Борис Рябинин - Рассказы о верном друге
Внезапно я заметил, что он весь дрожит. Он напряженно нюхал попеременно то воздух, то асфальт тротуара и трясся, как в ознобе. Уж не заболел ли он? Я хотел пощупать у него нос, рукой показал, что надо сесть, и… удивился еще больше: впервые он не послушался меня.
— Верный, что с тобой? — громко сказал я и остолбенел: Верный услышал меня, услышал и обернулся.
Я помню это совершенно точно: он не мог видеть движение моих губ, так как стоял ко мне затылком, и однако он понял меня. Я запомнил и другое — его глаза. В них было то самое выражение, какое я видел когда-то у него на границе в день гибели вожатого Старостина. Выражение боли, страшной невысказанной злобы и еще чего-то, что я затрудняюсь передать словами. Шерсть на нем встала дыбом, а хвост запрятался где-то под брюхом. Я еще никогда не видел его в таком возбужденном состоянии.
А главное — к нему неожиданно вернулся слух. Говорят, что животное чувствует приближение своего конца. Это находит свое выражение даже в физиологических отклонениях. У сук в последние годы жизни родится один-единственный щенок, необычайно крупный и толстый, и нередко уродливый. Некоторые животные делаются подавленными, впадают в угнетенное состояние; другие, наоборот, приходят в неописуемое возбуждение. На почве этого нервного подъема могут произойти самые неожиданные явления. Что-то вроде этого, по-видимому, произошло и с моим Верным.
Внезапно, опустив голову к земле, он пустился прочь от меня.
— Верный, куда ты? Ко мне! Ко мне! — закричал я. Но он больше не оборачивался — либо опять перестал слышать, либо не хотел повиноваться.
Я пробовал бежать за ним, но скоро отстал. Верный скрылся. В большой тревоге я вернулся домой.
Прошло часа два. Верный не шел у меня из ума. Где он? Что с ним? Мои домашние высказывали самые разные предположения: что он взбесился или еще что-нибудь в этом роде. Я только молча отмахивался от них рукой. Какой-то внутренний голос говорил мне, что тут произошло что-то более серьезное.
И вот на исходе третьего часа зазвонил телефон. Голос моего дежурного сообщал мне, что на одной из улиц в центре города произошло необычайное происшествие: невесть откуда взявшаяся одичавшая собака, похожая на волка, напала на проходившего неизвестного гражданина и стала его терзать…
— Что?! — закричал я. — Какая собака? Опишите мне ее!…
— А ваш Верный дома? — осторожно спросил дежурный офицер.
— Верного нет дома! — кричал я в сильном возбуждении.
— Там было двое наших бойцов, — продолжал докладывать дежурный, — они говорят, что она похожа на Верного…
— Человек жив?
— Кончается.
— А собака?
— Собака еще жива…
Он продолжал говорить еще что-то, но я, не дослушав его, уже звонил в гараж и вызывал машину.
Через несколько минут я был на этой самой штрассе, которую назвал мой дежурный. Лужа крови на асфальте, которую еще не успели затереть дворники, указывала место, где все это произошло. Человека внесли в дом. За минуту до моего приезда он испустил дух.
Это был уже немолодой светловолосый мужчина высокого роста, одетый в обычный штатский костюм, с выражением жестокости в лице, которое не смогла смягчить даже смерть. Овчарка почти вырвала ему горло. Он не прожил и четверти часа. Здесь же находился и Верный, но в каком виде!
У неизвестного оказался револьвер, и он, обороняясь, выпустил в собаку всю обойму. Раны были смертельны, но Верный еще жил. Я опустился перед ним на колени. Он узнал меня и слегка дернул хвостом — хотел, видимо, поприветствовать меня, да уже не смог, не хватило сил. Пузырьки крови вздувались у него в уголках пасти, и вместе с этими пузырьками вылетало глухое клокотанье; оно словно застряло у него в горле.
Он смотрел куда-то мимо меня. Я проследил за его взглядом и понял: его глаза остановились в одной точке — на умерщвленном им человеке. И сколько ненависти было в этом взгляде!
Близость убитого не давала успокоиться собаке.
— Унесите его! — распорядился я, показав на мертвеца.
Двое бойцов подошли к нему и взялись один за голову, другой за ноги. От толчка правая рука его соскользнула и упала вниз, глухо стукнувшись о пол. Я глянул на нее — и невольно вздрогнул: на руке покойника не хватало двух пальцев.
