Лана Ланитова - Глаша
– Вот, я вас и нашел. Comment ça va[17], сударыня?
– Ça va bien, merci[18], сударь!
– Не уходите так далеко от дому: не ровен час – волки серые по лесу побегут и унесут красоту нашу в далекие края, – его лицо расплылось в улыбке, – я тут смотрел на вас и сокрушался: отчего я не художник? С вас картины писать надобно, до того вы хороши!
– Полно вам, смущать меня Владимир. От ваших комплиментов голова кругом идет. И так корю себя за то, что поддавшись на лесть и ласки, пала столь низко, что согрешила раньше срока, – в глазах появился упрек. Она задумчиво молчала пару минут. – Вы знали, что больна я, отчего не навестили?
– Глашенька, ну какой из меня лекарь? Я Маланью к вам затем и приставил: она опыт в таких делах имеет.
– А опыт сей не от ваших развлечений она получила?
– Не цепляйся к словам, тебе не идет бабская глупая ревность. Мои слуги верны и многому обучены. И закончим эти разговоры, – в голосе появились строгие нотки. – Иди, я лучше обниму тебя, Mon Cher. Я скучал по тебе.
Все Глафирины упреки потонули в страстном поцелуе. «Опять этот сладкий омут – мне из него не выбраться никогда», – думала она, падая в глубокую пропасть. Знакомые руки с силой сжимали бедра, тискали тугую грудь, горячие поцелуи покрывали шею.
Стоя у березы, Владимир, оглянувшись вокруг, решил продолжить объятия прямо на траве. Он сел сам и потянув за руку, усадил ее рядом. Глаша не заметила, как опять оказалась, лежащей подле него: сильная рука задрала подол платья, путаясь в подвязках и булавках, приспустила батистовые панталоны, и нырнула к теплому лону. Секунда, и длинные пальцы с наслаждением проникли во влажное лоно.
– Как там поживает наша раненная красота? Затянулись ли ранки, кои мой жеребец нахальный ей нанес?
Глашу, словно огнем опалило: стало стыдно и мучительно горячо от его слов.
– Не надо, не мучьте меня.
– Ты говоришь: не надо – а сама хочешь меня немилосердно; говоришь не надо – сама течешь и пахнешь, как матерая самочка; говоришь не надо – а ноги в стороны разводишь.
– Я погибаю от ваших ласк. Мне страшно: опять могу я чувств лишиться.
Но он не слушал ее. Расстегнул брюки: вздыбленный член, вывалившийся наружу, готов был рваться в бой. Добравшись пальцами до норки, почувствовал: она стала немного шире… Стиснув зубы от сильного желания, он лег на Глашу.
Вдруг, за деревьями послышались чьи-то голоса: это были ключник и староста. Громко разговаривая о хозяйственных делах, они шли широкими шагами, загребая стоптанными огромными сапожищами по лесной дорожке в сторону, где притаились любовники. И хоть кусты орешника и прикрывали Владимира и Глашу от их случайных взглядов, но вспыхнувшая страсть от страха быть застигнутыми, пошла на убыль. Работники прошли мимо, не увидев, таящихся за кустами господ.
Владимир с трудом поместил на место вздыбленный член, Глаша еле стояла на ногах, оправляя корсет и смятый подол голубого платья. Сломанное возбуждение было таким сильным, что в глазах обоих появилась досада и разочарование. Глянув в лицо Глафире, он громко расхохотался.
– Иди в свою комнату, я скоро приду: и не будет вам, mademoiselle, пощады!
Растрепанная Глаша, с горящими глазами, не возражая ни слова, поспешила к дому в барскую усадьбу. Стараясь быть незамеченной, Глафира Сергеевна проскользнула почти неслышно в свою комнату, дрожащие пальцы с трудом задвинули щеколду. Несколько минут она сидела на кровати, слабо соображая о том, что нужно делать. Сердце гулко бухало в груди, а руки были холодны, словно лед. За окном на землю спускался ранний летний вечер. Сухой зной сменила легкая, свежая прохлада. Цветочные и травяные ароматы размылись запахом молока и коровьих лепешек.
Спохватившись о том, что скоро к ней придет любимый, Глаша решила привести себя немного в порядок. Она наскоро поправила прическу и платье и, наконец, догадавшись о самом главном, сняла батистовые панталоны, присела над тазиком и омылась водой. Она, как взрослая женщина, тщательно готовила себя к предстоящему свиданию. Панталоны оставила на стуле, решив, что теперь не стоит их надевать назад. Промежность предательски увлажнялась от мыслей о ласках Владимира. Скоро раздался легкий стук. Глаша отворила дверь и быстро впустила его в комнату.
Тот прошел, и по-хозяйски сев на кровать, стал стягивать сапоги и расстегивать пуговицы на рубашке и брюках.
