Наталия Криволапчук - Собака, которая любит
Теоретики и практики дрессировки придают громадное значение и слуху собаки. Он отличается от нашего и по остроте (порогу слышимости), и по диапазону восприятия. Острота собачьего слуха в шестнадцать раз превышает человеческие возможности. Диапазон слышимых собакой звуков шире, чем у человека, почти вдвое — до сорока килогерц против наших двадцати. Собаки отчетливо воспринимают и распознают то, что для нас лежит за пределами слышимости, в области ультразвука. На этих частотах работают специальные «немые» свистки — очень, кстати, удобная вещь для многих случаев, когда собака легко отвлекается от словесных команд хозяина или когда вы не хотите, чтобы ваши команды собаке слышали и понимали посторонние. Мой свисток для человеческого уха звучит негромким «шепотом», но собаки — проверено! — слышат его издалека. Помогает, конечно, и то, что в городской обстановке звуков такой частоты, значимых для собаки, не слишком много. В лесу — иное дело, там и птицы, и насекомые…
И правда, ухо собаки чувствительнее человеческого. Но и тут я не удержусь от того, чтобы рассказать вам о паре любопытных казусов.
Как-то мы вместе с двумя старшими собаками, Бамби и Рольфом (младших тогда, что называется, и в проекте-то не было), присутствовали на авиационном празднике на аэродроме в Смоленске. Мы с превеликим удобством расположились на травке, метрах в пятидесяти от взлетной полосы — ни дать ни взять, первый ряд партера. Видно было и впрямь замечательно, и я была в детском восторге — пока не началось это самое авиационное действо. У меня закладывало уши, земля под нами содрогалась мелкой и противной дрожью. Это ревели на взлете форсированными двигателями реактивные истребители. А уж когда один из асов высшего пилотажа демонстрировал разнообразные фигуры на особо малой высоте, прямо над дорожкой, а от нас метрах эдак в семидесяти, нам стало и вовсе не по себе. Какое там разговаривать! Кроме оглушающего звука в мире уже ничего не существовало. Но собаки наши, с их великолепным, тончайшим слухом, превосходнейшим образом спали на травке, привалившись к нам боками — будто и не слышали страшного рева.
В нашей машине динамики магнитофона вмонтированы в дверцы так, что один из них находится под самым моим правым локтем. Ездим мы далеко и подолгу, можем за день и тысячу километров отмахать, и без музыки в такой дороге трудно и пассажирам, и водителю. Мои девочки-фоксы, всласть насмотревшись в окно, пресытившись дорожными впечатлениями, укладываются спать у меня на коленях, головками к правому локтю, чтобы не мешать водителю. А это означает — ухом прямо на динамик, в котором, перекрывая рокот двигателя и прочие дорожные шумы, ревет обожаемый моими мужчинами довольно-таки жесткий рок. Я не всегда хорошо слышу свой собственный голос. А они — спят!
Вы можете подумать, будто у моих собак, вынужденных приспосабливаться к тяжелым условиям существования, слух попросту притупился. Но тогда послушайте-ка, что происходит сейчас, когда я пишу эти строки.
Тарахтит моя старенькая пишущая машинка. В углу комнаты, правда, негромко и не хард-рок, играет музыка — я люблю под нее работать. Девчонки мои блаженно развалились на кровати. Что еще делать в морозный денек, нагулявшись, наигравшись и перекусив, как не дремать в тепле и уюте? Под стук машинки я не всегда слышу входной звонок, но знаю, видела полчаса назад, что дворничиха затеяла уборку лестницы. Тогда она мыла и мела этажом выше нас.
Вскинулись, хотя и не залаяли, мои собаки. Прислушиваюсь. Ни звука. Но собаки врать не станут, и я выхожу через другую комнату в прихожую. Ну, так и есть! Дворник легонько задевает метлой с тряпкой нашу дверь. Собаки услышали и отреагировали только тогда, когда дело дошло до наших с ними владений. Что ж на посторонние шумы-то внимание обращать! А если они слышали звуки уборки и раньше, то какова же мощность их слуха?
Способность к избирательному восприятию, обусловленная значимостью той или иной информации, известна и у человека. Так мать, крепко спавшая при артиллерийском обстреле, вскакивает при первом же изменении дыхания своего ребенка — при всей хрестоматийности этого примера он все же весьма показателен. Так мой Юрка, обычно безмятежно спящий под любые шумы и грохоты, мгновенно вскинулся, когда во входную дверь поцарапалась когтями похищенная тремя днями раньше Каська. Существующие объяснения этого феномена не столько проясняют дело, сколько его затуманивают, но ясно лишь одно: дело тут ни в какой не физиологии, а в чисто психических процессах.
