Игорь Куберский - Америка-Ночки
– А про Россию, – помедлил я, – про Россию мне сейчас не хочется говорить. Потому что коротко не получится.
– О’ кей, – сказала Бесси. – В следующий раз – но обязательно. Ты мне обещаешь?
Она спрашивала, встретимся ли мы снова.
– Конечно, – сказал я.
Сюзи снова опутала нас поводком, и я, решившись, положил руку на плечо Бесси.
– О, так хорошо, – отозвалась Бесси. – Тепло...
Тогда я обнял ее уверенней и Сюзи, похоже, наконец успокоившись, потрусила впереди нас по прямой.
– У меня такое чувство, – сказала Бесси, – будто мы давно знакомы.
– У меня тоже, – сказал я.
– Ты женат?
– Холост, – сказал я.
– А у меня взрослый сын. Ему двадцать.
– Не может быть! – искренне изумился я, попутно радуясь тому, что муж не был упомянут.
– Да, совсем взрослый. Сын у меня – что надо.
По-английски это прозвучало: «A great son».
Ее плечо, которое я как бы согревал, было послушно мне, и я почувствовал, что если попытаюсь ее поцеловать, она меня не оттолкнет. Но еще я почувствовал, что делать этого не стоит. Во всяком случае – сейчас.
Мы вернулись к ее дому, и в сердце у меня возникла пустота. Я знал, что через несколько минут оно заполнится ожиданием. Чего?
Того.
– Подержи Сюзи, я открою ворота, – сказала Бесси.
Ворота открылись, вернее поднялись, как козырек. В гараже зажглась лампа, осветив огромную округлую супермашину, розового, как мне показалось, цвета.
– Это твоя?
Бесси горделиво кивнула. Для того, видимо, мы и оказались здесь. За машиной, перед дверью в комнаты стоял очень старый бульдог серой в яблоках масти и пытался зарычать. Горло его булькало.
– Не бойся, он не кусается, – сказала Бесси. – Это Спайк. Он очень старый и слепой.
При звуке голоса Бесси, Спайк склонил набок голову, как бы обдумывая услышанное. Он был похож на Луи Армстронга и Диззи Гиллеспи, когда тот дует в свою загнутую кверху трубу.
– Ну, все? – вопросительно посмотрела на меня Бесси. – Сегодня я одна. У сына ночная работа, – она выглядела беззащитной. И, пожалуй, она хотела, чтобы я остался с ней. Но это было невозможно. Меня ждали, чтобы открыть входную дверь.
Я осторожно привлек Бесси к себе. Спайк и Сюзи молча стояли поодаль. Похоже, одобряли происходящее.
– Как хорошо с тобой, – сказала Бесси. – Тихо... спокойно...
– Мне тоже, – сказал я, чувствуя каждым нервом, что меня ждут в доме напротив.
– Мне пора, – сказал я. – До завтра.
Бесси послушно кивнула. Я осторожно прикоснулся губами к ее щеке – так целуют ребенка – и шагнул в темноту.
Прошло полчаса, приличествующих ситуации полчаса, после которых каждая следующая минута работала бы против меня.
Дверь открыла Крис. Остальные уже спали. Но она не поспешила в спальню к Франку – вернулась в удобное кресло, из которого ее вызволил мой тихий стук в дверь, и снова взялась за книгу. Впрочем, тут же отложила ее, тепло посмотрела на меня:
– Так какие у вас планы на эти дни?
Похоже, здесь меня принимали всерьез.
Я улыбнулся:
– Какие у меня планы... Мне все интересно.
– Хотите, я покажу вам завтра банк, где я работаю?
– Это было бы замечательно, – сказал я, чтобы вернуть потерянные очки, если я их действительно потерял.
– Тогда мы проведем завтрашний день вместе, – сказала Крис. – А сейчас можете отдыхать. Я положила вам два полотенца. Не обращайте на меня внимания – я люблю читать допоздна.
Мне хотелось остаться с ней, но я кивнул, пожелал спокойной ночи и пошел к себе. Постель была разобрана чьей-то заботливой рукой, уголок простыни гостеприимно отогнут, приглашая ко сну, и на атласе одеяла лежала ментоловая конфетка.
Ночью я проснулся от тонкого голоска – будто кто-то тихо плакал за стенкой в ванной. Я перевернулся на другой бок – кровать подо мной уркнула пружинами, и плач затих. Возможно, он мне приснился. Или меня, как уже бывало, разбудил собственный голос. Или это скулила заблудшая собачонка.
Утром мы неслышно летели над полотном шоссе в огромном серебристом «линкольне» – Крис и я. Я украдкой вглядывался в ее чистый профиль, но ничего не мог вычислить плюс к тому, что уже знал. Подбородок у нее был легче, чем у Бесси, и не выдавал плотских желаний, линия сомкнутых губ нежна, но строга – как у человека, привыкшего контролировать свои чувства. Я абсолютно не представлял себе, что у нее на уме. Скорее то, о чем она в этот момент говорила.
