Эдуард Фукс - Иллюстрированная история эротического искусства. Часть вторая
Любопытна история толкования этих иллюстраций. Многие исследователи Рабле видели в его творении тщательно разработанную сатиру на политическое состояние Франции и видели поэтому в различных фигурах романа карикатуры на вполне определенные исторические личности. В Гаргантюа они видели Франциска I, в Пантагрюэле Генриха II, в Панурге кардинала де Гиза, в кобыле Гаргантюа Диану Пуатье, метрессу Генриха II, и т. д. Поэтому-то и иллюстрации к роману считались карикатурами на этих лиц. Новые исследователи Рабле были, однако, так безжалостны, что разрушили фикцию, будто герои романа Рабле вполне определенные исторические личности. Если новые критики правы, то это несколько умаляет историческую ценность карикатур; однако несомненно все же одно: это выдающиеся образцы гротеска — карикатуры и потому во всяком случае полноценные и значительные доказательства смелого и сильного духом Ренессанса.
С высоты в низины
(XVII век. Германия и Голландия)
После гордых дней гуманизма и Ренессанса германской культуре пришлось испытать двойную гибель.
Величественным и несравненным было ее возвышение в XV и XVI веках. Наука, искусство и литература процветали в Германии так пышно, как никогда еще до тех пор и никогда потом. То был золотой век германской истории, по сравнению с которым всякая другая эпоха кажется незначительной. Правда, нельзя слишком преумалять значения творческой силы средневековья. Это «мрачное» время сделало тоже много в искусстве. Но в средние века творческая продуктивность концентрировалась исключительно вокруг одного пункта: вокруг резиденций материально и духовно доминировавших в ту эпоху сил, вокруг воздвигания церквей и соборов. К этому сводилось все, этим почти все ограничивалось. И кроме того, нужны были всегда силы нескольких столетий, чтобы воздвигнуть какое-нибудь из этих горделивых зданий. После вступления в историю городской буржуазии, как политической и высшей экономической силы, жизнь во всех ее проявлениях стала облагораживаться искусством. Это был словно прорвавшийся источник, который посылал живительные струи из тысячи расщелин и в тысячах направлений. И в мельчайшей из этих струй жила творческая сила, которая налагала на содеянное печать вечности и бессмертия. Создавать богатство — такова была экономическая тенденция новой эпохи; неисчерпаемое богатство формы и столь же неисчерпаемое богатство содержания стали ее отличительными художественными признаками.
На исходе XVI века все это, однако, замерло — непрерывное развитие неожиданно остановилось. Почему же? Во всяком случае, не потому, что в течение двух столетий творческая сила германского духа была до конца исчерпана, нет: причиной тут послужило то, что на мировом рынке совершился решительный экономический сдвиг. Был открыт путь в Ост-Индию, и благодаря этому сразу опустели широкие германские торговые дороги, по которым до сих пор нескончаемой вереницей тянулись тяжелые обозы с товарами. Иными словами, в течение полувека совершенно иссяк золотой поток, который вливался до сих пор широкой струей в денежные шкафы нюрнбергских, аугсбургских, ульмских и других патрициев (наиболее богатые купцы, ростовщики. — Ред.). Роль, которую до сих пор играла Германия, перешла к Голландии, и Германия перестала быть тем крупным негоциантом, в конторах которого искусство и наука получали до сих пор столь щедрые заказы. Так как мы подробно познакомились уже с этим переворотом в первой части, то здесь можем ограничиться лишь кратким резюме и указанием на наше предыдущее изложение.
Такова была первая смерть, которую пришлось испытать германской культуре. Вторую она испытала в эпоху Тридцатилетней войны. На германской почве велась борьба за мировое господство между Испанией и Францией. Дело шло именно о мировом господстве, а вовсе не о папизме и евангелизме, как долгое время воображала и учила наивная и ребяческая историческая мудрость, рассматривавшая все через свои идеологические очки. Эта борьба превратила Германию в жалкое, беспомощное создание, которому нечего было ни пить, ни есть и инстинкты которого, сверх того, в тридцатилетней атмосфере крови и преступления, вполне естественно, пережили возврат к варварству.
