Евгений Елизаров - Философия кошки
Многое здесь не постигается ни рациональным научным мышлением, ни интуитивными озарениями, которые лежат в основе религиозной веры и искусства. И среди этого – наша не расторжимая ничем связь с окружающей природой. Дети природы, все мы – независимо от цвета кожи, языков, исповеданий, заблуждений – неотделимы от нее; и подлинные цели существования разумного существа на этой планете в действительности составляют собой лишь часть некоторого единого, так еще и не открывшегося нам смысла бытия всего того, одним из атомов чего является наша большая Солнечная система.
В прошлом столетии великий наш соотечественник профессор А.Л.Чижевский, биофизик и археолог, основоположник так называемой гелиобиологии (кстати, тот самый, именем которого названа известная «люстра») сделал удивительное открытие. Его существо заключается в том, что многое в биосфере Земли, включая и ритмы человеческой жизни, со всеми ее взлетами и падениями, и даже всей нашей истории с ее разрушительными военными конфликтами и кровопролитными революциями, совпадает с ритмами дыхания большого Космоса. Дух этого открытия, каким-то таинственным образом, если и не предсказывается одним из его юношеских стихотворений, то во всяком случае перекликается с ним.
Сошлись – и грозно тучи сталиНад помрачненною Землей.Зарницы, как мечи из стали,Рубили тучи синевой.Проникся воздух жгучей думой.В удушливо-последний мигМир человеческий, угрюмый,Как бы в беспамятстве, затих.А небо ждало приговора,Когда карающая властьЕму велит сломать опорыИ страшной тяжестью ниспасть.
Одной из частных форм общей ритмики того, что, собственно, и можно объединить понятием готового вынести приговор неба, предстает солнечная активность. Оказалось, что в жизни народов, населяющих нашу планету, играют роль не только те (политические экономические, идеологические, любые другие) противоречия, которые существуют между ними, но и готовое испепелить нас светило.
Но ведь Солнце – это что-то вроде тяжелой артиллерии природы, меж тем в любом арсенале главенствующие позиции занимает вовсе не она. Словом, ритмика согревающей нас звезды – это всего лишь один из бесчисленного множества других несопоставимых своими размерами и масштабом влияния факторов, и каждый из них, оставаясь до поры незамечаемым нами, по-своему воздействует на всех нас. А что если воздействие хотя бы некоторых из них согреть еще и теплым ответным человеческим чувством?..
Есть некоторая странность исторического анализа – ему, как правило, подвергается только то, что способно возмутить воинственность, пассионарность народов, подвигнуть их к вражде и раздору; причины войн, мятежей, революций подвергаются самому пристальному исследованию. Однако воздействиями не одних же только возбуждающих причин определяется механика нашего совместного бытия; параллельно с ними обязаны – вот так же, тысячелетиями и тысячелетиями – действовать и какие-то успокаивающие умиротворяющие начала, – в противном случае все человечество уже давно бы сошло с ума.
Меж тем именно оно-то своим недовольным мырканием и гонит меня в постель: ведь одним из этих – тысячелетиями цивилизующих и умиротворяющих всех нас – начал как раз и предстает то удивительное четвероногое племя, к которому относится маленькая добрая героиня нашего повествования…
Глава 5. О значении слов
В которой говорится о тех богатствах, что хранятся в душе героини, и читатель узнает, как щедро она делится ими с признательным ему автором
«Бессонница. Гомер. Тугие паруса.»
Правда, Гомер – это, конечно же, так – что-то вроде попытки изящной литературной вышивки на бесхитростной канве повествования. А если уж совсем честно, – то и просто желание щегольнуть некоторой литературной образованностью; на самом-то деле у меня в руках то ли история военного кораблестроения, то ли описание Ютландского боя, но в остальном все правильно:
«Я список кораблей прочел до середины».
Она, как бы обнимая меня чисто вымытой лапкой, лежит на моей руке и время от времени своим влажным холодным носиком тычется в плечо, громко и часто сопит и, не умолкая ни на минуту, на всю спальню трещит и трещит о чем-то своем: «Голова его – чистое золото; кудри его волнистые, черные, как ворон…»
Насчет золота все, конечно, правильно, но в остальном она мне немножко льстит: мои черные кудри давно уже стали седыми, да и кудрями, если по совести, они никогда не были, так себе – жесткая прямая проволока…
Но что-то не дает сосредоточиться, отвлекает от книги. Прислушиваюсь к ней: «Его левая рука у меня под головой…»
Ну, положим, это совсем не левая, а наоборот; она ведь и сама не любит лежать у стенки, и даже когда я пытаюсь уложить ее слева, моя кошка упорно (здесь уже было сказано, что она – страшный бюрократ) возвращается на «свое!» место. Но какой же может быть спрос с простой, пусть и очень сметливой (Умница) беспородной кошки? Впрочем, что это?!