Говорила же она о своей религии – о том, что пришла к ней слишком поздно, всего лет пять назад, но только с тех пор и начала жить, а до того как бы блуждала в потемках. Говорила, что мы рождаемся свободными, но нас вынуждают приспосабливаться к тому, что было до нас. Оттого мы и страдаем. Чужое прошлое давит на нас и лишает крыльев. С детства нас начинают затачивать в клетку прошлого. Огромную роль в этом играет и традиционная церковь, которая вместо того чтобы духовно раскрепостить человека, закрепощает его, спекулируя на его грехах. Бог всех христиан превратился в надсмотрщика с кнутом.
Новая же религия, говорила Кристина, возвращает Бога на землю, поселяет его в вашем сердце. Царство Божие не на небесах, а в каждом из тех, кто готов преодолеть свои страхи, вызванные столкновением нашего «я» с якобы враждебным нам миром. Последний мы просто не знаем, как не знаем своих возможностей. Наш «мир» – это лишь то, что нам о нем поведали, лишь проекция заемного сознания. И нам очень трудно прорваться к самим себе и к подлинному миру, который вне нас. Мы заложники ложных идей, доставшихся нам по наследству. А они устроены так, чтобы мы постоянно в чем-то каялись, или чтобы нам постоянно чего-то не хватало, чтобы мы вечно искали. Поэтому мы озабочены, неудовлетворены, виноваты. Надо успокоить сознание, остановить его, сказать себе, что то, что сейчас во мне, и есть самое главное. Вот тогда и начнет открываться другой мир, в котором все связано со всем, и в котором наше «я» больше не одиноко. Успокоиться – это стать прозрачным. Не стоять стеной поперек потока жизни, а пропускать этот поток сквозь себя. Так возникает радость, так возникает созидательная цель. Только теперь мы идем к ней, освобожденные от навязанных нам комплексов. Почему дети счастливы – потому что для них все впервые, они растворены в мире и не знают, что было до них.
Голос Крис звучал как серебряный ручей, прозрачная струя слов падала в бочажок моей заблудшей души, но не она, а чресла мои замирали и млели от этой музыки.
– Все это довольно просто на словах, – говорила Крис, легко и безусильно держа свои прекрасные ухоженные кисти на руле (как я ему завидовал!), – но на деле... Пока человек заложник заблуждений и страстей, ему трудно взглянуть на себя со стороны, – она глянула на меня, увидела, что я, как завороженный, смотрю на ее руки и, похоже, смутилась.
Господи, прости меня, лукавого. Нельзя приобщить к вере за пятнадцать минут пути от дома до банка. Но вера была хороша – она включала в себя дом за триста тысяч долларов на Хантингтон Бич, просторную машину, в которой можно было заниматься любовью как вдоль, так и поперек, и парный абрис полных, но стройных колен под длинной шелковой юбкой Крис, темно-синей в белый горошек. Колени были скромно, для утренней прохлады, раздвинуты и я, зажмурясь, представлял себе полный головокружительных приключений и смертельных опасностей путь в запредельное царство к золотому руну.
Как это, не иметь страстей, Крис?
В банке меня удостоил вниманием сам шеф Крис, вице-президент, дав интервью, из которого я ни черта не понял, что, впрочем, мне удалось скрыть деловым наклоном головы над блокнотом, в котором я конспектировал услышанное. Крис следила за нашей беседой и, похоже, была мною довольна. Сорокалетний удачливый хек моржовый по имени Боб, с идеальным пробором волос и белоснежными манжетами сорочки, из которых он то и дело, сверкая гранями запонок, автоматически выдвигал, словно для боя, свои загорелые волосатые лапы, тоже следил – но за собой. Он себе нравился. Ему нравился его кабинет, его стол, его кресло, его банк, его счет в банке. Ему все удалось – он был моим антиподом, хотя и не знал этого. При этом он поразительно – по старику Карнеги – был доброжелателен и корректен, сопровождая почти каждую свою фразу рефреном «не правда ли?», словно давая нам с Крис образцово-показательный урок работы с потенциальным клиентом. Младшая служащая банка, потупленная мулаточка с обводами скаковой лошади, гарцуя, принесла нам кофе со сливками, и по тому, как вице-президент заставил себя не посмотреть ей вслед, я понял, что он с ней спит, хотя и не с ней одной. В ином измерении и я бы заторчал на мулатке, но, похоже, теперь меня возбуждала лишь недвижимость.
Интересное кино – пока я сидел у него кабинете, я был выше всех прочих служащих, а выйдя, стал равен им, пока не переместился в кабинет Кристины, где снова обрел некий дополнительный статус. Нет, размышлял я, изучая вытащенную из компьютера распечатку с ее обязанностями перед директоратом, вернуться к Патриции – это снова стать дерьмом. Я должен был что-то сделать. Немедленно, пока меня еще возят на дорогих машинах.