Разве можно было в ту эпоху думать о какой-либо культуре, говорить о каких-либо культурных задачах? А между тем на улучшение рассчитывать было очень трудно. Главной виной была тут обусловленная экономической ситуацией, очевидная тенденция к абсолютизму. Благодаря ему германская нация была обречена снова на долгие годы жалкого прозябания: германский абсолютизм считал своей священной обязанностью братски делить каждый грош, поступавший в карман германской буржуазии, — он зорко следил за тем, чтобы глупому стаду подданных оставалась всегда меньшая, ничтожная доля.
Медленное, но неудержимое исчезновение всего того величественного и могущественного, что характеризовало сущность искусства начала XVI столетия, составляет отличительный признак искусства конца того же столетия. Ничем не прикрашенная грубость и почти полное бессилие — вот печать, которой Тридцатилетняя война неизгладимо снабдила искусство, — и искусство стало в эту эпоху духовным отражением пути от богатства к нищету. Эта печать лежит на всех видах искусства: на литературе и живописи, на прозе и поэзии, на серьезной живописи и сатирическом искусстве. Немногие крупные величины, кое-где вырисовывающиеся на фоне мрачного однообразия и пустоты, служат лишь доказательствами того, какой могучий и животворный источник иссяк в этой пустыне.
Г. Рамберг. Кто крестит богов любви? Немецкий галантно-сатирический листок. 1799.
А. Босс. Чувство. Голландская галантно-сатирическая гравюра. XVIII в.
Мы не станем прослеживать весь этот путь обратного развития. Ограничимся лишь тем, что дадим краткую характеристику того окончательного состояния, тех низин, в которые спустились и жизнь, и искусство.
В литературе романа, которая хотя и не впервые возникла в начале XVII столетия, но во всяком случае была наиболее распространенной формой, наиболее видную роль играли описания приключений, разбойничьи и студенческие романы. Наиболее известными из этих романов служат писания Гриммельсхаузена, путешествие Христиана Рейтера «Шельмуфский»[12] и «Влюбленный студент» Целандера. Область приключений, непрерывно питаемая бесконечной Тридцатилетней войной, стала излюбленнейшей темой художественного воспроизведения. Этому способствовало экономическое завоевание мира и проникновение в новые, до сих пор неведомые страны. Кроме того, интерес к путешествиям обусловливался еще общим томлением вырваться из тесной и душной атмосферы, окружавшей человека.
Когда мы читаем эти и другие аналогичные произведения, перед нами развертывается поистине потрясающая картина. Произведение Рейтера считается вообще выдающимся литературным произведением, но его историко-культурное значение, то, что он воочию раскрывает перед нами материальное, интеллектуальное и нравственное убожество эпохи, все же гораздо значительнее, нежели та форма, в которую облечено все это. Нигде с такой исчерпывающей полнотой и убедительностью не изображены страдания, которые должен был перенести несчастный народ во имя религии до тех пор, пока он не был окончательно сломлен. И нигде с такой реалистической силой не изображена вся та извращенность, с которой в кровавом угаре пользовались плодами гордые победители.
Поэзия того времени нисколько не уступала роману. Эротизм ее достигал крайних пределов. Классическим образцом грубого, циничного отношения германской буржуазии к галантности, к чувственности и к любви вообще служат произведения силезской поэзии. Вся она была проникнута фаллическими мотивами. Даже заголовки отдельных поэм и стихотворений откровенно выдавали их эротическое содержание.
Тут нужно обратить особое внимание читателя на то обстоятельство, что это не была подпольная поэзия — нет, то была официальная литературная пища, которая открыто и беззастенчиво изготовлялась для современной буржуазии. С другой стороны, мы, несомненно, впали бы в крупное противоречие, если бы стали думать, что придворная галантность знала другие, более деликатные формы выражения. В нашем распоряжении имеется лишь один документ, достаточно убедительно опровергающий такого рода предположение. Это описание графиней Авророй Кенигсмарк, прекрасной фавориткой Августа Саксонского, любовной связи ее убитого брата с графиней Платен. По откровенности и цинизму это описание не оставляет желать ничего большего. В нем правдиво и верно отразился тон, господствовавший при дворе, и отношение к вопросам любви.
