Александр Сосновский - Лики любви. Очерки истории половой морали
В Спарте гомосексуальные отношения преследовались по закону, но в Эолии и Беотии они допускались свободно. Однако законам не всегда следовали даже там, где они существовали. Гомосексуализм проник во все слои общества. Величайшие люди Греции находились во власти противоестественной страсти. Солдаты Александра краснели и отворачивались, когда царь принародно забавлялся с евнухом Багоасом. Историки рассказывают, что вблизи гимназий и палестр нередко располагались сомнительные заведения цирульников, парфюмеров, банщиков и массажистов, шныряли проституированные кинеды. Рассадники разврата отнюдь не прятались в глухих трущобах, они во множестве сосредоточивались прямо перед Акрополем. Гетера Нико со смехом рассказывает, как «мальчик Софокла» Демофон попросил ее раздеться, чтобы удостовериться в достоинствах телосложения: «А, ты хочешь высмотреть, что можно использовать для Софокла?» Герой одной из комедий сокрушается: «Прежде мальчикам разрешалось приходить в театр только в длинном, доходящем до колен платье, которое не открывало бы посторонним ничего нескромного; вставая, они не забывали позаботиться о том, чтобы не обнажить какой-нибудь части тела и не вызвать этим похотливых желаний. Теперь все в прошлом». У современников встречаются весьма саркастические описания носителей порока. Некий Полемон говорит о своем знакомом: «Взгляд у него утомленный, сластолюбивый; он вращает глазами, необыкновенно беспокоен; у него нервные подергивания лба и щек, судорожные сокращения век; шея наклонена набок, ляжки ходят ходуном, колени и руки согнуты... Он говорит резким и дрожащим голосом». Аристотель язвит не менее едко: «У педераста угрюмый взгляд, движения рук вялые, во время ходьбы ноги заплетаются, глаза бегают. Таков, например, софист Дионисий».
Уже упоминавшийся Тимарх заклеймен в истории как осквернитель своего рта: «Народ говорит еще, что ты феллатор* и куннилингус**, т. е. называет тебя словами, которые ты, по-видимому, не понимаешь и принимаешь их за выражение почета. Тебе никогда не удастся избежать презрения сограждан и убедить их, что ты не позор всего города. Клянусь Гермесом, вся Антиохия знает случай с молодым человеком, пришедшим из Тарса, которого ты опозорил; впрочем, мне, пожалуй, не подобает разглашать подобные вещи. Во всяком случае, все присутствовавшие при этом хорошо помнят, как ты стоял на коленях и делал то, что сам хорошо знаешь, если не забыл. А о чем думал ты, когда тебя вдруг увидели на коленях перед распростертым сыном богача Ойнопиона? Неужели же ты думаешь, что и после подобных сцен о тебе не составилось определенное мнение? Клянусь Зевсом, я недоумеваю, как ты, после таких деяний, смеешь целовать нас? Уж лучше поцеловать ядовитую змею, потому что в этом случае можно позвать врача, который сумеет, по крайней мере, устранить опасность от ее укуса, а получив поцелуй от тебя, носителя столь ужасного яда, никто не посмел бы приблизиться, когда бы то ни было, к храму или алтарю. Какой бог согласится внимать мольбам такого человека? Сколько кропильниц и треножников нужно было бы ему поставить?»
Пресыщенной Элладе человечество обязано также распространению интимных отношений между женщинами. Древние называли этот порок по-разному: антерос, трибадия, лесбийская любовь, или сафизм. Конечно, добродетельные жены и дочери граждан, запертые в гинекее, более или менее были ограждены от искушения. Зато ему вовсю предавались гетеры, авлетриды, музыкантши, артистки,
"' См. «Минет» в разделе «Приложение». '* См. в разделе «Приложение».
т. е. тот круг, как бы теперь выразились, художественно-интеллигентской богемы, который отвергал общепринятую мораль.
Древнегреческий писатель-сатирик Лукиан (ок. 120 — ок. 190) в форме диалога между многоопытной Кленариум и юной Леэной описывает свидание трибад. В минуты затишья бурных взаимных ласк Леэна вспоминает, как ее невинностью воспользовалась коринфская гетера Мегилла: «Мегилла долго упрашивала меня, подарила дорогое ожерелье и прозрачное платье... Я поддалась ее страстным порывам, она начала целовать меня, как мужчину; воображение уносило ее, она возбуждалась и изнемогала от сладостного томления». — «А каковы были твои собственные ощущения?» — «Не спрашивай меня о подробностях этого ужасного позора, клянусь Уранией, я больше ничего не скажу». Психология служительниц любви, вся жизнь которых проходила в обстановке экзальтированной чувственности, всегда отличалась болезненной извращенностью. В их восприятии сложно переплетались самые противоречивые мотивы: неприязнь к сопернице, искреннее восхищение перед более молодой и привлекательной, презрение к грубому и вульгарному мужчине, стремление заместить его, комплекс собственной неполноценности... Вид своей наготы и сравнение ее с прелестями подруг действовали возбуждающе, вызывали странный и жгучий интерес, который требовал удовлетворения. Гетеры и авлетриды устраивали пиры, на которые мужчины не допускались вовсе. На них, под покровительством Афродиты Перибазийской, трибады соперничали в красоте и сладострастии.
