Игорь Куберский - Америка-Ночки
На обратном пути мы успели поговорить за жизнь. Я-то думал, что он просто рубаха-парень с кругозором автомеханика, а оказалось, что он прежде практиковал как врач-психиатр, а теперь вот, как и Крис, закончил пятилетние курсы священнослужителей при Новой церкви и на днях должен выступить с первой своей проповедью.
– А сейчас ты практикуешь как психиатр? – спросил я, больше всего впечатленный этой его специальностью.
– Нет! – энергично мотнул он головой. – Это пройденный этап.
– Что значит пройденный?
– Для меня пройденный, – просипел Фрэнк. Впрочем, благодаря парилке, в голосе его вдруг прорезались две-три звонкие ноты.– Медицина без веры, психиатрия без религии – это варварство. Человек болеет чаще всего потому, что неправильно живет. Неправильно мыслит, чувствует, понимает. То, что у него болит сердце или желудок – это уже следствие, а не причина. Зачем лечить следствие? Надо лечить разум, душу, настрой на жизнь. Мы лечим словом, а не таблетками... Все тут, – наставительно постучал он по виску.
Короче – каждому по вере его. Свеженькая идея. Похоже, Фрэнк пробовал на мне свою проповедь. Подъемные краны, Новая церковь, психоанализ. Свихнуться можно.
Дома Крис не оказалось – уехала читать лекцию, обещала вернуться через час.
– Ну как? – с торжеством дарящего спросила меня Каролина.
– Потрясающе! – громко сказал я, чтобы и Фрэнк слышал. – На сегодня еще что-нибудь намечается? – я спрашивал специально для нее, полагая, что ей приятно будет ответить за хозяев.
– Нет, на сегодня все, – с легкой досадой ответила Кэрол, давая понять, что в доме Патриции я был куда как скромнее.
– О’кей! – с энтузиазмом сказал я, стараясь замазать оплошность, и пошел к себе.
По одному из каналов показывали довольно жуткую лабуду про гремлинов, очевидно, выходцев из Кремля, но едва я втянулся в сюжет, как снова раздался стук в дверь и Фрэнк, бросив педагогический взгляд на экран, предложил пройтись с ним до видеосалона.
– О’ кей! – согласился я, как бы радуясь новому повороту. А что мне еще оставалось?
В стеклянной коробке, кроме нас и двух служащих, больше никого не было. Фрэнк, не глядя, миновал стенды с эротикой, стенды с триллерами, стенды с космическими боевиками, детективами, музыкальными комедиями и лентами, нахватавшими до шести Оскаров, и остановил свой выбор на коробке с картинкой, на которой был изображен неказистый туземец.
– Вот то, что надо! – одобрительно сказал он. – Очень хорошая картина, – добавил он, очевидно, уловив сомнение в моем взгляде. – Я трижды ее смотрел и трижды смеялся.
Мой добрый друг считал, что я нуждаюсь в добром смехе и положительных эмоциях.
– Пойдем, Кэрол, посмотрим фильм, – сказал он, едва мы вошли в дом. Сидевшая в кресле Кэрол тут же отложила очки и книгу и изобразила самое готовность, чем напомнила меня самого.
Вслед за Фрэнком мы прошли в спальню хозяев, середину которой занимала супружеская постель, зона комфорта и безопасности. Она была просторной, как взлетная-посадочная полоса, и я заставил себя отвести от нее взгляд. Мы устроились на полу – на толстом красном ковре – и стали смеяться. Я старался смеяться вовремя, без задержки. В фильме рассказывалось о том, как в племя туземцев свалилась с неба бутылка из-под кока-колы. Вещь оказалась настолько ценной, что из-за нее все перессорились, и тогда вождь племени понес ее в город, чтобы отдать белому богу.
В середине фильма вернулась Крис, и Фрэнк отмотал его на начало. Теперь мы уже смеялись вчетвером, и это было много радостней, тем более, что теперь я уже почти все понимал. Плачущий серебристый смех Крис будоражил слух, вызывая неясные грезы. Мне хотелось, чтобы мы так и сидели на красном ковре и чтобы фильм никогда не кончался.
В середине картины раздался стук в дверь.
– Кто это может быть? – удивилась Каролина.
– Это, наверно, Бесси, – не удивляясь сказала Крис, и Фрэнк поднялся и пошел открывать. Отматывать на начало он на сей раз не стал.
В коридоре я услышал чуть хрипловатый мяучащий голос Бесси, голос красивой избалованной вниманием женщины.
– А... вот что вы делаете! – с веселой завистью сказала она. На ней был тот же розовый спортивный костюм. – Где тут можно сесть? – Спрашивая, она задержалась возле меня, как бы ожидая приглашения.
