитивной логики. Все это в полной мере относится и к тому отделу истории, одну сторону которой мы намереваемся здесь раскрыть, к искусству и к истории его.