– А почему это вы, сударыня, до сих пор не раздеты донага? – улыбаясь, спросил он. – A vous, mademoiselle![19] А ну ка, быстро раздевайся, не буду же я опять слишком долго возиться с твоими юбками и подвязками.
– Владимир, я полагаю, нам надо поговорить.
– Ну, вот… опять ненужные разговоры. Эдак, вы во мне все желание убьете, – недовольно поморщился он. – О чем вы, говорить изволите? Быстрее излагайте: мой жеребец слишком в стойле застоялся. Не мучьте его, любительница демагогий.
Глаша смутилась, но все, же решила продолжить разговор.
– Владимир Иванович, я девушка бедная, к тому же сирота. Меня каждый может безнаказанно обидеть.
– Глаша, ты живешь, не у чужих людей. Кто тебя здесь обидел?
– Мне нет оснований жаловаться, я за все благодарна вам и вашей матушке…
– Ну вот, опять завелась…
– Не перебивайте меня, я и сама собьюсь, – в голосе послышались плаксивые ноты.
– Пойду я, пожалуй – терпеть не могу женских слез, – он даже привстал в решительном порыве покинуть комнату.
– Нет, нет, останьтесь… Прошу вас! Вы знаете, что я люблю вас всей душою. Только за минуты встречи вы ни разу не обмолвились о своем обещании.
– Каком обещании? – он удивленно поднял брови.
– В ту ночь вы обещали, что женитесь на мне.
– Ах, это… Ну что же: раз обещал жениться, то непременно и женюсь, пожалуй.
– Правда? – фиалковые глаза засветились неземной радостью.
– Ну, конечно, правда… Когда я говорил неправду? Хватит болтать, раздевайся скорее.
Красная от стыда, но скорее от внезапного счастья, она принялась поспешно скидывать с себя одежду, он помогал ей, с наслаждением взирая на оголившиеся части тела. Сняв поспешно платье и одну за другой нижние юбки, Глаша осталась в одном тугом корсете, который поддерживал и без того, упругую, высокую грудь. От вида стройных длинных ножек, округлых белых бедер и вызывающе торчащих русых волос на лобке, у Владимира снова проснулся «старый друг»: темные кривые вены, словно корни диковинного древа шли вдоль мощного ствола от основания к красной пульсирующей головке. Повернув девушку спиной, Владимир тесно прижался им к роскошной попе и потерся, как кот об дерево. После, ловкие руки расшнуровали тугой корсет и скинули его на стул. Глаша стояла обнаженная и прекрасная, словно Венера. Он принялся целовать стройное тело, руки потянули ее к кровати.
Все настойчивей и определенней в Глаше зазвучал голос страсти, она настолько поддалась к нему в объятия, что он, тут же, повалив ее на спину, овладел ею. Его ритмичные движения снова вызвали боль – опять потекла кровь. Но теперь ей было не страшно: в обморок она не погружалась. Наоборот, к боли начало присоединяться чувство удовольствия. Она сама не заметила, как стала двигаться к нему: бедра сами затанцевали в бешеном ритме страстного танца.
– Как быстро ты, осваиваешь науку. Так, так сильнее подмахни, радость моя. L' amour fait danser[20]… О боже, как ты восхитительна.
Спустя мгновение, он кончил, отвалившись в сторону, усталые глаза закрылись темными длинными ресницами. Лежа на спине, кузен мгновенно уснул, придавив Глашу тяжелой рукой. Она, боясь потревожить его сон, лежала тихо, словно мышка: маленький нос уткнулся в широкое плечо. Рядом с нею слышалось мерное посапывание и глубокое дыхание спящего молодого мужчины. За окном надвигались тихие сумерки, где-то под крышей по-домашнему уютно стрекотал сверчок.
Ей не спалось: она пыталась осмыслить новые ощущения и чувства. Мысли ее, легкие как ласточки, снова полетели в заоблачные дали. Она начала грезить о том, какая у них с Владимиром будет свадьба; о том, как счастливо они заживут вдвоем; о том, как у них родятся дети: два мальчика и две девочки… Она даже начала представлять ангельски прекрасные лица своих детей.
Далекая, чуть заунывная песня деревенских баб на посиделках прервала мечты Глафиры:
Ах, запевай, подружка, песню,Запевай котору, хошь,А про любовь только не надо, —Мое сердце не тревожь.А про любовь только не надо, —Мое сердце не тревожь.
Ах, два знакомые крылечкаВ памяти осталися:А на одном крыльце влюблялись,На другом рассталися.А на одном крыльце влюблялись,На другом рассталися.
Ах, дорогой, такая силаОдолела вдруг меня:А сколько было – всех забыла,Не могу забыть тебя!А сколько было – всех забыла,Не могу забыть тебя!
Владимир вздрогнул, глаза открылись, мутный сонный взгляд скользнул по Глашиному лицу.