В тот момент сердце мое еще принадлежало Крис, и я просто улыбнулся, подняв глаза. Может, поэтому она не стала садиться рядом, а легла на живот чуть впереди, явив мне две персиковые половинки своего задка. Черт и ангел сцепились во мне друг с другом и черт победил. Мысленно я попрощался с Крис и попросил у нее прощение. Персиковые половинки поощрительно подрагивали, когда их обладательница смеялась.
Все кончилось хорошо, и добрые люди взяли верх над людьми недобрыми, и маленький славный туземец, примерно моего возраста, вернулся в свое племя целым и невредимым, а мы, очарованные фильмом, почему-то не получившим ни одного Оскара, поднялись с красного ковра-самолета просветленные и готовые для добрых дел.
На часах была полночь.
– Ой, как поздно, а мне еще с собакой гулять! – озадачилась белокурая Бесси.
– Я вас провожу, – уверенно сказал я, рассчитывая на широту своих добрых хозяев.
– О, это будет так хорошо! – невинно воскликнула Бесси. – Пойду выведу собак.
И она поспешно вышла.
Что-то изменилось в атмосфере дома, но я не улавливал, в какую сторону. Гость делал самостоятельные шаги, хотя этого и не было в программе. Ну что ж, бог ему в помощь.
Я быстро надел кроссовки, а Крис, внимательно посмотрев на меня, сказала:
– Наденьте свитер, сейчас свежо.
– Надо дать ему ключи от дома, – сказал Фрэнк, явно переоценивая мою разворотливость.
– Зачем, я ненадолго, – сказал я.
– Хорошо. Постучите в дверь – я еще буду читать, – сказала Крис.
Одна Каролина не сказала ничего.
Снаружи было темно, прохладно и абсолютно безлюдно. Я оглянулся и понял, что не знаю, где дом Бесси. Все дома напротив были одинаковы. Входная дверь, окно и глухие ворота гаражей. Никто не зажигал на ночь свет у своего крыльца, как у нас в Пасадене, и от этого дома выглядели негостеприимно. Мне показалось, что я снова в спортклубе – нелепый, зависимый, никому не нужный. Оставалось только глупо вернуться.
Но тут одна из дверей напротив беззвучно отворилась, пролив на асфальт размытое пятно света из дальних комнат, и на пороге возникла знакомая фигурка Бесси в куртке. На поводке у нее семенила мелкая собачонка.
Сердце мое повисло в невесомости – как будто из-под него разом выдернули понурый куль бытия. Верный признак любовной интриги. Разве что совершенно непредсказуемой.
– Кто это? – сказал я, подходя.
– Ее зовут Сюзи, – протянула Бесси, сложив губы трубочкой.
Сюзи, йоркширский терьер, точная копия своей хозяйки, бросилась ко мне как к старому другу, забила хвостом, заприседала, не в силах решить, что лучше – вспрыгнуть на руки или опрокинуться на спину для ласки.
– Бесстыдница, – сказала Бесси, – нельзя так сразу признаваться в любви.
– Где мы будем гулять? – спросил я.
– Там, – махнула Бесси рукой.
Мы вышли к магистрали и медленно пошли по тротуару. Вокруг не было ни души – только машины стремительно прорезали тьму в двух направлениях, на мгновение выхватывая из нее нас двоих да собачку Сюзи, которая никак не могла решить, с какой стороны ей лучше бежать, и связывала нам ноги петлей поводка.
– Ну, рассказывай, – сказала Бесси.
– Что? – спросил я, полагая, что ей прежде всего интересен мой семейный статус.
– Все-все. Про себя, про Россию. Ты кто, чем занимаешься?
– Я журналист, – уверенно сказал я. – Собираю материал для книги об Америке.
– О! – с уважением протянула Бесси. Интересно, что бы она сказала, знай, что я получаю сто долларов в месяц.
– А про Россию, – помедлил я, – про Россию мне сейчас не хочется говорить. Потому что коротко не получится.
– О’ кей, – сказала Бесси. – В следующий раз – но обязательно. Ты мне обещаешь?
Она спрашивала, встретимся ли мы снова.
– Конечно, – сказал я.
Сюзи снова опутала нас поводком, и я, решившись, положил руку на плечо Бесси.
– О, так хорошо, – отозвалась Бесси. – Тепло...
Тогда я обнял ее уверенней и Сюзи, похоже, наконец успокоившись, потрусила впереди нас по прямой.
– У меня такое чувство, – сказала Бесси, – будто мы давно знакомы.
– У меня тоже, – сказал я.
– Ты женат?
– Холост, – сказал я.
– А у меня взрослый сын. Ему двадцать.
– Не может быть! – искренне изумился я, попутно радуясь тому, что муж не был упомянут.
– Да, совсем взрослый. Сын у меня – что надо.
По-английски это прозвучало: «A great son».
Ее плечо, которое я как бы согревал, было послушно мне, и я почувствовал, что если попытаюсь ее поцеловать, она меня не оттолкнет. Но еще я почувствовал, что делать этого не стоит. Во всяком случае – сейчас.
