Эдуард Фукс - Иллюстрированная история эротического искусства. Часть вторая
Ланкон. Бык, одетый по моде. Французская карикатура на женскую и мужскую моду начала XVIII в.
Вместе с непрерывно возраставшим богатством буржуазии росла и ее роскошь. Повсюду царило желание тратить как можно больше денег, это было своего рода соревнование, ибо тот, кто тратит много, получает и много дохода. Это первый, естественный вывод массы. А желание показать, что получаешь большие доходы, является опять-таки общим стремлением капиталообразующей эпохи, так как это типичная мания парвеню.[14] Поэтому-то и роскошь достигала в то время невероятных размеров. Дать возможность аристократии принимать участие в этом соревновании, иными словами, дать ей возможность превосходить в отношении роскоши богатую буржуазию, можно было, конечно, только путем предоставления ей доходов, оплачивающих лишь ее мнимые услуги. Абсолютная королевская власть предоставила такой нетрудовой доход придворной аристократии в самых широких размерах, и притом под прикрытием множества самых нелепых форм, титулов, должностей и пр., которые существовали, конечно, только на бумаге. Из бесконечного перечня последних приведем хотя бы несколько наиболее характерных примеров: придворный реестр эпохи Людовика XVI насчитывает 295 кухонных служителей, помимо служащих за столом. Первый повар кроме содержания и средств на обмундирование зарабатывал ежегодно 84 000 ливров. Старшие камеристки королевы, которые официально получали жалованье 12 000 франков, зарабатывали на самом деле до 50 000 франков, главным образом продажей зажженных, но не обгоревших свечей. Мадам Тейлар довела свой доход до 115 000 ливров в год, так как ее оклад, как королевской гувернантки, увеличивался с рождением каждого нового ребенка на 35 000 франков. Адмирал герцог де Пентьевр получал премию от каждого входившего в порт корабля, что давало ему в год свыше 90 000 ливров. Старшая интендантка королевского дворца, мадам де Ламбалль, получала 150 000 франков в год, обязанностей же у нее не было никаких. «Должность» надзирательницы постели королевы оплачивалась в 12 000 франков. Внутреннюю службу в королевских покоях в Версале — заметьте, в одном только Версале — несли два сановника с сотней подчиненных им мелких служащих. Были служащие, вся обязанность которых заключалась в подавании шаров при игре: другие должны были держать плащ и трость; третьи причесывали короля, вытирали его после ванны, четвертые ведали мулами, которые перевозили его походную постель, пятые следили за тем, чтобы не было сквозняков в его комнате, шестые складывали и завязывали ему галстук. Двое специальных служащих должны были являться каждое утро в бархатных камзолах со шпагами на перевязи, для того чтобы опорожнять ночную посуду и выносить ее; каждому из них такая «должность» приносила 20 000 ливров в год. Обязанности сотни других заключались в том, чтобы они были «всегда под рукой», и каждый получал за это по десяти тысяч и больше. Все высокие и высшие должности занимались, конечно, исключительно аристократией, хотя последняя не брезговала и мелкими должностями, если с ними были связаны крупные оклады. Такова в немногих словах характеристика этого царства синекуры. На самом деле, конечно, это была лишь внешняя форма поддержки аристократии королем. Раз право на нетрудовой доход было признано за аристократией, оно само собой должно было расти до бесконечности. То и дело аристократия предъявляла новые и новые претензии к государственной казне. Все они удовлетворялись так называемыми «чрезвычайными субсидиями», которыми абсолютная королевская власть вознаграждала, поощряла и подкупала своих верных слуг. Жоржетга де Беарн получала 120 000 ливров, из них 100 000 в вознаграждение за решимость служить компаньонкой у графини Дюбарри, возведенной в сан метрессы, и в этой «должности» сносить саркастические замечания и упреки; Бомарше получил 1 100 000 ливров, из которых 480 000 ливров за памфлеты, которые он писал против парламента, и 400 000 ливров за то, что он свел Людовика XV с вдовой Сеген. Таковы всего два примера из тысячи, которые мы могли бы привести. Каждый верный слуга короля полагал, конечно, что он имеет такое же или аналогичное право на «чрезвычайную субсидию». При суждении об этих суммах не следует упускать из виду, что их необходимо по крайней мере удвоить, чтобы получить правильное представление о нынешнем их размере.
Г. Крюйкшенк. Карикатура.