Сколько чувств, мыслей вспыхнуло мгновенно при виде этой беспалой руки. Внезапно я вспомнил далекую картину, заслоненную в последние годы грозными событиями войны, — вспомнил так, как будто это было только вчера: мертвый Афанасий Старостин на окровавленном примятом снегу, раненная, истекающая кровью овчарка и два желтых человеческих пальца… Вспомнил — и понял все. Так вот кто лежал передо мной! Возмездие настигло убийцу молодого бойца.
Вот чем объяснялось странное поведение собаки. Верный узнал своего врага, узнал по следам, обнаруженным на асфальте. Восемь лет хранил он в памяти запах этого человека, ненавидел его и — дождался своего часа.
— Личность установили? — спросил я.
— Почти, — многозначительно ответил мой помощник, прибывший сюда незадолго до меня, и подал мне документы.
Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять многое. Тут были: билет члена нацистской партии, регистрационная карточка агента гестапо…
— Носил с собой?! — удивился я. — Видно, крепко сидел в нем фашистский дух!
— Было зашито в подкладку…
— Крупная птица! — невольно вырвалось у меня.
— Да, кажется, крупная, — согласился помощник. — Он, видимо, хотел пробраться в англо-американскую зону. Там пригрели бы его…
Мертвеца унесли, и Верный успокоился. Взгляд его начал мутнеть, выражение ненависти пропало. Через всю его жизнь прошла эта ненависть, начавшись на далекой восточной границе Советского Союза и окончившись на мостовой немецкого городка в сердце Германии. В последний раз лизнул он меня языком, вздохнул глубоко, вытянулся — и нашего Верного не стало…
Я не склонен к символическим обобщениям, но, право, в ту минуту я увидел в гибели эсэсовца под зубами моей собаки нечто большее: хитрость и коварство всегда уступают преданности и верности, добро побеждает зло.
Вот, собственно, и все… Можно, впрочем, добавить: дальнейшее следствие установило, что этот эсэсовец, расстреливавший с садистской жестокостью ни в чем не повинных собак и нашедший свой конец под клыками моей овчарки, был в прошлом крупным диверсантом-разведчиком, опасным и непримиримым врагом, всю свою жизнь боровшимся против нашей страны. Он не ушел от расплаты.
8
Теперь, когда рассказ был кончен, наши взоры снова обратились к Василию Степановичу. Он сидел, опустив голову, казалось погруженный в глубокую задумчивость, и лишь время от времени большим клетчатым платком проводил по лбу и вискам.
Только тут догадка осенила нас. Это совпадение фамилии, драма, пережитая им перед войной, и даже собаки, которых он выращивал для службы в армии, — все вдруг предстало в своем истинном свете. Его волнение и эта чудаковатость, которую приписывали ему и которая в действительности была не чем иным, как выражением больших человеческих чувств, чувств патриота и отца…
Да, отца. Он подтвердил это — на вопрос, кем приходился ему погибший Афанасий Старостин, ответив нам коротко, с той простотой, которая стоит многих слов:
— Это был мой сын.
СЛЕДЫ НА АСФАЛЬТЕ
Если бы асфальт умел говорить, он смог бы поведать немало интересного.
А рассказать, право, есть о чем. За день сколько ног пройдет по нему! Чьи эти ноги? Куда они несли своих владельцев? Где были ближайшие час-полтора и где могут оказаться вскоре? Что произошло за это время там или тут и что может произойти…
Следы — зеркало жизни большого города, и, если бы они все достаточно прочно запечатлевались на асфальте, сколько любопытнейших историй могли бы мы узнать, изучая их!
Сыплет первый осенний снежок, прикрывая все вокруг, словно пудрой, и на этой свежей пороше отчетливо заметен каждый штрих.
Смотрите! Вот прошла мать с ребенком: отпечатки подошв женской обуви на высоком каблуке и рядом в два раза меньшие, частые-пречастые. Так, кажется, и слышно, как оставившие их крохотные и еще не очень уверенные ноги топочут по панели: топ-топ, топ-топ… Мать сделала два шага, он — десять. Карапуз, видимо, шаловливый и тянет в сторону: видите, пробежал по каменному поребрику, окаймляющему газон, даже ступил на самый газон, после чего был дернут за руку и занял место рядом с родительницей.
А вот здесь ребята-пионеры хотели перебежать дорогу, когда мимо неслась лавина автомобилей; постовой засвистел, погрозил им пальцем, и они, смеясь, вернулись на тротуар.
А вот влюбленный ждал свою милую; ого, сколько он топтался здесь! Свидание, конечно, было назначено на углу около кино. Но девушка, очевидно, запаздывала (они часто так делают, из женского ли лукавства или из каких других побуждений; прийти первой — еще скажут: торопилась!), бедняге пришлось померзнуть…