Наиболее яркой представительницей антероса считается поэтесса Сафо, чье имя сделалось нарицательным. Достоверных сведений о ее жизни сохранилось мало. Сафо родилась во второй половине VII в. до н. э. в приморском городке Эрес на острове Лесбос. Она происходила из богатой и уважаемой семьи, которая тем не менее вынуждена была бежать в 595 г. до н. э. на Сицилию вследствие политических интриг. Едва выйдя из детского возраста, Сафо стала зачитываться эротическими поэмами своего современника Алкея. На Лесбосе имелось несколько музыкально-поэтических школ, одну из них и возглавила со временем Сафо. Молва о ней прокатилась по всему тогдашнему культурному миру. Из Греции, Малой Азии, с других островов архипелага к ней стекались ученицы и поклонницы .
«Она была прекрасна», — утверждает Платон. А мадам Дасье, написавшая в XVIII в. беллетризованную биографию Сафо, создает такой образ: «Лицо Сафо, каким его изображают древние медали, говорит о ее в высшей степени эротическом темпераменте. Сафо была брюнетка, небольшого роста; ее черные глаза горели огнем». Ее речи и поэтические обращения к ученицам были красноречивы и полны страсти. Популярность Сафо среди юных девушек, которых, как она сама признается, «я любила не без греха», была необыкновенно велика. В поэтическом переложении Гимерия Сафо «входит в брачный покой и украшает его венками и ветвями, стелет страстное ложе, собирает в спальню девушек...» Она изображает Афродиту, перед ней резвится хор харит и эротов, волосы увенчаны гиацинтами и свободно развеваются по ветру... Невесту Сафо сравнивает с яблоком, которое не поддается тем, кто спешит сорвать его раньше времени, но доставляет великую радость имеющим терпение... Современники называли Сафо десятой музой, ее же собственной музой всегда оставалась женщина. Если бы это было не так, Сафо, возможно, никогда не достигла бы вершин поэтического мастерства. Пряный привкус порока придал ее таланту неповторимое очарование.
В личной жизни Сафо была несчастлива. Еще молодой выйдя замуж, она рано овдовела. От брака осталась дочь Клея, воспитанию которой она уделяла много внимания. Но образ жизни Сафо не способствовал выполнению традиционных обязанностей матери, заставлял постоянно раздваиваться, служил источником терзаний и недовольства собой. Словно в насмешку над судьбой, Сафо погибла из-за любви к мужчине. В расцвете своей славы, уже будучи зрелой женщиной, она встретила молодого корабельщика Фаона. Фаон пренебрег ее чувствами, и отвергнутая Сафо в отчаянии бросилась с Левкадской скалы в море... Недоброжелатели злословии на этот счет, что такова месть Афродиты.
Параллельно греческой в первом тысячелетии до н. э. на северо-западе и юге Апеннинского полуострова складывались новые развитые цивилизации. Задолго до основания Рима здесь существовали финикийские, египетские и греческие колонии, где исповедовали языческие культы. Уже у Атенея имеются указания на поклонение фаллосу и религиозную проституцию, имевшие место у этрусков, месса- лийцев, самнитов и других народов. Позднейшие раскопки и исследования дали много тому подтверждений. На Сицилии, в храме Венеры Эрицейскои, приносили жертвы девической невинности. Сохранились изображения различных этапов древнего обряда: девушка, ожидающая в храме; чужестранец, приобретающий право обладания ею; возложение полученных денег на алтарь и т. д. Множество изображений выдержано в характерном стиле: похотливые, похожие на козлов, мужчины с бородами и пучками волос на копчике; половые органы преувеличенных размеров и причудливых форм; сцены совокуплений, изобилующие натуралистическими подробностями.
Этрусский пантеон возглавляло божество, известное по сочинениям Арнобия и святого Августина. Его звали Мутун (имелась еще и Мутуна — аналог женского рода), по существу, это был тот же индийский Лингам или Фаллос, завезенный из Фригии жрецами Кибелы корибантами (кабирами). Бога представляли в виде человека с козлиными копытами и рогами, обладающего внушительным членом. Мутун, так же как и Приап, покровительствовал плодовитости женщины и силе мужчины, отвращал «сглаз» при беременности, вызывал ответную страсть у любимого человека. Вокруг украшенной гирляндами статуи разжигали праздничные огни, танцевали под звуки флейты, производили обрядовые церемонии.