Возведение такой государственной морали в систему и беззастенчивое пользование ею в течение более столетия должно было привести к полному развращению всех участников этой системы и к уничтожению всякого тормозящего чувства ответственности. Царедворец, которому абсолютно нечего было делать, кроме как веселиться и швырять деньги, стал паразитом на общественном организме. Брак и семья перестали служить основой жизни, они стали чистейшей роскошью или же неизбежным злом для того, чтобы иметь законных наследников. Такая государственная мораль могла завершиться топким болотом общей развращенности. Так и было в действительности.
Галантная карикатура на запуск монгольфьера в саду Тюильри.
* * *Из здоровой силы Ренессанса постепенно выкристаллизовалось утонченное наслаждение. Насколько последнее преисполняло собой всю сущность и все содержание эпохи, доказывает яснее и нагляднее всего та проникнутая духом наслаждения форма искусства, которая носит наименование рококо. Отсюда само собой следует, что и искусство играло в жизни доминирующую роль, что утонченное наслаждение жизнью нуждалось в нем как в хлебе насущном и что искусство было преданнейшим слугой и верным другом, который повсюду ставил спасительные ширмы.
Рококо, как мы говорили уже в первой части, есть художественное выражение чистого наслаждения, наслаждения как игры. В нем нет ни силы, ни величия, ни глубины, ни широты, ни страсти, ничего гигантского, оно — только грация, только изящество, только элегантность, только интимность, только аромат, только благозвучание, только гармония — все дышит нежной весенней лазурью небес. Но все это служит любви, одной только любви, поклонению полу: adoration du sexe (поклонение сексу. — Ред.). И рококо со всеми его тысячами причудливых завитушек и арабесок есть сплошной восторженный гимн чувственной любви, сознательно и утонченно культивируемой. Это большой концерт, в котором мельчайшая художественная нота служит символом сладострастия. Рамка, обрамляющая отрывок из жизни рококо, заполнена целиком лишь тогда, когда в ней галантные кавалеры и дамы занимаются галантными любовными играми. Красавицы, которые в своем будуаре раскрывают перед пламенным поклонником прекрасную грудь или при сладостных вздохах уступают их страстным желаниям, составляют неизменный художественный атрибут. Без них картина неполна: это аккомпанемент без мелодии. Наиболее типичной и исполненной с величайшей утонченностью мебелью эпохи Рококо были поэтому скамейки, кресла, кушетки, диваны и софы — алтари сладострастия. Они были поставлены повсюду, чтобы превратить, так сказать, каждое место в арену любовного дуэта. Назначение постелей не ограничивалось служением их целям удобного и покойного сна: прежде всего они должны были быть соблазнительным приютом для всех прихотей и утонченностей сладострастия.
Комнаты в эпоху Рококо не были прямыми и светлыми, во всех них были глубокие оконные ниши, скрытые тяжелыми портьерами, укромные уголки и темные проходы. Сады утопали в густой листве и кустарниках, дорожки и аллеи были извилисты и запутанны, на каждом шагу укромные, скрытые от постороннего взгляда скамеечки и беседки. Посреди шумного вечера можно было каждую минуту незаметно скрыться, подарить избранника нежным поцелуем, нескромным взором или же предаться с ним сладострастной любовной игре…
Французская карикатура на высокие прически. Ок. 1780.
В эпоху абсолютизма изменилась, как мы указывали уже выше, и техника любви, если вообще так можно выразиться. Стихийная сила Ренессанса проявлялась в том, что в самой любви искали и находили наслаждение. В Ренессансе обнимались обнаженные люди, и в объятиях их проявлялась стихийная сила человека. Мужчина Ренессанса прежде всего Геркулес, и только поэтому женщины давали себя побеждать. Это был, так сказать, основной принцип чувственной любви.
С падением чувственной любви началась утонченность. Стихийная сила стала культивированной, салонной, естественная простота осложнилась, и в этой осложненности человек искал наслаждения. Поэтому в XVIII веке в объятия друг к другу склонялись не нагие идеальные люди, а элегантно одетые салонные кавалеры и дамы, и вся утонченность именно и сводилась к постепенному обнажению и раздеванию. Утонченная культура преградила путь к цели множеством заграждений, заставила проходить целый ряд обходных путей. И каждое такое заграждение было одновременно средством и защиты, и соблазна. Корсет стал панцирем груди и в то же время наипикантнейшим образом выставил ее напоказ, резко подчеркнув ее очертания. Одежда женщины стала сплошным молчаливым вызовом мужчине, средством эротического соблазна.
