Джеймс Хэрриот - Собачьи истории
После этого первого визита я заинтересовался Роем и его хозяином. Эндрю, очень милый тихий человек, был агентом фирмы химических удобрений и, как я сам, значительную часть времени проводил в разъездах по окрестностям Дарроуби. Фокс неизменно его сопровождал, и прежде я не раз с улыбкой замечал, что песик всегда с любопытством смотрел вперед сквозь лобовое стекло, опираясь передними лапами на приборную доску или на руку хозяина, переводившего рычаг передач.
Однако теперь, когда у меня появилось к ним личное отношение, я обнаружил, что фоксик, наблюдая окружающий мир, извлекал из этого огромное удовольствие. Во время этих поездок он ничего не упускал: шоссе впереди, проносящиеся мимо дома, люди, деревья и луга — все вызывало в нем живейшее любопытство.
Однажды мы с Сэмом повстречали его, гуляя по вересковой пустоши на широкой, открытой всем ветрам вершине холма. Но был май, вокруг веяло теплом, и жаркое солнце успело подсушить зеленые тропинки в вереске. Рой белой молнией мелькал над бархатистым дерном, а заметив Сэма, подскочил к нему, на мгновение выжидательно замер и умчался к Эндрю, который стоял посреди большой травянистой прогалины. Там золотым огнем пылали кусты дрока, и фоксик носился по этой естественной арене, упиваясь собственной быстротой и здоровьем.
— Вот это и есть чистая радость бытия, — сказал я.
Эндрю застенчиво улыбнулся:
— Да, он удивительно красив, правда?
— А как его глаза? — спросил я.
Он пожал плечами.
— Иногда хорошо, иногда не так хорошо. Примерно как раньше. Но, должен сказать, после капель ему как будто становится легче.
— И все-таки бывают дни, когда ему не по себе?
— К сожалению, да. Иногда глаза его очень мучают.
На меня вновь нахлынуло ощущение бессилия.
— Пойдемте к машине, — сказал я. — Надо его посмотреть.
Я поднял Роя на капот и снова исследовал его глаза. Веки во всех отношениях были нормальными. Значит, в прошлый раз я ничего не пропустил. Но в солнечном луче, косо падающем на глазное яблоко, я вдруг различил в роговице очень слабую дымку. Небольшой кератит, который в тот раз еще нельзя было заметить. Но причина? Причина?
— Тут требуется что-нибудь посильнее. — Я порылся в багажнике. — У меня есть кое-что с собой. На этот раз попробуем ляпис.
Эндрю привел Роя неделю спустя. Дымка исчезла — возможно, сыграл свою роль ляпис, — но скрытая причина осталась. По-прежнему что-то было далеко не в порядке, но мне не удавалось выяснить, что именно.
И вот тут-то я встревожился по-настоящему. Неделю за неделей я атаковал эти глаза всем, что содержалось в фармакопее: окись ртути, хинозол, сернистый цинк, ихтиол и еще сотни снадобий, теперь давно уже канувших в Лету.
Тогда у меня не было сложных современных антибиотиков и стероидных препаратов, но теперь я знаю, что они тоже не помогли бы.
Однако настоящий кошмар начался, когда я увидел, что в роговицу начинают проникать пигментные клетки. Зловещие коричневые крапинки собирались по краям и темными нитями вторглись в прозрачную оболочку — в окно, через которое Рой видел мир. Мне и раньше приходилось наблюдать такие клетки. Раз появившись, они обычно уже не исчезали. И они были непрозрачными.
Весь следующий месяц я пытался остановить их с помощью моего жалкого арсенала, но они неумолимо продвигались вперед, сужая и затуманивая поле зрения Роя. Теперь их заметил и Эндрю: когда он в очередной раз привел фоксика на прием, руки его тревожно сжимались и разжимались.
— Он видит все хуже и хуже, мистер Хэрриот. В машине он по-прежнему смотрит по сторонам, но раньше он лаял на все, что ему не нравилось — например, на других собак, — а теперь он их попросту не видит. Он… он слепнет.
Мне хотелось закричать, пнуть стол, но это не помогло бы, а потому я промолчал.
— Все дело в этой коричневой пленке, верно? — сказал он. — Что это такое?
— Пигментарный кератит, Эндрю. Он иногда возникает из-за длительного воспаления роговицы — передней оболочки глаза — и с трудом поддается лечению. Но я постараюсь сделать все, что в моих силах.
Однако моих сил оказалось недостаточно. Этот тихо наползающий прилив был беспощаден, пигментные клетки сливались в почти черный слой, опуская непроницаемый занавес между Роем и окружающим миром, который он с таким любопытством разглядывал. И все это время меня, не переставая, томило тревожное сознание неизбежности.