«Его правая рука гладит меня…»
Она бессовестно врет, до неузнаваемости искажая первоисточник – у царя Соломона совсем ведь не так: «Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня». Ну да ладно, в конце концов каждый мурлычет о своем; и потом, я готов присягнуть в этом на чем угодно, она никогда не читала «Песни песней» (впрочем, стоит ли удивляться, если мне приходилось встречать даже людей, никогда не державших ее перед глазами). Так что я не придираюсь к моей ответной на ласку питомице. Но то, о чем на всю спальню трещит она, требует глубоких раздумий.
Современная наука в изучении животных использует подход, который сформировался еще в XVIII веке; в сущности это очень механистическая концепция, в рамках которой животные рассматривались как некие автоматы или машины. Напомню, в свое время как сложный механизм рассматривался даже и сам человек; один из выдающихся мыслителей того времени (Ламетри) прямо так и назвал свое программное сочинение, появившееся в 1747 году: «Человек машина». Правда, когда дело доходило до человека, то в нем признавалось и наличие какой-то второй природы – души, то есть того, что в принципе не может быть объяснено действием никаких механических (физических, химических и так далее) законов; но вот во всем том, что не касалось ее, неким механизмом представал и он сам. Таково, например, было воззрение Рене Декарта, французского философа, математика, физика, физиолога, словом, человека всесторонне образованного, известного, наверное, каждому уже хотя бы своим афоризмом: «Я мыслю, следовательно, существую». Что же касается животного, то существование бессмертной души у него не признавалось никем, кстати, усомниться в этом означало вступить в конфликт с церковью, а конфликт с нею иногда разрешался и костром.
На стыке XIX – XX столетий старый механистический подход был заменен учением о высшей нервной деятельности, центральное место в котором заняло понятие (условного и безусловного) рефлекса. Но и теория рефлекса не оставляла животному никакого места для эмоционального развития, и уж тем более места для общения с человеком при помощи каких бы то ни было знаков. Считалось, что только человеку свойственна так называемая «вторая сигнальная система», проще говоря – обычная для нас речь, животное же обязано было довольствоваться только «первой». Другими словами, в этой теории животному разрешалось реагировать лишь на непосредственное воздействие каких-то физических факторов, скажем, на запах дыма и гари; человек же способен действовать соответствующим обстоятельствам образом уже по одному только слову: «Пожар!»
Если освободить это учение от какой-то малопонятной научной зауми и обнажить теорию до ее голой логической схемы, то любое общение животного с человеком оказывалось возможным лишь при помощи известных всем с давних пор стимулов – колбасы или палки.
Но время течет, меняется все, в том числе и научные представления, и в частности благодаря им я явственно вижу, что моя питомица ничуть не довольствуется ролью простого бездушного автомата, которому разрешено отвечать лишь на то, что замыкается на физическое наказание или физиологическое поощрение. Напротив, часто она сама – первой – пытается вступать в контакт со мной (уже хотя бы для того, чтобы высказать мне какие-то свои пожелания), и мы, в общем-то, прекрасно понимаем друг друга без всякого посредничества острых, как бритва, когтей, щедро отмеренной густой сметаны или снятого с ноги тапка.
Кстати, сегодня, оперируя богатой доказательственной базой, уже говорят о том, что словарь жестов гориллы может достигать нескольких сотен и даже тысяч слов. Попугай способен усвоить названия более ста различных предметов, различать семь цветов радуги и пять разновидностей формы, вдобавок к этому он умеет считать до шести и даже говорить осмысленные фразы. Обычная горилла любит послушать Лучано Паваротти и отказывается идти гулять, когда по телевизору передают его концерт. Простой дельфин горюет после смерти своего товарища. Шимпанзе умирает от разрыва сердца, когда хоронят его мать. В 1983 году ученые обнаруживают, что слоны могут передавать информацию при помощи ультразвука. Научные исследования позволяют предположить, что крысы видят сны и что у шимпанзе, орангутангов, горилл имеются нейроны, отвечающие за самосознание.