Звук своей машины они узнают тогда, когда она и во дворе-то еще не показалась, а только лишь свернула с Невского в длинный, метров ста пятидесяти протяженностью, проезд, ведущий к нам, в глубину двора. Различив среди общегородских и общедворовых шумов звук родного двигателя, они просыпаются и бегут даже не к окну, а прямо к дверям встречать хозяина. Впрочем, тут-то дело, может быть, вовсе и не в слухе? Мой знакомец Руперт Шелдрейк, на которого я уже ссылалась, рассылает по разным странам мира свой опросник, касающийся того, как собаки ждут своих хозяев, предчувствуя их появление даже в необычное время и непривычным транспортом.
Он и книгу написал, «Семь экспериментов, которые могут изменить мир», и посвящена она как раз тем наблюдениям за животными, которые не требуют ни специальной аппаратуры, ни основательной научной квалификации.
Но: ах, если бы собачьи загадки исчерпывались лишь тем, что связано с обонянием, осязанием и слухом! Зрение собаки оценивается физиологами и совсем невысоко. Принято, например, думать, будто оно слабее человеческого настолько, что при полном освещении пес не способен разглядеть и узнать хозяина с расстояния в сотню-полторы метров. Но Акела узнаёт меня в неверном свете осенних фонарей, в окно третьего этажа, когда я появляюсь в другом конце двора! По прямой, если верить Пифагору, это составляет больше семидесяти метров.
И, только что прочитав о неважном собачьем зрении в книжке вроде «Служебного собаководства», вы через пару-другую страниц наткнетесь на утверждения совсем иного свойства. Собаки, говорится в книге, речи не понимают, но зато запросто оценивают эмоциональное состояние и намерения человека по тончайшей мимике, не распознаваемой людьми. Но окликните-ка свою собаку с другого конца двора и, не давая команды, подождите, что она сделает! Могу спорить, что она с большой вероятностью разгадает ваши пожелания не хуже, чем если бы слышала команду или видела ваше лицо вблизи. Мои, во всяком случае, поступают именно так. Какая уж тут «тончайшая мимика», когда я и сама не могу на таком расстоянии узнать соседку! Так у кого же зрение слабее, если эту самую мимику видит собака, но не видит человек?
К слову сказать, они моментально и безошибочно распознают намерения не только хозяина, но совершенно незнакомого человека, случайно возникшего на их пути и едва видимого в полумраке. Единственное, что существенно затрудняет этот процесс, это подсветка сзади, контражуром, несколько ослепляющая собаку. А ведь мимика человека так же индивидуальна, как и манера произношения или пластика тела. И если собака имела возможность годами изучать «мимический акцент» родного хозяина, то как же она успевает настроиться на «диалект» чужака? Нам с вами не всегда удается сразу отличить искреннюю дружескую улыбку от притворно-лицемерной. Может быть, и здесь все решают не физиологические особенности органов чувств?
Всем как будто хорошо известно, что собаки — дальтоники и цветовое зрение у них практически отсутствует. Насколько я понимаю, это утверждение основывается на том, что в зрительном аппарате собаки существенно преобладают палочки, отвечающие у человека (подчеркиваю: у человека!) за черно-белое зрение, в том числе и ночное, поскольку они чувствительны даже к очень малой освещенности. Колбочки же, обеспечивающие у нас с вами различение цветов, у собаки развиты очень слабо. Вот отсюда и делается общепринятый вывод о дальтонизме собаки. Но послушайте-ка, что рассказал мне мой знакомый, отличный армейский дрессировщик, который в свое время выбрал в качестве дипломной работы обучение колли службе поводыря слепых. Надо вам сказать, что эта спецслужба по праву считается самой трудной из всех собачьих специализаций, и сравниться с ней может разве что работа собаки-спасателя. Недаром в нашей стране существует лишь один-единственный питомник, под Москвой, где готовят таких собак, их мало и стоят они очень дорого.
Работа поводыря предполагает максимальную самостоятельность собаки, опекающей беспомощного незрячего хозяина; ее ответственность уже не за себя, а за члена своей стаи. А куда же поводырю без способности уверенно ориентироваться в сложной обстановке города, где на первый план выходит совсем не собачьи задачи и правила поведения! И один из важнейших элементов — это умение переводить слепого через улицу по сигналам светофора. Можно, конечно, надеяться на то, что собака сориентируется по месту горящего «глаза» — красный в наших светофорах всегда наверху, а зеленый — внизу. Но нередко светофор бывает плохо виден из-за ветвей деревьев, с уровня обзора собаки его могут частично заслонять и проезжающие машины, и фигуры людей. Есть и такие модификации светофоров, в которых желтый сигнал отсутствует. А поведение других пешеходов — дело в наших условиях и вовсе ненадежное, мало ли таких, кто преспокойно переходит на красный свет, в ущерб собственной безопасности. Для слепого будет гораздо лучше, если собака надежно обучена распознавать цвет сигнала. Но как делать это дальтонику?