И вот теперь, пять месяцев спустя после того, как я в первый раз исследовал глаза Роя, Эндрю не выдержал. От нормальной роговицы не осталось почти ничего — лишь крохотные просветы в буро-черном пятне позволяли фоксику что-то иногда увидеть. Надвигалась полная темнота.
Я снова потрогал его за плечо.
— Успокойтесь, Эндрю. Сядьте! — Я придвинул ему единственный деревянный стул в смотровой. Он сел, но еще долго продолжал сжимать голову в ладонях. Наконец он повернул ко мне заплаканное, исполненное отчаяния лицо.
— Мне невыносимо думать об этом! — с трудом выговорил он. — Рой такой ласковый, такой веселый! Он же всех любит! Чем он заслужил это?
— Ничем, Эндрю. От подобной беды не застрахован никто. Поверьте, я вам глубоко сочувствую.
Он помотал головой.
— Но ведь для него это особенно страшно. Вы же видели, как он сидит в машине… ему все интересно. Если он не будет видеть, жизнь утратит для него смысл. И я тоже не хочу больше жить.
— Не надо так говорить, Эндрю. Вы перегибаете палку. — Я поколебался. — Извините меня, но вам следовало бы посоветоваться с врачом.
— Да я от него не выхожу, — глухо ответил Эндрю. — И сейчас тоже наелся таблеток. Он говорит, что у меня депрессия.
Слова эти прозвучали, как звон похоронного колокола. Всего неделю назад Поль, и вот… У меня по спине пробежала дрожь.
— И давно вы?..
— Уже больше двух месяцев. И мне становится хуже.
— А раньше у вас это бывало?
— Никогда. — Он заломил руки и уставился в пол. — Доктор говорит, что мне надо продолжать принимать таблетки и все пройдет, но я уже на пределе.
— Доктор прав, Эндрю. Вы должны продолжать, и все будет в порядке.
— Не верю, — пробормотал он. — Каждый день тянется, как год. Мне все опротивело. И каждое утро я просыпаюсь с ужасом, что вот опять надо начинать жить.
Я не знал, что ему сказать. Как помочь.
— Дать вам воды?
— Нет… спасибо.
Он снова повернул ко мне белое как мел лицо. Его темные глаза были полны страшной пустоты.
— Какой смысл продолжать? Ведь я знаю, что мне всегда будет так же плохо.
Я не психиатр, но мне было ясно, что людям в состоянии Эндрю не говорят, чтобы они бросили валять дурака и взяли себя в руки. И тут меня осенило.
— Ну хорошо, — сказал я. — Предположим, вам всегда будет плохо, но тем не менее вы обязаны заботиться о Рое.
— Заботиться о нем? Но что я могу сделать? Он же слепнет! Ему уже ничем нельзя помочь.
— Вы ошибаетесь, Эндрю. Именно теперь вы ему и нужны. Без вас он пропадет.
— Не понимаю…
— Вот вы ходите с ним гулять. Постарайтесь водить его по одним и тем же тропинкам и лугам, чтобы он как следует с ними освоился и мог свободно там бегать. Только держитесь подальше от ям и канав.
Он сдвинул брови.
— Но ему же не будет никакого удовольствия гулять!
— Еще какое! Вот увидите!
— Да, но…
— А большой двор у вас за домом, где он бегает, вам придется содержать в порядке, следить, чтобы в траве не валялось ничего, обо что он мог бы ушибиться или пораниться. Да и глазные капли… Вы сами говорили, что ему от них легче. Кто будет их закапывать, кроме вас?
— Но, мистер Хэрриот… вы же видели, как он всегда выглядывает из машины, когда я беру его с собой…
— Будет выглядывать и дальше.
— Даже если ослепнет?
— Да! — Я положил руку ему на локоть. — Поймите, Эндрю, теряя зрение, животные не понимают, что с ними происходит. Это все равно ужасно, я понимаю, но Рой не испытывает тех душевных мучений, какие терзали бы слепнущего человека.
Эндрю встал.
— Но я-то их испытываю, — сказал он с судорожным вздохом. — Я так долго боялся, что это случится. Ночами не спал, все думал. Такая жестокая несправедливость… Маленькая беспомощная собака, которая никому не причиняла никакого зла…
Он заломил руки и зашагал взад и вперед по комнате.
— Вы просто сами себя изводите! — сказал я резко. — В этом вся беда. И Рой для вас — только предлог. Вы терзаетесь, вместо того чтобы постараться ему помочь.
— Но что я могу? Ведь все, о чем вы говорите, не сделает его жизнь счастливее.
— Еще как сделает! Если вы по-настоящему возьметесь за это, Рою предстоят еще долгие годы счастливой жизни. Все зависит только от вас.
Словно во сне, он взял фокса на руки и побрел по коридору к входной двери. Он уже спускался с крыльца, когда я окликнул его:
